Фото: Василий Попов
«Я стучал в двери истории, и они отворились, открылись и для тех, ради которых я старался». Больше четверти века — с тех самых пор, как красный флаг СССР был спущен с купола Кремлевского дворца, Михаил Сергеевич Горбачев пытался объясниться. С нацией. И с собой. Возможно, нация и не заметила, что двери в мир свободы для нее и в самом деле отворились, и сделал это именно Горбачев. А может быть, свобода — столь трудное в управлении средство передвижения в социальном пространстве, что в ней легче найти источник всех бед, чем ею воспользоваться.
Горби знал цену тому, что он сделал в истории и для истории. Нам еще предстоит научиться по-настоящему оценивать и ценить то, что он совершил.
С человеческим лицом
В ноябре 1987 года на совместном торжественном заседании ЦК КПСС, Верховного совета СССР и Верховного совета РСФСР генеральный секретарь ЦК Михаил Горбачев выступил с докладом, посвященным 70-летию Великой Октябрьской социалистической революции.
Доклад назывался не слишком стандартно: «Октябрь и Перестройка: революция продолжается». На третьем году Перестройки она сама была приравнена к революции. И это не было агитационным преувеличением или попыткой напитать горбачевские преобразования соками и романтикой 1917 года. Во всяком случае не только к этому сводились метафора и месседж — они, Горбачев и его команда, действительно так чувствовали, так понимали то, что происходило со страной, в которой свершалась революция. И по факту это действительно было так.
Генеральный секретарь ЦК КПСС начал революцию достоинства. Революцию ожиданий. И главное — революцию ценностей. Михаил Горбачев дал людям свободу.
Даже тогда, встав на самую вершину советской властной пирамиды, Горбачев не будет точно знать, с чего по-настоящему начинать перемены. Однако начинать надо было, обновления системы ждали все — от секретарей обкомов до самых обычных людей
Истоки тогдашней ошеломляющей популярности Горбачева, о которой теперь уже мало кто помнит, — в удивлении. 23 апреля 1985-го на трибуне пленума ЦК КПСС появился новый генеральный секретарь. Он был не просто способен самостоятельно передвигаться, в отличие от своих предшественников — Брежнева, Андропова, Черненко — чья деятельность на посту руководителей огромной страны в последние годы определялась работой их перистальтики, а завершение карьеры вошло в народную историю как «ППП» — «пятилетка пышных похорон». Горбачев — как минимум внешне — был совершеннейшим их антиподом: ему только недавно исполнилось 54 года, он был полон энергии и говорил — внятно и дельно — без бумажки. Важнее было даже не то, что он говорил, а как. Для нации это был абсолютный шок. И именно в этом многие увидели безусловный признак грядущих перемен.
Шоком советский лидер такого типа был и для Запада. Подарив свободу гражданам своей страны, он избавил от страха граждан всего остального мира. И мир ответил советскому лидеру обожанием — «горбиманией».
Едва ли он сам был полностью готов к такому повороту событий. Ожидания — и в СССР, и в мире — были завышенными. Он пытался их оправдывать. И потому очень скоро понял, что является не просто реформатором, а лидером революции, которая поменяет карту мира и даже — в терминах Фрэнсиса Фукуямы — завершит историю. И чтобы этот «конец истории» состоялся, ему, Горбачеву, первому и последнему президенту СССР, придется уйти. Отказаться от поста первого лица империи, потому что империя просто прекратит свое существование 25 декабря 1991 года. Хотя он до конца верил, что империю можно было сохранить. Новая жизнь оказалась несовместимой и с социализмом, которому Горбачев пытался приделать человеческое лицо — с усиками, бородкой клинышком и лысиной. Лицо Ленина.
Станция Минводы
Осенью 1978-го Леонид Брежнев следовал на поезде в Азербайджан. Протокол предусмотрел остановку на станции Минеральные Воды, в вотчине первого секретаря Ставропольского крайкома КПСС Михаила Горбачева. В Кисловодске в это время отдыхал Юрий Андропов, вот уже больше десяти лет возглавлявший самый страшный институт советской власти — КГБ СССР. На железнодорожную станцию Юрий Владимирович прибыл вместе с Михаилом Сергеевичем. Брежнева сопровождал член Политбюро ЦК КПСС Константин Черненко. Эта «великолепная четверка» чуть ли не час прогуливалась по перрону — Горбачев докладывал о достижениях края. «Великолепная» потому, что в тот день и час на станции Минводы собрались четыре генсека ЦК КПСС — один действующий и три будущих. В том числе последний генеральный секретарь в истории партии и страны.
Горбачев был плоть от плоти системы. Системы, державшейся в том числе на таких, как он, первых секретарях крайкомов, обкомов, ЦК компартий республик. Соль земли, становой хребет, субъект влияния. У Горбачева были хорошие отношения с Брежневым — тот поддерживал его реформаторские сельскохозяйственные начинания на Ставрополье. Андропов тоже благоволил Горбачеву и почти незаметно ему покровительствовал. Возможно, потому что видел в начальнике Ставрополья фигуру несколько более масштабную, чем просто территориального секретаря-тяжеловеса. Характерно, что за судьбой Михаила Сергеевича внимательно следил и другой неудавшийся реформатор — Алексей Косыгин, глава Совета министров СССР с 1964 по 1980 год. Реформатор реформатора видел издалека?
Однако надо понимать, что, в сущности, все они были охранителями. Андропов был умнее других, и потому подумывал о том, что ради сохранения системы ее нужно немного изменить, оздоровить, встряхнуть. Только не знал, как это сделать, да еще таким образом, чтобы не тронуть «основы». Отсюда его знаменитое: «Мы не знаем общества, в котором живем».
Горбачев чувствовал необходимость перемен. Однако это чувство возникло отнюдь не сразу. А тогда, после смотрин на минводовском перроне, по сути организованном Андроповым, Горбачев вскоре стал самым молодым секретарем ЦК — по сельскому хозяйству. И начал работать на Старой площади, приспосабливаясь к правилам позднесоветской элиты и обучаясь законам аппаратного маневрирования у геронтократов. Учеником он окажется талантливым — до такой степени, что все-таки переиграет претендентов на пост генсека (Виктора Гришина, Григория Романова) в марте 1985-го, заручившись поддержкой многолетнего (28 лет!) главы МИДа, патриарха советской системы (в 1985-м ему было 76 лет) Андрея Громыко. Но даже тогда, встав на самую вершину советской властной пирамиды, Горбачев не будет точно знать, с чего по-настоящему начинать перемены.
Однако начинать надо было, обновления системы ждали все — от секретарей обкомов до самых обычных людей.
На фото слева: 10-летний Миша Горбачев с дедом и бабушкой по материнской линии — Пантелеем и Василисой Гопкало, Ставрополье, 1941 год. На фото справа: в 17 лет Горбачев (на фото слева от флага) еще учился в школе, но как ударник-комбайнер уже удостоился ордена Трудового Красного Знамени. Ставропольский край, февраль 1949 года
Крестьянский шик
Что важно в личной истории Горбачева Михаила Сергеевича? Из крестьян. Оба деда по обеим — отцовской и материнской — линиям были репрессированы, правда, оба уцелели, расстреляны не были. Детство пришлось на годы войны. Отец воевал, вернулся с фронта, работал комбайнером и привлек сына к этому тяжелейшему труду с пятнадцатилетнего возраста. Во многом типичная биография для тех, кто родился в 1931 году, а потом оказался в советской номенклатуре. Не слишком типично то, как рано начала развиваться карьера Горбачева, если вообще слово «карьера» применимо к 18-летнему мальчишке, намолотившему столько зерна, что ему дали орден Трудового Красного знамени. И если учитывать, что школу он окончил поздно, потому что из-за войны и оккупации потерял два года учебы.
Подарив свободу гражданам своей страны, он избавил от страха граждан всего остального мира. И мир ответил советскому лидеру обожанием — «горбиманией»
Ставропольский говор останется при Горбачеве навсегда, но в его облике — вообще говоря, крестьянском — не было провинциальности. Почти вся элита, за вычетом, быть может, нескольких интеллектуалов из партийной обслуги, состояла из людей с рабоче-крестьянскими и провинциальными корнями. Горбачев неплохо смотрелся в интерьерах Старой площади и в то же время, несмотря на обкомовскую «пластику», абсолютно органично вписывался в круг лощеных западных лидеров. Костюмы хорошо сидели, ранняя седина придавала солидности, школа внутрипартийной «византии» странным образом пошла на пользу, когда Горбачев вышел на международную арену и превратился в Горби.
Карьера его была быстрой. В сталинское время, когда снимался слой за слоем номенклатуры, сногсшибательные карьерные возможности открывались перед очень молодыми людьми. В 1955-м, когда Михаил Сергеевич окончил юрфак МГУ, хрущевская власть, наоборот, выражала недоверие молодым — считалось, что их амбиции способствовали увеличению масштаба и жестокости репрессий. Во всяком случае именно так сам Горбачев объяснял тот факт, что его не взяли в аппарат Генпрокуратуры СССР и отправили в родное Ставрополье. А на самом деле ему страшно повезло: в Москве выпускник юрфака был бы одним из сотен, если не тысяч аппаратчиков или следователей, а в Ставрополье он, выпускник МГУ с безупречной анкетой и явными коммуникативными талантами, немедленно стал заметной фигурой. В 1956-м, в свои 25 лет, он уже занял пост первого секретаря Ставропольского горкома комсомола. И с тех пор не выпадал из краевой номенклатуры. Здесь хватало своих локальных аппаратных интриг, но он очень быстро стал одним из самых заметных и опытных игроков.
Самый молодой в СССР первый секретарь регионального комитета партии умел находить общий язык —
с высокопоставленными гостями из Москвы прежде всего, Ставрополье, 1970 год
Недоброжелатели прозвали секретаря ЦК КПСС Горбачева «комбайнером», а генсек Леонид Брежнев наградил его
орденом Октябрьской Революции, Москва, 27 декабря 1978 года
Карьера «комбайнера»
На самом верху система погружалась в «плохое равновесие» — неротируемую геронтократию, но внизу и в среднем звене происходили некоторые серьезные движения с элементами жестокой конкуренции. Спустя 15 лет после того, как Горбачев вернулся из Москвы в родные края, он стал первым секретарем Ставропольского крайкома. Самым молодым в стране главой территориального комитета партии — 39 лет. Закаленный в кадровых битвах, умеющий разговаривать с Москвой, инициативный, очень хорошо, капиллярно знающий главную для края отрасль — сельское хозяйство.
Это был 1970 год. Застой еще только начинал раскрываться, как волшебный цветок, навевающий сон, Брежнев находился в зените карьеры и обладал запасом витальности (чему в немалой степени способствовали открытие и разработка нефтяного Самотлора), внутри режима еще были возможны осмысленные, хотя и несколько дерганые движения. И это несмотря на то, что уже и политические заморозки после Праги-1968 наступили, и косыгинская реформа захлебнулась.
И как раз на этом этапе обнаружились конкурентные преимущества Горбачева.
Он нравился генеральному секретарю, которому предъявлял внятные аргументы по поводу мелиорации края и сухого земледелия — а в такие вопросы Брежнев в то время был готов вникать всерьез.
Горбачев умел поставить себя в кругу самых влиятельных в стране секретарей обкомов, а это были серьезные ребята, настоящая мафия. Их Горбачев обаял тем, что когда ему налили для «прописки» в номере гостиницы «Москва» полный фужер водки, лишь пригубил его. Это вызвало возмущение, однако он разрядил обстановку фразой: «А у меня своя система — постепенно, но неуклонно».
Его ставропольская вотчина в силу географических и климатических условий была одним из любимых мест отдыха высшего руководства — Кисловодск, Минводы. И кто встречал начальство? Конечно, первый секретарь. А что происходит на отдыхе? Неформальное общение. И Горбачев при участии обаятельной своей половины Раисы Максимовны, обладательницы философского московского образования, знавшей по студенческим годам таких грандов, как Юрий Левада и Мераб Мамардашвили, прогуливался с Юрием Андроповым, вел беседы с Алексеем Косыгиным — соблюдая дистанцию. И он им нравился. Как нравился, кстати, брежневскому серому кардиналу и главному идеологу партии Михаилу Суслову. В нем было то, что трудно было обнаружить у других первых секретарей обкомов и крайкомов, — ум, интеллигентность в сочетании с абсолютной верностью идее и технократической готовностью обновляться. Было очевидно, что очень скоро Горбачев перерастет масштаб Ставропольского края, он уже стал готовым политиком всесоюзного уровня.
Потом, когда Михаил Сергеевич уже будет работать секретарем ЦК, недоброжелатели прозовут его «комбайнером». Но именно его «комбайн» доберется до самой вершины. Как это уже было однажды, в дни юности комбайнера — без кавычек.
Председатель КГБ и член Политбюро ЦК КПСС Юрий Андропов покровительствовал Горбачеву,
способствовал его переводу в Москву, примерно 1980 год
Преемник
Андропов сыграл свою роль в судьбе Горбачева. Несмотря на то что он был председателем КГБ СССР, репутация у него была вполне «гражданская». В том смысле, что для околопартийных интеллектуалов Андропов был той фигурой, с которой можно было связывать надежды на перемены — как минимум в экономике: не случайно именно в недрах его Лубянки разрабатывались проекты экономических реформ — по югославской модели, по венгерской, которые допускали мелкое предпринимательство и частную собственность. Конечно, он разочаровывал и своей жесткостью, и порой непробиваемой ортодоксальностью. Был непримирим по отношению к любой антисоветской активности, свято верил в то, что все проблемы можно решить ужесточением дисциплины и усилением уголовных репрессий, и, став генсеком, устраивал процессы «воспитательного» характера: расправляясь с торговой мафией, допустил применение высшей меры для директора Елисеевского магазина, надолго рассорился со своими бывшими либеральными советниками, пытавшимися усомниться в правильности гибельных внешнеполитических решений вроде ввода войск в Афганистан.
Председатель КГБ был «болельщиком» Горбачева при его назначении на пост секретаря ЦК по сельскому хозяйству в 1978 году: тогда Горбачева сердечно и лично поздравил Косыгин. Что не осталось незамеченным: Горбачеву позвонил Андропов и посоветовал ориентироваться не на кого-нибудь, а на генерального секретаря Брежнева.
Горбачев неплохо смотрелся в интерьерах Старой площади и в то же время, несмотря на обкомовскую «пластику», абсолютно органично вписывался в круг лощеных западных лидеров
Андропов видел своим преемником Горбачева, но когда в феврале 1984 года его, правившего страной практически из Кремлевской больницы, не стало, консенсус стариков Политбюро оказался на стороне 72-летнего и смертельно больного Константина Черненко, который в буквальном смысле слова без посторонней помощи не мог стоять на ногах. И именно Горбачев в периоды частого отсутствия Черненко вел заседания секретариата ЦК и иной раз — Политбюро. А это верный признак преемничества — сигнал о том, кто может стать следующим генеральным секретарем.
В это же время состоялся первый акт пьесы под названием «превращение Горбачева в Горби»: Михаил Сергеевич вместе с супругой Раисой Максимовной в конце 1984 года совершил визит в Великобританию, где премьер-министром была Маргарет Тэтчер. И произвел абсолютный фурор. Тэтчер представляла не только Великобританию, но и Запад в целом. Горбачев — коммунистический мир. Выяснилось, что с посланцем страны Советов можно иметь дело. А его жена — невиданная в советской истории первая леди.
Ловушка для генерального
Когда Горбачев при поддержке Андрея Громыко, с которым Михаил Сергеевич расплатится постом председателя президиума Верховного совета СССР (то есть по советскому канону креслом ничего, впрочем, не решающего «президента»), станет генеральным секретарем, он почти сразу будет пытаться преодолеть андроповскую парадигму. То есть начнет мыслить не в терминах «укрепления дисциплины», а гораздо шире. Хотя как раз знаковая для имиджа Горбачева антиалкогольная кампания по своему административному стилю была проведена скорее в андроповской манере. Пьянство тормозит развитие? Тогда мы всем запретим пить, а виноградники вырубим.
Ловушка для Горбачева обнаружилась сразу — завышенные ожидания. И у каждого политического клана и социальной группы — свои. 18 марта 1985 года Анатолий Черняев, которому потом предстояло стать ближайшим помощником Горби, записал в своем дневнике: «Слишком захлебывающиеся упования и надежды! А ведь махина, которую надо сдвинуть, огромна, а соблазнов пойти по проторенному — уйма, а проблем, которые надо решить, и объективизированных уже препятствий к их решению — несть числа!»
Апрель
Названия месяцев нередко метят исторические события и тренды. Например, людям, пожившим в советские времена, несложно объяснить понятие «Октябрь», маркировавшее все семь десятилетий советской власти. Символом горбачевской эпохи стал «Апрель» — в честь апрельского пленума ЦК КПСС 1985 года, который отделил эпоху геронтократов от периода, который вскоре назовут Перестройкой. На этом пленуме Горбачев еще не сформулировал программу перемен, однако констатировал «усиление неблагоприятных тенденций», объявил об «ускорении экономического развития» (с акцентом на машиностроении, что, как выяснилось, было колоссальной ошибкой, съевшей остатки нефтяных денег) и о необходимости установления «цивилизованных межгосударственных отношений». В июне 1985-го Горбачев собрал совещание по теме, которую оценивал как ключевую: ускорение научно-технического прогресса. Речь шла о «новом качестве роста», «структурной перестройке экономики», «технической реконструкции», «производительности труда». А в начале 1986-го генеральный секретарь нащупает контуры «нового мышления» — «разоружение для развития» должно прийти на смену «вооружению вместо развития». Горбачев предложит программу полной ликвидации ядерного оружия к 2000 году.
В мае 1985-го состоится резонансная поездка генерального секретаря в Ленинград, где он будет плотно, что называется, общаться с народом. «Всем нам надо перестраиваться, всем!» — скажет он в городе — колыбели Октябрьской революции. И эту самую перестройку Горбачев действительно начнет с себя. Что для успешного советского номенклатурщика было совсем нелегко. Потом он много раз будет возвращаться к мысли: мог просто поцарствовать несколько лет, а поставил на кон истории свое имя — решился на перемены. Позже он написал: «…Импульс к переменам должен был поступить сверху. Поскольку «на самом верху» оказался я, многое зависело именно от моего выбора».
В конце 1986-го генеральный секретарь отвлекся от экономической повестки (уже было принято решение о возможности создания совместных предприятий с зарубежными партнерами и подписан закон об индивидуальной трудовой деятельности) и внешнеполитической повестки: 23 декабря в Москву из горьковской ссылки вернулся академик Андрей Сахаров. Это был акт огромного символического значения — сигнал о начале политической реформы, повороте к демократии.
Опытный аппаратный игрок, он начисто политически проиграл Ельцину. Верил в то, что может окружить себя махровыми охранителями — и двигаться при этом вперед. Верил, пока они не устроили государственный переворот
Glasnost
Лозунг «ускорения» был очень быстро забыт. Слово «демократия» долго употреблялось с прилагательным «социалистическая». А в мировой словарь попали perestroika и glasnost.
Еще в 1986 году на XXVII съезде КПСС Горбачев сказал: «Без гласности нет и не может быть демократии». Советские граждане зачитывались «Огоньком», «Московскими новостями», толстыми журналами — прежде чем обрести дар речи и обнаружить в себе способность выражать мнение, люди должны были вдоволь начитаться, и потому «безъязыкие» читатели с невиданной жадностью узнавали детали подлинной истории и знакомились с запрещенной литературой своей страны.
Гласность пробивала себе дорогу стремительно. В 1987 году в журнале National Review американский журналист Юджин Метвин использовал термин «дилемма Горбачева»: не выпустить джинна гласности генеральный секретарь не мог — такова была логика развития перестройки, но эта самая гласность могла подорвать основы его же собственной власти. Горбачев это и сам понимал: «Она (гласность. — NT) была важнейшим и незаменимым оружием перестройки. Но она же — в силу самой природы «русской свободы» — много и навредила перестройке». Читай — власти генерального секретаря.
На фото слева: на XXVII съезде КПСС генеральный секретарь ЦК КПСС Горбачев провозгласил политику гласности,
Москва, март 1986 года. На фото справа: автора Перестройки с воодушевлением приветствовали не только
внутри страны, но и в странах соцлагеря, Польша, июль 1988 года
Сахарова в конце 1986 года стало сигналом,
что страна разворачивается к демократии,
I Съезд народных депутатов СССР,
июнь 1989 года
Летом 1986-го в кульминационную стадию вошла многолетняя борьба писателя Анатолия Рыбакова за публикацию антисталинистского романа «Дети Арбата». Многоходовые интриги закончились тем, что Сергей Баруздин, главный редактор журнала «Дружба народов», без чьего-либо разрешения анонсировал публикацию романа на 1987 год в октябрьской книжке журнала за 1986-й. Акт неслыханной дерзости. В октябре же 1986-го вопрос о рукописи на заседании Политбюро поставил лидер консерваторов Егор Лигачев: «…Я хочу разобраться, кто дал разрешение…» Согласно записям помощников Горбачева, генсек пустился в рассуждения о том, что оценку произведениям должны давать «сами художники, их творческие союзы, а не Комитет государственной безопасности или Центральный комитет». Публикация «Детей Арбата» началась весной 1987 года.
Тем не менее официальная отмена цензуры состоялась лишь на излете перестройки — 12 июня 1990 года был принят закон СССР «О печати и других средствах массовой информации».
Народ-предприниматель
Горбачев строго следил за тем, чтобы экономические реформы не выходили за границы социалистического выбора — например, Николая Шмелева, автора знаменитой статьи «Авансы и долги» в «Новом мире», где автор допустил возможность безработицы в СССР, Михаил Сергеевич публично отчитал. Он не был достаточно решительным, в чем сам себя потом упрекал, — не принял, например, предложение секретаря ЦК Николая Слюнькова о сокращении бюджетных расходов, в том числе оборонных. Непоследовательность в подготовке реальной стратегии реформ привела к тому, что программные документы противоречили друг другу и оказались нереализуемыми. И тем не менее сделанное им в сфере экономики значило ошеломляюще много. Просто потому, что любые шаги в раскрепощении частной инициативы не могли не быть крупными и значимыми. Что такое разрешить трем владельцам (всего лишь трем!) небольшого предприятия считаться кооперативом? Абсолютный переворот в сознании! За это же еще недавно просто сажали по соответствующим статьям Уголовного кодекса, как, впрочем, и за индивидуальную трудовую деятельность.
Реальность превзошла все ожидания: нация, казавшаяся вялой и непредприимчивой, вдруг обнаружила в себе колоссальные ресурсы различных инициатив и на невероятной скорости стала входить в рынок. Оказывается, ген предпринимательства, продремав в нашем народе с 1920-х годов, с тех пор как был прикрыт НЭП, никуда не делся, и культура свободной инициативы немедленно вернулась.
С неменьшим эффектом это проявилось и с де-фактным концом государственной монополии на внешнюю торговлю. Да, конечно, новая система была, мягко говоря, несовершенной, государство все равно участвовало во всех процессах, просто это было уже коммерциализованное государство в лице отраслевых министерств, крупных предприятий, внешнеторговых объединений, а выход на рынок, открывание ворот железного занавеса, которые по-прежнему охранял КГБ, нередко осуществлялись за счет взяток и связей. Но благодаря этой новой свободе в СССР появились неведомые ранее товары, по сути дела, начал складываться предпринимательский класс.
«Жизненно важным мне представляется сохранить демократические завоевания последних лет, — говорил Горбачев. — Они выстраданы всей нашей историей, нашим трагическим опытом. От них нельзя отказываться ни при каких обстоятельствах и ни под каким предлогом. В противном случае все надежды на будущее были бы похоронены»
Раскрепостив инициативу, Горбачев испугался собственных же размашистых действий. Притормозил реформы. Стал сам себя топить в компромиссах. Сошел с дистанции Николай Рыжков, противившийся либерализации цен. Новый премьер Валентин Павлов дискредитировал власть крайне неаккуратным и непопулярным «обменом денег» и был тем еще помощником Горбачеву — стал одним из заговорщиков-гэкачепистов. К концу правления президента СССР дефицит бюджета достигал 20%, страна не могла платить проценты по зарубежным кредитам, золотовалютные резервы таяли на глазах, сбережения граждан в сберегательных кассах уже давно были фикцией — эти рубли существовали только на бумаге.
Но это все равно была уже другая страна. Горбачев не являлся сторонником капитализма — отнюдь, но именно он своими решениями и действиями подготовил сограждан к переходу к рынку.
Черно-белая клавиатура
В самом начале перестройки Горбачев начал формировать свою собственную команду. Ключевыми игроками стали председатель Совета министров СССР Николай Рыжков, которого секретарем ЦК в 1982 году сделал все тот же Андропов, а членом Политбюро — Горбачев; Егор Лигачев — гиперэнергичный и жесткий экс-первый секретарь Томского обкома КПСС, политик таранного типа, которому Михаил Сергеевич доверил ведение секретариата ЦК, и Александр Яковлев, партийный интеллектуал, 10 лет проведший в «ссылке» послом в Канаде (вернулся он оттуда в 1983-м при поддержке Горбачева и Андропова) и ставший лидером либерального крыла перестроечной команды — в 1985-м он был назначен заведующим отделом агитации и пропаганды ЦК КПСС, а потом секретарем ЦК по идеологии и членом Политбюро.
Лигачев и Яковлев были политиками-антиподами, как тот забытый в советское время российский орел, две головы которого смотрят в противоположные стороны. И в результате стали символами соответственно консервативного и либерального крыльев перестройки, прикрепленных к помещенными в одному «туловищу» — команде Горбачева.
Отчасти Горбачеву эта дуополия была необходима в аппаратно-политическом смысле — по формуле Андрея Грачева, пресс-секретаря президента СССР, он мог «играть» на Лигачеве и Яковлеве, как на клавиатуре пианино, поочередно нажимая то белую, то черную клавишу. Но таким раздвоенным оказалось и сознание Горбачева — он не был сторонником радикальных мер, выхода из социализма, в нем было много исторических наслоений от предыдущих эпох, в конце концов, он был секретарем брежневского ЦК. И Горбачев сохранил при себе Лигачева даже тогда, когда тот устроил идеологическую диверсию: 13 марта 1988 года в консервативной газете «Советская Россия» была опубликована статья преподавательницы химии в Ленинградском технологическом институте Нины Андреевой «Не могу поступиться принципами». Этот страстный призыв фактически остановить перестройку и вернуться к сталинизму многими партийными организациями и даже членами Политбюро был воспринят как директива — случайно подобного рода статьи в партийной печати появиться не могли. Андреева (или те, кто правил ее текст) высказывалась в том духе, в котором спустя годы будет рассуждать, например, министр культуры РФ Владимир Мединский: «И я еще убеждена: из умаления значимости исторического сознания проистекает пацифистское размывание оборонного и патриотического сознания, а также стремление малейшие проявления национальной гордости великороссов записывать в графу великодержавного шовинизма».
Характерно, что в момент выхода статьи в Москве не было ни Горбачева, ни Яковлева. За публикацией стоял Лигачев — ровно поэтому она была воспринята как позиция руководства страны. Горбачев собрал Политбюро, вправил мозги по-ученически оправдывавшимся «соратникам», а с подачи Александра Яковлева в «Правде» была опубликована огромных размеров статья, отвечавшая тем, кто выступил с консервативным манифестом.
«Всей правды я вам никогда не скажу», — неосторожно сказал Горбачев после возвращения из Фороса, где был под «домашним
арестом». И — не сказал. В тот день он еще не понимал, что его дни на посту руководителя СССР сочтены — как и дни самого СССР,
Москва, 22 августа 1991 года
Одинокий президент
Проблема баланса — политического, идеологического, аппаратного — одна из ключевых для понимания поведения Горбачева в перестройку. Когда кто-то тормозил преобразования, Михаил Сергеевич становился более радикальным. Когда события обгоняли его самого, лидера революции, Горбачев мог и притормозить, казался ретроградом. Однако остановить свободное течение выпущенной им самим на волю истории он не мог. Как оказался не в состоянии (и никто на его месте не был бы в состоянии) остановить стихию национальных революций в советских республиках. Правда, мог более адекватно и, главное, быстро реагировать и на межнациональную резню в Закавказье, и в Средней Азии (Фергана), и на события в Прибалтике, особенно те их них, что били по его личной репутации — например, взятие — с жертвами — телецентра в Вильнюсе в январе 1991 года.
Будучи в каком-то смысле «президентом» всего мира (Нобелевская премия мира за 1990 год стала лишь одним из многих проявлений «горбимании»), человеком, изменившим его карту, он оказался не способен быть президентом народов пятнадцати советских республик. В том смысле, что не рискнул пойти на всенародные выборы и, соответственно, стал президентом с неполной легитимностью — по сравнению с избранными всенародно главами республик, включая РСФСР. Борис Ельцин — его союзник в демократизации и оппонент по всем остальным вопросам — был народным президентом, а Горбачев — нет.
Его номенклатурность проявилась и тогда, когда после поражения путча ГКЧП, прилетев из Крыма в Москву, он поехал не к защитникам Белого дома, то есть к людям, которые были готовы отдать жизнь за перестройку, а на казенную дачу. Остался равнодушен к ситуации, когда КПСС, его партия, агонизировала, и работники его, Горбачева, аппарата вполне могли быть растерзаны толпой, когда здание ЦК после путча опечатывали. Не защитил свою гвардию.
Впрочем, они для него стали чужими. Как чужими стали почти все — соратники, от которых он отвернулся, а потом возвращал в свою команду, как, например, того же Александра Яковлева; его же назначенцы, которые предали своего патрона, став заговорщиками; люди, его поддержавшие, а потом или пошедшие дальше по пути демократизации страны или, наоборот, увидевшие в Горбачеве разрушителя-радикала. Горби постепенно становился все более одиноким.
первой леди, которая вышла из тени
своего мужа. Перед отлетом в Исландию,
Москва, октябрь 1986 года
Любовь
Политическое одиночество Горбачева не было одиночеством человеческим. Официальные биографии больших политиков в разделе «Семья» за редкими исключениями выглядят необычайно благостными. И не слишком правдивыми. А уж представить себе секретаря обкома ангелом и безукоризненным семьянином при той степени лицемерия, которая царила в советских элитах, очень непросто. Однако Горбачев и здесь выглядел совсем не типичным советским начальником — его студенческая любовь, Раиса, осталась любовью на всю жизнь.
Сама Раиса Максимовна, понятно, выходила замуж совсем не за генерального секретаря. Но стала первой и последней в истории СССР настоящей женой политического деятеля мирового масштаба. Той, чей «функционал» описывается понятием «первая леди». Ни одна из генсековских жен не могла, да и не хотела выполнять представительские и уж тем более политические функции. А Раиса Горбачева словно готовилась всю жизнь к исполнению этой абсолютно новой для советского истеблишмента роли. Больше того, она «утепляла» имидж самого Горбачева и очеловечивала образ СССР.
победит болезнь, но лейкемия отняла у него
любимую женщину, Москва, сентябрь 1999 года
В итоговых мемуарах, увидевших свет в 2012 году, Горбачев трогательно оговорился: «Я решил написать книгу о нашей жизни». «Нашей» — значит, жизни вместе с Раисой. Свою биографию, даже политическую, он не отделял от ее биографии. И то, что он написал о своей жене, о ее ранней кончине, — это комок дикой боли. Столь сильной и ранящей даже стороннего наблюдателя-читателя, что о ней хочется сказать — мелодраматической. Если бы сама эта история не была трагической.
«До конца я верил в ее спасение и не мог принять случавшееся. Беспомощные и растерянные я и Ирина (дочь Михаила Сергеевича. — NT) стояли у ее изголовья: «Не уходи, Захарка (так я называл ее в нашем семейном кругу). Ты меня слышишь?» Брал ее руки, надеялся, что она хотя бы рукопожатием ответит на мои мольбы. Раиса молчала — она умерла».
История Горбачева — очень человеческая. Для страны, где вожди воспринимались как бесчувственные истуканы на трибуне мавзолея мумии, это было совсем нетипично.
ТО, ЧТО ОН НАПИСАЛ О СВОЕЙ ЖЕНЕ, О РАННЕЙ КОНЧИНЕ РАИСЫ МАКСИМОВНЫ,— ЭТО КОМОК ДИКОЙ БОЛИ. СТОЛЬ СИЛЬНОЙ И РАНЯЩЕЙ ДАЖЕ СТОРОННЕГО НАБЛЮДАТЕЛЯ-ЧИТАТЕЛЯ
Чек-пойнт Чарли
Горбачев расширял степени свободы — в экономике, внутренней и внешней политике — полагая, что может контролировать процесс, который, по его собственному определению, «пошел». Но общество так быстро забегало вперед, что генеральный секретарь, а потом президент за ним не поспевал. Или едва поспевал, торопливо отмечаясь на промежуточном финише. Возможности отдышаться у него не было.
Он давал свободу экономике, разрешал индивидуальную предпринимательскую деятельность, совместные предприятия, кооперативы, хозрасчет, но не решался выйти, точнее, считал неправильным выходить за рамки социализма, не верил в неизбежность безработицы и либерализации цен.
Выпустив на волю джинна гласности, заточенного в сталинско-брежневском сосуде десятки лет, Горбачев, скорее всего, не предполагал, что он сам будет — в соответствии со своими представлениями о том, что должен знать народ, а что нет, — тормозить процесс открытия правды о секретных протоколах к пакту Молотова-Риббентропа, тянуть до последнего с открытием документов о катынском преступлении. Или предложит главному редактору «Аргументов и фактов» Владиславу Старкову уйти в отставку только потому, что тот опубликовал данные опроса, согласно которым рейтинг Горбачева ниже показателей Ельцина.
Он ратовал за демократию, но когда весной 1989-го проходили первые выборы народных депутатов СССР на альтернативной основе, треть Съезда нардепов избиралась от общественных организаций, а КПСС и вовсе выставила свою «красную сотню». И тем не менее эти управляемые выборы оказались свободными — граждане прокатили 20% секретарей парторганизаций. И тогда Горбачев дал понять, сцепившись с соратниками из Политбюро: проигравшие заслужили это поражение. И снова двинулся дальше, пытаясь не отставать от общества, в который раз опередившего «элиты».
Купаясь в обожании «мировой общественности», Горбачев едва ли мог предположить, что не он лично, а дело случая и «инициативы снизу» разрушат стену (физически — Берлинскую), которая разъединяла западный и коммунистический мир. «Господин Горбачев, — призывал Рональд Рейган, — разрушьте Стену». Но не сам Горбачев, а процесс, высвобожденный им, перешел Чек-пойнт Чарли.
На фото слева: конец 1980-х — эпоха «горбимании». Переговоры в Москве с премьер-министром Великобритании
Маргарет Тэтчер длились целый день, Кремль, 30 марта 1987 года. На фото справа: дружба сохранилась
и после отставки первого президента СССР. Экс-президент США Рональд Рейган принял Михаила и Раису Горбачевых
на своем ранчо в Калифорнии как старых друзей, США, май 1992 года
Канцлер ФРГ Гельмут Коль (справа) и Михаил Горбачев были ключевыми фигурами в процессе разрушения Берлинской стены
и последующего объединения Германии. На съемках немецкого телесериала «Секреты власти», Москва, сентябрь 2001 года
Партии нужно было развалиться до последней части, чтобы Горбачев понял, что нужно отменять 6-ю статью Конституции о руководящей и направляющей роли КПСС и самому переходить из партийного статуса в надпартийный — из генсеков в президенты.
Будучи опытным аппаратным игроком, он начисто политически проиграл Ельцину. Верил в то, что может в кадровой политике окружить себя махровыми охранителями — и двигаться при этом вперед. Верил до тех пор, пока они не устроили государственный переворот.
И однажды он остался один: все еще пытался быть кукловодом, не замечая, что ниточки, управляющие куклами, порвались.
И когда он понял, что его победа — освобождение страны — обернулась лично для него поражением, окончанием политической карьеры, ушел сам, достойно, как один из самых великих политических лидеров в истории.
Опытный аппаратный игрок Горбачев политически проиграл президенту РСФСР Борису Ельцину,
но ушел достойно, Москва, август 1991 года
А дальше — сами
Уйдя из Кремля, Горбачев тем не менее пытался остаться в политике. В январе 1992 года открыл Горбачев-фонд. Осудил действия Ельцина в октябре 1993-го. Пытался баллотироваться в президенты России в 1996 году, получил 0,51% голосов (меньше 400 тыс. голосов). Участвовал в создании социал-демократических партийных проектов. Получил орден Андрея Первозванного из рук президента Медведева. Написал несколько книг воспоминаний, которые являются ценнейшим материалом для изучения советской и постсоветской эпох. Пережил несколько фаз отношений с человеком, назвавшим развал СССР «величайшей геополитической катастрофой XX века», — в последний год его жизни отношения с Путиным заморозились окончательно.
Пожалуй, главным оппонентом Горбачева был Ельцин. Однако история поставила их в один ряд: для кого — выдающихся реформаторов, для иных — разрушителей. После серьезного сдвига в общественном сознании в результате присоединения Крыма отношение к Горбачеву и Ельцину в широких массах ухудшилось. В 2016 году, согласно данным «Левада-Центра», негативно к эпохе Горбачева относились 67% респондентов (против 50% в 2012 году), а к эре Ельцина — 68% (против 55% в 2012 году). Территориальную экспансию России Горбачев, кстати, поддержал. И до конца жизни не уставал повторять, что СССР можно было сохранить.
И когда он понял, что его победа — освобождение страны — обернулась лично для него поражением, ушел сам, достойно, как один из самых великих политических лидеров в истории
Но, в сущности, не в этом дело. А в том, что, как он сам сказал в своем прощальном президентском телеобращении к нации 25 декабря 1991 года, «общество получило свободу, раскрепостилось политически и духовно». «Жизненно важным мне представляется сохранить демократические завоевания последних лет, — говорил Горбачев. — Они выстраданы всей нашей историей, нашим трагическим опытом. От них нельзя отказываться ни при каких обстоятельствах и ни под каким предлогом. В противном случае все надежды на будущее были бы похоронены».
Михаил Горбачев не уставал повторять, что ему повезло — не каждому выпадает возможность вытаскивать из почти векового болота огромную страну. Однако это и колоссальное бремя: «Вообще, я не знаю счастливых реформаторов».
Это чистая правда: свою жизнь после перестройки он прожил трудно, и не был понят собственным народом. А этот народ, как Горби говорил в своем обращении 25 декабря 1991 года, должен был еще научиться пользоваться свободой, главным плодом его революции.
Главное, что он дал нам эту самую свободу. А дальше — сами.
Поклон ему в ноги за это.
Фото: Василий Попов, Laski Diffusion / EAST NEWS, gorby.ru, Песов Эдуард / ТАСС, UIG ART AND HISTORY / EAST NEWS, Wojtek Laski / EAST NEWS, Борис Кавашкин / ТАСС, Boris Yurchenko / AP, Bob Galbraith / AP / TASS, Александр Фомин / PhotoXPress, gorby.ru, Misha Japaridze / AP / EAST NEWS, Юрий Лизунов / ТАСС, Александр Чумичев / ТАСС
