Эти цифры прозвучали неожиданно, и на лицах присутствующих в зале Замоскворецкого суда, включая обвиняемых, на мгновение отразились изумление и растерянность. Все ожидали, что прокуроры будут просить реальный срок, но не такой же. «10 лет… зато считать удобно будет», — замечает Алексей.
Прокуроры объяснили: следует учесть «особый цинизм в совершении преступления». А потом прокурор Надежда Игнатова процитировала высказывание «одного известного русского юриста XIX века», который назвал мошенничество интеллектуальным преступлением. Имени известного юриста она, впрочем, так и не назвала*.
Выступление защиты
Адвокат Олега Навального Кирилл Полозов подготовил длинную речь: он доказывает, что у Навального-младшего не было полномочий решать проблему с Ярославским сортировочным центром, чья низкая пропускная способность заставила клиентов «Почты России» искать партнеров на стороне для транспортировки посылок в Москву. Что цены на транспортные услуги «Главподписки» не были завышенными, достаточно сравнить с договорами других компаний. Судя по выражению лиц прокуроров, адвоката они слушают не особо внимательно. Да и все это уже говорилось в процессе, в том числе и свидетелями.
Защитник Навального-старшего Ольга Михайлова обращает внимание, что само возбуждение дела было незаконным, и напоминает о пленуме Верховного суда по делам о мошенничестве, согласно которому в каждом случае необходимо установить, что лицо заведомо не намеревалось исполнять свои обязательства.
Адвокат Кобзев объявляет, что принес доказательство политической мотивированности процесса, и демонстрирует газету «Известия» за 12 апреля 2013 года с интервью пресс-секретаря Следственного комитета (СК) Владимира Маркина. «Сторона обвинения цитировала российского юриста прошлого, я буду цитировать российского юриста настоящего», — сообщает Кобзев, и в зале смеются. Адвокат зачитывает, как на вопрос корреспондента газеты «Если бы в деле не было Навального, наверное, и дела бы не было?» Маркин отвечает: «Если фигурант всеми силами привлекает к себе внимание, можно даже сказать, дразнит власть, то интерес к его прошлому увеличился».
За окном гудят машины и плачет ребенок. Темнеет. «Приобщать?» — дежурно спрашивает судья у адвоката. «Газету? Нет, не надо».
Последнее слово
Олег Навальный просит разрешения произнести последнее слово сидя, но судья не разрешает.
«Ваша честь, вы гигантский сектор частного бизнеса ставите под большую угрозу», — говорит Олег. Он понимает, что сядет за политическую активность брата, но призывает того не оставлять свою борьбу и обращается к суду: «Я требую, чтобы суд меня оправдал, а следователи попросили прощения, надели белые рубахи и ушли в монастырь!»
Наступает черед его брата, который не может вспомнить, какое по счету последнее слово он сейчас будет произносить: то ли шестое, то ли вообще десятое.
«Если бы я вас всех сфотографировал вот так вот втроем, — Навальный жестом изобразил фоторамку, в которую поместил судью и двух прокуроров, — а лучше всех вместе, с представителями так называемых потерпевших, — воображаемая фоторамка раздвинулась на представителей «Ив Роше» и МПК, — то это те люди, с которыми я общаюсь последнее время. Это люди, глядящие в стол. Понимаете? Вы все постоянно смотрите в стол. Вот я с вами разговариваю, а вы все время смотрите в стол. Вам нечего сказать. Елена Сергеевна…» Навальный второй раз обращается к судье Коробченко по имени и отчеству. В прошлый раз она одернула его, напомнив, что к ней следует обращаться «Ваша честь», и он извинился. Теперь она, кажется, даже не заметила этого, думая о чем-то другом.
«Елена Сергеевна, какая самая популярная фраза, с которой обращаются ко мне следователи, прокуроры, сотрудники ФСИН, судьи по гражданским делам? Они говорят чаще всего: «Алексей Анатольевич, ну вы же все понимаете…» Я все понимаю, но я не понимаю одного: ну вы-то почему без конца смотрите в стол? — Навальный смотрит на сидящих напротив обвинителей, но те опустили глаза. — У меня нет иллюзий. Я понимаю отлично, что никто из вас не вскочит, не перевернет этот стол, не скажет: «Да надоело мне, я ухожу!»
Судья Коробченко криво улыбается и поднимает глаза на говорящего.
«Ну невозможно прийти домой и рассказать детям и мужу: «Вы знаете, сегодня я участвовал в том, что мы сажали заведомо невиновного человека, я страдаю и буду страдать постоянно, — продолжает Навальный. — Люди так не делают, они либо скажут: «Алексей Анатольевич, но вы же понимаете…» — или они скажут: «А не надо было на Путина лезть. Если бы он не привлекал внимания, не размахивал руками и не мешал проходу граждан, наверное, все бы обошлось…»
Судья открывает папку, вынимает оттуда лист бумаги, берет карандаш. По движениям ее руки можно предположить, что она рисует два круга.
«Все построено на вранье, на ежечасном вранье, — продолжает Навальный. — Вчера выступает Путин и говорит: у нас нет дворцов. Да мы фотографируем эти дворцы в месяц по три штуки и выкладываем… Зачем терпеть это вранье? Зачем смотреть в стол?»
Жизнь слишком коротка
Статья 293 УПК «Последнее слово подсудимого» гласит: суд не может ограничивать продолжительность последнего слова, но председательствующий вправе останавливать подсудимого в случаях, «когда обстоятельства, излагаемые подсудимым, не имеют отношения к рассматриваемому уголовному делу».
Но председательствующая ни разу не попытается остановить оппозиционера. Он продолжает: «Жизнь слишком коротка, чтобы в стол смотреть. По большому счету, ну а что там в этой жизни? Я не успел оглянуться — и мне уже почти сорок. Не успею оглянуться — и какие-то внуки. А потом мы все не успеем оглянуться, а мы уже лежим в постели, а вокруг нас родственники, которые думают: скорей бы он уже отдал концы и освободил жилплощадь. И в какой-то момент мы будем понимать, что не имело смысла вообще ничего из того, что мы делали. И смысл имеет только то время нашей жизни, когда мы делаем что-то правильное, и нам не нужно смотреть в стол, а мы можем посмотреть честно в глаза друг другу».
Навальный говорит о том, что ему очень больно, что вместе с ним сажают близких ему невиновных людей. Но «даже взятием заложников его не остановить», и он никогда не согласится с системой, которая грабит всех присутствующих, в том числе секретаря суда, который получает ну максимум 15 тысяч (тот улыбается), и судебных приставов. Он говорит, что не жалеет, что в декабре 2012 года позвал людей на несанкционированную акцию, хотя она и была неудачной. Он называет правительство хунтой и заявляет, что народ имеет право на восстание.
Никто не пытается его прервать. Прокуроры смотрят в стол, а на лице судьи блуждает полуулыбка. Когда он заканчивает, судья Коробченко объявляет, что приговор будет вынесен 15 января.
«Попрошу покинуть зал», — говорит судебный пристав, тот самый, который перед началом заседания пригрозил всем, кто «поднимет мобильный телефон выше пояса» удалением. Добавив при этом: «Я всего лишь цепной пес и выполняю приказ. Ничего личного».
Суть дела
Процесс по делу «Ив Роше» идет пять месяцев*. Братья Навальные обвиняются в том, что, пользуясь служебным положением Олега, занимавшего в тот момент должность заместителя директора филиала «Почты России», якобы принудили «Ив Роше Восток» заключить с их фирмой заведомо невыгодные договоры на перевозку продукции из Ярославля в Москву. Размер ущерба при этом был установлен следствием, а не самими компаниями. Финансовые потери компании «Ив Роше Восток» следствие оценило в 26,7 млн руб., а ООО «Многопрофильная процессинговая компания» — в 4,4 млн руб. Версия обвинения фактически рассыпалась, когда административно-финансовый директор «Ив Роше Восток» Кристиан Мельник в суде заявил, что не имеет претензий к братьям Навальным.
Олег Навальный: «Я требую, чтобы суд меня оправдал, а следователи попросили прощения, надели белые рубахи и ушли в монастырь!»
«Ну невозможно прийти домой и рассказать детям и мужу: «Вы знаете, сегодня я участвовал в том, что мы сажали заведомо невиновного человека, я страдаю и буду страдать постоянно», — продолжает Алексей Навальный
