Активисты общественного движения «Весна» на акции «Похороны рубля», Санкт-Петербург, 6 декабря 2014 года
Оказывается, нет ничего проще, чем проснуться в другой стране, — достаточно лишь того, чтобы падение цен на нефть с середины ноября до середины декабря дало курсу евро к рублю один раз, 16 декабря, превысить отметку 100, а доллара в тот же день — коснуться планки в 80 руб. за $1. Казалось бы, эпизод — тем не менее, хотя 18 декабря Владимир Путин и говорил на своей пресс-конференции о десятках самых разных предметах, по существу ни о чем, кроме валютной паники в стране, на ней не говорилось. Дело не столько в курсе рубля к доллару, сколько в стремительности падения: ускорение свободного падения национальной валюте может придать только явная институциональная несостоятельность.
Год рублевых сюрпризов
Самое необычное в происходящем в декабре 2014 года в России — это близкая к абсолютной предсказуемость и банальность событий и одновременно — эксклюзивность формы, которую принимает сейчас российский валютный кризис. До конца ноября этого года наша национальная валюта никого особенно не интересовала: проректор ВШЭ Константин Сонин, довольно ревностно следящий за «российскими» публикациями в иностранных СМИ, отметил лишь краткие заметки по теме Пола Кругмана в New York Times. Напомним, течение экономического кризиса в Латвии еще два года назад вызвало совершенно незабываемую полемику с участием того же Кругмана, Андерса Ослунда и схожих по сиянию звезд-экономистов.
Даже о перспективах украинской экономики, совершенно неопределенных в силу десятков самых разных причин, писали больше, чем о «мягкой посадке» российской экономики в первых трех кварталах года (при крайне низкой безработице) и о девальвации на четверть валюты крупнейшего торгового партнера ЕС, вдобавок спровоцировавшего военный конфликт на восточной границе Европы.
Ничего требующего объяснений с рублем не происходило. Даже в августе ослабление рубля выглядело совершенно адекватным снижающейся цене нефти, и действия Банка России, не слишком агрессивно повышающего ключевую ставку, то есть цену денег, вряд ли требовали чьих-то аплодисментов. В самом ЦБ при этом, впрочем, уже тогда осознавали, что дела идут не так предсказуемо: команда Эльвиры Набиуллиной к тому времени уже пережила и странный кризис января 2014 года, когда вышедшие с каникул банки неожиданно впали в подобие валютной паники, и первый раунд настоящей валютной паники в конце февраля — начале марта, когда рубль впервые девальвировался существенно, на 30 %, с последующей коррекцией. В первом приближении рубль, валюта страны-моноэкспортера углеводородов, действительно может считаться производной от цен на нефть: это довольно типичная commodity currency, «товарная валюта» в классическом описании знаменитого профессора Гарварда Кеннета Рогоффа, данное им еще в 2003 году.
Да и сейчас, во второй половине декабря, при цене барреля Brent около $60 (то есть снизившейся с начала года почти вдвое) и вдвое же девальвировавшегося рубля, многие ставят на то, что ничего из ряда вон выходящего не происходит. Да, Норвегия — тоже моноэкспортер углеводородов, норвежская крона обесценилась с начала года на 23 %. Но Норвегия не аннексировала у соседей полуостровов, не находится под санкциями большинства стран OECD, не устраивала слышных во всем мире пропагандистских дебошей, отпугивающих любые инвестиции, и вообще относилась к понятию «политические риски» взвешенно и аккуратно.
Россия вообше довольно нетипичная «петрократия».
На акции протеста, организованной КПРФ, Москва, 6 декабря 2014 года
Баталии под ковром
31 октября совет директоров Банка России довольно спокойно поднял ключевую ставку с 8 % до 9,5 %, предполагая, что дальше все, возможно, будет и хуже, но без неожиданностей. 10 ноября, реагируя на чуть более быстрое, чем предполагалось ранее, снижение цен на нефть и чуть более нервную, чем наблюдалось ранее, реакцию рынков на это снижение, ЦБ объявил об отказе от политики «плавающего курсового коридора» и о досрочном (на два месяца раньше плана) переходе к свободному плаванию рубля. Идея на 50 суток раньше, чем написано в утвержденном еще в 2009 году плане-графике, официально отвечать не за цифры в обменниках, а за цены в розничной торговле, была неочевидной, но несложной. Банк России справедливо рассудил, что неизбежная турбулентность курса, сопровождающая перестройку модели денежно-кредитной политики, будет оправдана в глазах публики именно падением цен нефти, а инфляционное давление в I квартале 2015 года все равно сильно снизится вне зависимости от того, хорошо будет работать трансмиссионный механизм ЦБ или плохо. К тому моменту и у министра экономики Алексея Улюкаева, и у Эльвиры Набиуллиной, и в Минфине, и в администрации президента были прекрасно осведомлены: отчасти из-за падения цен на нефть, отчасти из-за структурных причин в остановке экономического роста в 2015-ом — дело, по сути, неизбежное. Вхождение страны в «ловушку средних доходов» Алексей Улюкаев предсказывал еще при своем назначении на пост министра экономики два года назад. Попытки альянса помощника президента Андрея Белоусова, силовиков из Совета безопасности и союзной им Академии наук убедить Владимира Путина немедля запустить в действие «экономическое чудо», основанное на эмиссионном кредитовании ВПК, РЖД и энергетиков Банком России, были отбиты настолько легко, что сценарий января 2015 года вызывал у всех в Белом доме приятную зевоту. Инфляция в 5-6 %, рост ВВП в 0,2-0,5 %, условные либералы в правительстве во главе с первым вице-премьером Игорем Шуваловым заняты неспешной и осторожной дерегуляцией рынков и медленным совершенствованием социальной сферы, условные консерваторы на по-прежнему немалые бюджетные средства куют щит Родины и готовят страну к главному событию десятилетия после Сочи — чемпионату мира по футболу. Собственно, эта идиллия легко воображается при чтении текста послания Владимира Путина Федеральному собранию, зачитанному 4 декабря, — поскольку само послание и писалось в атмосфере некоторой неполной, но довольно комфортной расслабленности сентября-октября.
Именно поэтому послание выглядело столь бессодержательно: оно готовилось для другого контекста.
От кризиса финансового — к экономическому
Представление о том, что девальвация рубля (пока остановившаяся на 60—65 руб./$) и есть расплата экономики РФ за военно-патриотические усилия весны-лета этого года на востоке Украины, уже 14 декабря, когда Банку России пришлось экстренно гасить валютную панику повышением ключевой ставки с 10,5 % до 17 % (а стоимость основной массы рефинансирования банков — до 18 %), стало почти общим местом. Заявления и Алексея Улюкаева, и министра финансов Антона Силуанова, и премьер-министра Дмитрия Медведева о «фундаментальной недооцененности» рубля можно вполне расшифровывать как поддержку этой версии. Рубль «похудел» на 55—60 %, как минимум половина — результат недоверия рынка к российской национальной валюте. Правда, вычислить, что в этих 10-15 дополнительных рублях за доллар к «равновесной» цене в 45—50 руб за $1 нужно отнести к санкциям против семьи Ротенбергов, что к донецким подвигам Стрелкова, а что — результат некупленных согражданами молока и мяса в силу «контрсанкций» Владимира Путина, видимо, невозможно.
Однако есть основания полагать, что валютный кризис нынешнего декабря все же заинтересует экономистов — пока то, что мы о нем знаем, позволяет предположить, что в ближайшие недели вклад в курсовые колебания самых разнообразных проблем российской экономики, накопленных за 15 лет, будет реализовываться ярче и необычнее, чем можно было предположить. А тем более влияние их на то, как валютный кризис будет перерастать в уже, видимо, неизбежный экономический.
Во-первых, именно в ближайшие две недели станет очевидно, что мгновенная реакция всех рынков РФ на весомое, но совсем не катастрофическое обесценение рубля много сильнее, чем можно было бы себе представить. В сущности, Банку России уже нет необходимости быстро снижать ключевую ставку с текущих 17 % до (вероятно) адекватных при стабилизации курса 12-13 % — одно-двухмесячный обвал кредитования в экономике и инвестиций высоковероятен при любых ставках кредита, поскольку главным риском является паралич платежной системы и банковский кризис. Даже кратковременный шок такого масштаба заставляет подавляющее большинство игроков в экономике изменять свою стратегию на ультраконсервативную или, напротив, на принятие неограниченных рисков. Учитывая почти неизбежное снижение суверенного рейтинга России Standard &Poor’s, Moody's и Fitch (это произошло бы и без валютной паники — российский бюджет в силу падения цен на нефть стал сильно менее платежеспособным даже с учетом крайне низкого госдолга России), завершение срочных бизнес-операций и отказ от любого риска сейчас — самая внятная стратегия. Проблема лишь в том, что реализацию этой стратегии, а именно конвертацию всех активов в валютные депозиты, агенты рынка предпочитают делать за пределами российской банковской системы — чему и пытается противостоять Банк России.
Следствием декабрьской девальвации могут стать самые разные события. Например — дестабилизация правительства из-за обострения разногласий во властной корпорации. Так, уже 18 декабря главы Минфина Антон Силуанов и Минэкономики Алексей Улюкаев направили похожее на ультиматум письмо главе Центрального банка (довольно очевидно вмешиваясь в независимость ЦБ), в котором настаивали на ослаблении регуляторного курса Банка России.
Да, резервы Банка России по-прежнему первоклассны — но сравнимы ли они с масштабами будущей депрессии предпринимательского класса в России, утратившего веру в стабильность? И если при $110 за баррель транквилизатором для многих было ожидание социальных перемен, вызванных баснословным богатством России, то при $60 за баррель эта таблетка просто перестает действовать.
Да, Норвегия — тоже моноэкспортер углеводородов, норвежская крона обесценилась с начала года на 23 %. Но Норвегия не аннексировала у соседей полуостровов, не находится под санкциями большинства стран OECD, не устраивала слышных во всем мире пропагандистских дебошей, отпугивающих любые инвестиции
