Русская весна

«Непротивление злу приводит к его абсолютизации»

Лукино Висконти о фильме «Гибель богов», 1969 г.

Три года назад в России началось протестное движение нового типа, которое потом было названо «болотным» — по названию площади, расположенной, по изысканной иронии истории, прямо напротив Дома на набережной, «дома привидений» сталинской эры. Когда начались мирные протесты, когда власть не знала, как и чем на них ответить, когда мнилось, что этика свободы может стать тем клеем, который заново объединит народ, на интеллигентских собраниях спор шел только об одном: сколько осталось режиму Путина. Помнится, на одном из таких заседаний Мариэтта Омаровна Чудакова давала этому ancien regime два года… Прошло три года, и пейзаж после битвы выглядит унылым и безнадежным, как в годы застоя, когда время «старилось и глохло», протест атомизировался и расползся по кухням, а сам режим, как и тогда, три-четыре десятилетия назад, кажется вечным.

Куда и почему исчез протест? Или все-таки не исчез?

Догоняющая революция

Сейчас этого уже никто не помнит, но одной из причин политической турбулентности — хотя и не главной — стал отказ Дмитрия Медведева от модернизации и от своего права баллотироваться на второй срок. Иными словами — «рокировка» сентября 2011 года, когда было объявлено о возвращении Путина на президентский пост и об «отступных» местоблюстителю в виде кресла премьер-министра.

«Рокировка» только дала пищу для размышлений и повод для возмущения. А вот вызывающая, нарочитая, не скрываемая бесчестность парламентских выборов 4 декабря 2011 года взорвала общественное мнение. 5 декабря в ходе митинга на московском Чистопрудном бульваре было арестовано более 300 человек. 10 декабря на Болотной площади в Москве собралось около 150 тысяч человек. Это был в чистом виде этический протест — именно поэтому на Болотную площадь пришли, в том числе, люди, которых никогда не интересовала политика и до поры до времени вполне устраивал Путин.

Базовая этическая мотивация была описана за десятилетия до этого известным советским диссидентом Ларисой Богораз, объяснявшей суду в своем последнем слове, почему она вышла 25 августа 1968 года протестовать против ввода советских войск в Чехословакию: «Я оказалась перед выбором: протестовать или промолчать. Для меня промолчать — значило присоединиться к одобрению действий, которых я не одобряю. Промолчать — значило для меня солгать».

Но, помимо этической, была и — осознанная или спонтанная — политическая мотивация. Государство, нуждавшееся в социальной и политической модернизации, фактически открыто заявило, что преобразований сверху не будет, — бесславный уход Медведева и бесчестные выборы стали доказательством этого. Общество, во всяком случае лучшая его часть, причем отнюдь не камерная по масштабу (хотя «камерная» по последствиям гражданской активности), в своем развитии опередило государство. И предъявило спрос на перемены.

Власть не была готова удовлетворить этот спрос, так и не поняв, что революция происходит не на улицах и площадях, а в головах людей.

Протесты 2011-2012 годов стали попыткой (которая не может не повториться, потому что страна не модернизируется, а архаизируется еще больше, чем раньше) завершить те процессы демократизации политики и либерализации экономики, которые не были закончены в ходе горбачевской перестройки и гайдаровских реформ. Это, в терминах философа Юргена Хабермаса, «революция обратной перемотки», или «догоняющая революция». Именно такая природа у «цветных революций» и любой «весны» — хоть арабской, хоть русской.

Президент не всех россиян

Болотная площадь и последующий реакционный разворот власти после выборов президента («Антивесна — 2012») покончили с моделью «президент всех россиян». Владимир Путин решил представлять интересы определенной части общества, но не всех россиян: в ориентированном на ценности демократии и рынка классе он разочаровался. И не простил протеста 2011-2012 годов. Отсюда, кстати, и его бюджетный фетишизм — любой ценой собрать деньги в бюджет, чтобы купить лояльность силовиков и близких лично ему социальных страт, входящих в весьма обширный «класс ниже среднего».

У него с представителями этого класса отдельный социальный контракт: он не дает им свалиться в бедность, не требуя при этом какого-нибудь там повышения производительности труда, в обмен на что они проявляют равнодушие к внешним обстоятельствам жизни и голосуют за него (По оценкам российского экономиста Татьяны Малевой, в «класс ниже среднего» входит 70 % населения, причем 40 % от этого числа — группа риска бедности).

Аналогичный случай описан Карлом Марксом в работе «18 брюмера Луи Бонапарта»: «Бонапарту хотелось бы играть роль патриархального благодетеля всех классов. Но он не может дать ни одному классу, не отбирая у другого».

Отсюда модель искусственного разделения общества на правильных и неправильных: «Болотная» против «Поклонной», «бобровые шубы» против «Уралвагонзавода», «пятая колонна» против «человека труда», «белые ленты» против «георгиевской ленточки».

Кремль и выбрал стратегию очень жесткого «слива протеста» граждан, которые ориентированы на перемены. По той же причине был избран курс на подавление несанкционированной гражданской активности. С условно «своей» частью населения государство разговаривает с помощью бюджета, который успешно пополняется благодаря девальвации рубля. Правда, обесцененными ресурсами. И если власть и боится протестов, то именно той части общества, которую она сама держит за «свою».

И еще одна немаловажная деталь той бурной зимы. В гражданском протесте 2011-2012 годов потерялись националисты, которые мечтали въехать во власть на волне общественного движения, поднявшего все лодки. Хотя они и успели частично дискредитировать оппозицию и ее Координационный совет (Исследователь русского национализма Александр Верховский пишет: «Во-первых, ксенофобные лозунги были мало задействованы и непопулярны в протестном движении. Во-вторых, подавляющее большинство радикальных националистов не сочли возможным участвовать в общих маршах с либералами и левыми». Цитируется по: «Этнополитика федеральной власти и активизация русского национализма». «Pro et Contra», т. 18, с. 27). Превратив патриотизм и национализм в мейнстрим, в скрепу нации, власть, в свою очередь, маргинализировала собственно националистические движения, наглядно продемонстрировав, кто здесь главный националист.

Это обстоятельство, среди прочего, способствовало меньшей радикальности Болотной по сравнению с Майданом.

Эволюция протеста

Готовность граждан протестовать и по политическим, и по экономическим мотивам снизилась почти до исторических минимумов.

Личная готовность участвовать в политических протестах в октябре 2014 года — 8 %, в экономических — 12 %.

С одной стороны, это понятно: высокая волна не может быть бесконечно длинной, да и жесткий ответ власти обескураживает — не всем хочется сидеть в тюрьме. Патриотический посткрымский угар объективно снизил градус протестной активности. Кроме того, «бегство от свободы» оказалось более массовым феноменом, чем гражданский протест. В классической работе 1941 года «Бегство от свободы» Эрих Фромм писал: «Став частью силы, которую человек считает неколебимой, вечной и прекрасной, он становится причастным к ее мощи и славе. Индивид целиком отрекается от себя, отказывается от силы и гордости своего «я», от собственной свободы, но при этом обретает новую уверенность и новую гордость в своей причастности к той силе, к которой теперь может себя причислить».

Однако пока власть разбиралась с угрозой «цветной революции», в своем самодовольстве она проглядела новые формы протеста — пример тому протесты врачей в Москве, градус которых может оказаться радикальнее. Мало того, сами протесты начинают исходить от «социально близких» для власти слоев, чьей лояльностью Кремль очень дорожит. Это уже не этический протест, а социальный. Но как и этический протест политизировался, так и социальный несет в себе аналогичные риски. Население начинает замечать связь между политикой властей (Крым, антисанкции, налоговый прессинг) и снижением качества жизни и инфляцией.

Болотная vs Майдан

Причин, в силу которых протестное движение в России не привело к смене политического режима, несколько.

Одна из них: на Украине нет нефти. Отсутствие нефтегазовой ренты не оставляет маневра для покупки лояльности населения точечными социальными выплатами.

Вторая — в отличие от Украины, которая разделена на две части, Россия состоит из множества Россий со своим укладом. Согласно концепции экономгеографа Натальи Зубаревич, существуют четыре России: страна больших городов; страна средних промышленных городов; страна сел, поселков, малых городов; Северный Кавказ и Юг Сибири. В этом смысле протестному движению РФ сложнее консолидироваться.

Третья — к протестам на Болотной, в отличие от украинского Майдана, не присоединились самые агрессивные участники революции. Однако российская власть устроила показательные процессы и отправила в тюрьмы и лагеря по трем «болотным делам» 12 человек на сроки от 4.6 (Удальцов) до 2.3 (Белоусов) лет, стараясь закрепить тем самым в обществе представление об «отмороженности» российской оппозиции.

Наконец, российская госпропаганда сделала все, чтобы представить украинский Майдан как «фашистский шабаш», каковым он ни в коей мере не являлся, несмотря на то, что радикалов там тоже хватало. Телевизионная картинка и еще больше комментарии к ней многих заставил в нашей стране отойти от протестного движения. «Крымнаш» дал удобный повод для поддержки власти.

Революция в России — длящийся процесс. И этот процесс не закончен. Политический же режим отмечен печатью бонапартизма — «текущей устойчивостью при долгосрочной нестабильности» (В. Мау, И. Стародубровская, «Великие революции: от Кромвеля до Путина». М., 2010, с. 519-520). Треножник «президент, церковь, армия» держится на клее «Крымский». Но второго такого клея нет, а политика властей уже привела к стагфляции и уверенно ведет к рецессии. Власть ожидают новые вызовы.