В Александринском театре состоялась премьера «Маскарада» в постановке Валерия Фокина. Спектакль — реконструкция знаменитой постановки Всеволода Мейерхольда 1917 года: декорации, костюмы, даже интонации артистов — все оттуда. Худрук Александринки рассказал The New Times, зачем ему понадобилось восстанавливать давно сошедший со сцены спектакль, какую роль играет гордыня в современном мире и почему он считает возвращение Крыма исторически правильным решением
Александр Головин. Эскиз декораций к спектаклю «Маскарад», 1917 год
NT: Первое впечатление от спектакля, наверное, у всех — профессионалов и так называемых «обычных зрителей» — одинаковое: он очень красив…
Судя по реакции зрительного зала, люди соскучились по красоте. По крайней мере — по красоте в театре. И дело не только в декорациях — наивные мелодраматические ходы и мизансцены зритель воспринимает с большим вниманием, даже с радостью. Потому что людям хочется видеть чувства ясные и простые. Они устали от наших интерпретаций, в которых я сам принимал участие. И принимаю по сей день.
NT: И что — вы теперь будете идти в сторону «простоты и красоты»?
Конечно, нет. Речь идет о некотором изменении вектора, да и то — в конкретном спектакле, с конкретными задачами. Мы ведь делали этот спектакль, полностью воспроизводя постановку Мейерхольда 1917 года, включая декорации и эскизы к костюмам, сделанные Головиным. Мизансцены — на 85 процентов — это чистая реконструкция планировок Мейерхольда. Абсолютно точно воспроизведена музыкальная партитура ролей — то есть актеры произносят текст с теми же интонациями, в том же ритме, как это делали артисты Александринского театра в спектакле 1917 года. И это оказалось очень тяжелым занятием — так сейчас не играют, не произносят текст. А ведь если эту музыкальность применить к современным текстам — получится очень интересный художественный результат. Музыкальность речи и разработки партитуры ролей уводят от быта и придают театру другое качество.
Потому зритель — большей частью — так впечатлен избранной нами формой. Ведь публика привыкла, что обычно на сцене почти ничего нет — максимум две табуретки, и выходят люди в пиджаках и джинсах и начинают говорить будничным тоном, и, как правило, обильно используют мат. Часто зритель просто заставляет себя досидеть до конца, надеясь отыскать в этом смысл.
NT: А разве вам самому не близок метод вольного обращения с авторским текстом? И стремление приблизить спектакль — по интонации и темам — к дню сегодняшнему?
Конечно, я принимал участие в разрушении «музыкальности» актерской игры. И вслед за Ефремовым мы кричали из зала артистам — «Конкретнее! Хватит петь!» Актеры и перестали. И ходят они теперь по нашим сценам правдивые, и что-то под нос себе бубнят… Я, конечно, сознательно упрощаю очень сложный театральный процесс, но его можно описать и так, как я это сейчас сделал. И прошлое в спектакле меня интересовало с точки зрения эстетической, профессиональной.
Выходы в современность
NT: У вас в начале второго акта есть монолог нового Арбенина — нашего с вами современника, россиянина, который убил жену из ревности и расчленил ее тело. В этот момент, конечно, поэзия уходит и наступает проза — как в прямом смысле, так и в переносном. Вы хотели сравнить два типа ревнивцев — века нынешнего и позапрошлого?
Я хотел сделать и современного Арбенина тоже. За основу взяли известную историю московского ресторатора Кабанова, который убил свою жену*.
Мы с автором текста Владимиром Антиповым долго искали стиль и в итоге пришли к очень жесткому монологу. Вместе с тем мы хотели показать: проблема гораздо шире, чем банальная ревность. Ведь не в ревности у лермонтовского героя дело, а в том, что он только начал выстраивать диалог с Богом через Нину, стал принимать мир через нее. Но — отверг ее и убил. И тем самым «расплевался» с Богом окончательно.
А выходы в современность мне нужны были, чтобы сшибить времена: XIX век, когда был написан «Маскарад»; время войн и революций, 1914–1917 годы, когда был отрепетирован и поставлен в Александринке спектакль Мейерхольда; и день сегодняшний, с его войнами и предощущением Апокалипсиса. И сшибить две культуры — например, рок и классическую музыку…
NT: В финале вашего спектакля звучат выстрелы. В какой момент в него вошла тема войны, которой нет в пьесе Лермонтова, — на стадии замысла или уже во время репетиций, когда вы понимали, что война — все ближе и реальнее?
Война присутствовала в замысле с самого начала. Я просто не ожидал, что она примет такие угрожающие размеры в реальности, что эта тема станет настолько актуальной. Когда мы начинали, я понимал, что мы живем в роковое время, в предчувствии катастрофы. И это не полгода назад началось, а значительно раньше.
NT: Поразительно похожи эпохи: как сто лет назад было ощущение, что погибает целый мир, целая цивилизация, так и сейчас… Работая над спектаклем, вы читали газеты 1914–1916 годов. Чем жило российское общество тех лет?
Общество жило разным, как ему и положено. Светские хроники, балы, премьеры… Но в газетах печатали множество объявлений, вроде — колдун первой степени поможет вам избавиться от болезни, сглаза… Увлечение мистикой, на мой взгляд, было обусловлено усиливающимся в обществе чувством страха. А сейчас разве нет такого же увлечения гадалками и астрологами?
И потом, война ведь тогда уже шла — из-за нее и перенесли премьеру спектакля Мейерхольда на три года. И попали на революцию…
Чувство крушения, которое мы все сейчас переживаем, обусловлено тем, что мы уже находимся внутри Апокалипсиса. Это состояние, когда почти отсутствуют моральные категории. Об этом свидетельствуют последние события на Украине, создание «Исламского государства», действия некоторых сверхдержав… Вот если мы посмотрим на события последнего времени, на действия разных государств, обществ, политических лидеров, то увидим: современным миром движет гордыня. Желание настоять на том, что прав только ты. Все это присуще и главному герою «Маскарада».
Кстати, мы обнаружили, что в интонационной партитуре Юрия Юрьева, который играл Арбенина в спектакле Мейерхольда, выделены все местоимения, вроде — я, меня, мне, мое… То есть эти слова он, играя на сцене, резко выделял. И, конечно, неслучайно тогда именно эту пьесу взял для постановки Мейерхольд — предчувствуя и понимая, к чему приведет гордыня государств и государей. И не случайно зритель так вслушивается и вдумывается в то, что происходит в спектакле, поставленном сегодня.
А государственные деятели тем временем уверенно дирижируют катастрофическими событиями — и у нас в стране, и в мире.
NT: А вы как человек, находящийся в Совете президента РФ по культуре, принимающий участие в разработке важных решений в области культуры, — вы не находитесь с «дирижерами» в некотором альянсе?
Ну в каком еще альянсе? Если такие люди есть среди каких-то начальников, я просто вынужден с ними общаться. Это не альянс. Я могу видеть в том или ином начальнике опасные проявления, о которых я говорил, но не буду же я ему указывать — «смотри, ты неправильно себя ведешь!» (смеется). Пусть он за такими словами обращается в другие инстанции, благо они у нас есть. Но не к руководителю театра. Мне надо работать, содержать театр, вести его. Это моя профессия. А не воспитание чиновников.
В спектакле почти полностью воспроизведены мизансцены Всеволода Мейерхольда
Маленькие западники и славянофилы
NT: Вы принимали некоторое участие в создании небезызвестных «Основ государственной культурной политики». Самим названием документа нам дают понять: культура воспринимается государством как некий инструмент воздействия на общество. Вас это название не смущает?
Не смущает. Я отношусь к этому документу, конечно, не цинично, но потребительски. Для меня важно было то, чтобы в нем зафиксировались некие приоритеты культурной жизни страны — на годы вперед. Чтобы культура появилась в перечне важнейших для государства приоритетов, таких как оборона, экономика, здравоохранение. Не по остаточному принципу! А на равных. При создании этого документа шла дикая борьба, и она продолжается по сей день.
NT: Между западниками и славянофилами?
Да. Только когда эта борьба разгоралась в XIX веке, тогда был Аксаков, был Чаадаев, и это был настоящий конфликт больших идей и больших людей. А наши западники и славянофилы — несравнимо меньшего масштаба. Тем не менее шел очень жестокий спор, очень непростой разговор. Одни говорили — Россия не Европа, нам для развития нужны только мы сами, наши корни и традиции. Другие говорили — только Европа, а вы со своими лаптями уходите из мировой культуры навсегда.
Мы пытались найти компромисс между этими крайними точками зрения. Я очень надеюсь, что в итоговом варианте документа, который ляжет на стол президенту, компромисс будет обозначен: с одной стороны, мы должны опираться на свою самобытность, с другой — быть открыты миру. Мне этого достаточно. Хотя многих это не устраивает — они хотят либо убрать открытость миру, либо убрать самобытность. Вообще, сегодня в обществе очень обострились славянофильские настроения.
NT: А вам самому нравится лозунг «Россия не Европа»?
Конечно, нет. Ведь понятно: без европейской культуры мы не сможем. Без их устриц проживем, а без культуры — нет. И они без нас не смогут — их очень обогащает наша культура в своих лучших проявлениях. Зачем же это разрывать? Зачем вообще даже начинать такой разговор?
Русское искусство 20-х годов, авангард в театре, в живописи, в музыке — это ведь не случайно расцвело именно здесь, в России. И было воспринято европейской, а потом и мировой культурой. Потому для меня дискуссия, развернувшаяся вокруг «Основ культурной политики», при всех нелепых фразах и выкриках, которые порой звучат, — предельно серьезна.
Предположим, документ принимается. Для чиновников указ президента очень много значит — хотя, конечно, могут и замотать, но все же такой сигнал они понимают. А дальше эту победу надо будет поддерживать. Менять законодательные акты, давать культуре другой статус.
Ведь если брать исключительно область театра, мы же за постсоветское время очень много чего успели разрушить. Например, разрушили полностью гастрольную систему. Сейчас она возрождается при помощи «Федерального центра поддержки гастрольной деятельности», но на все это нужны деньги, а их будет все меньше. Ведь когда разрабатывался проект, тогда еще не было ситуации, связанной с Украиной… Сейчас деньги в огромном количестве пойдут на оборону. Получается, мы снова опоздали? Не хотелось бы в это верить, но исключать такой вариант тоже нельзя.
Третья мировая уже идет
NT: Когда почти век назад в мейерхольдовском «Маскараде» отпевали Нину — людям, сидящим в зале Александринки, было ясно: это проводы целого мира, панихида по царской России и всему, что с ней связано. Вы, как я понимаю, не устраиваете такого рода панихиду.
Нет, конечно.
NT: А что тогда в вашем спектакле отпевают?
Для меня важно, что финал «Маскарада» идет под выстрелы. Тогда, в 1917-м, выстрелы звучали прямо за стенами театра. И люди разъезжались, не зная, удастся ли им переехать на другую сторону Невы… Но дело ведь в том, что мы и сейчас под выстрелами живем. И не важно, где они звучат. Третья мировая война идет. И не надо делать вид, что ее нет.
NT: Между кем и кем?
Между ними и нами.
NT: Между Россией и США?
А разве нет? За территории идет война? За ресурсы идет война? За установление своего порядка идет война?
NT: То есть США — наш враг?
Вот так определенно я бы не сказал. Потому что скажешь это, и сразу депутаты Думы начнут тебя носить на руках (смеется). Нет, этому хору я не хочу подпевать. Все намного сложнее. США хотят сохранить свое господство — это факт. И для огромной империи это нормально. Такова суть любого сильного государства — оно хочет господствовать. Но мы — тоже большая империя. И мы хотим укрепить и возродить свою власть в мире. Это желание также естественно, как в случае с США. Разве наши интересы не приходят в противоречие? Зачем штатам многополярный мир, если они много лет уже живут как хозяева на планете?
И когда я говорю про третью мировую войну, я имею в виду, что она приобрела другое качество — не то, которое было 100 или 70 лет назад — когда объявлялась война, войска одного государства вставали по одну сторону границы, другого — по другую, и начиналась огромная, порой многолетняя битва. Все — так больше не будет. Войны будут вестись намного более сложными методами.
Сейчас, конечно, ситуация очень тревожная. И я не говорю, что мы все делаем правильно. Есть вещи, которые я поддерживаю, есть, которые не поддерживаю, — я ведь живой человек, а не истукан. Но в том, что касается культурной политики, — поддерживаю. Что касается Крыма — поддерживаю. И не считаю, что это аннексия и оккупация. Я рад, что Крым вернулся в то историческое состояние, в котором он был. А был он с Россией.
NT: Форма, в которой произошло возвращение, вас не смущает?
Я думал о форме. Нет — не смущает. Расскажи ты тогда мне про то, что смущает.
NT: В Конституции Украины записано: территориальные вопросы не могут решаться на региональном референдуме, только на общеукраинском. Значит, в самой форме был некоторый изъян.
Ты предлагаешь поступать так, будто мы живем в идеальном мире, в котором надо пытаться быть самыми хорошими. Но когда рядом с тобой поступают совершенно по-другому и делают это на голубом глазу, я бы даже сказал, с опереточным воодушевлением — мы что, должны делать вид, что все идет как надо, и все к лучшему в лучшем из миров? У меня же память хорошая — как режиссер я обязан иметь хорошую память — и я не могу забыть того генерала, который доказывал, что в Ираке несомненно есть некое секретное оружие. Демонстрировал какой-то порошок и уверял, что немедленно, вопреки мнению Совбеза ООН, США должны начать военную операцию против Ирака, который угрожает всему миру. (Пробирку с белым порошком демонстрировал на заседании Совбеза ООН 5 февраля 2003 года тогдашний госсекретарь США генерал Колин Пауэлл. — The New Times). А про бомбардировки в Сирии они с кем-то советуются? Они говорят — так будет, и все. А если они себя так ведут, то и мы можем себе позволить немножко скорректировать свое поведение…
NT: Если бы вы не возглавляли один из главных театров в России, вы бы так же рассуждали?
Этого я предположить не могу. Вот когда перестану возглавлять, тогда ты меня и спросишь, изменил я мнение или нет…
А что касается самой Украины, тут могут быть вопросы — до какой степени мы вправе помогать жителям Донбасса, какого вида должна быть помощь… А с другой стороны — ну как быть? Смотреть спокойно, как там убивают людей? Ты поставь себя на место людей в Восточной Украине. Ты знаешь, сколько сейчас там погибло народу? Их кто убил? А живых нам не надо защищать? Сказать — «вы преступники, мы ничего не знаем, всего доброго, мы закрываем границы и пусть вас убьют?» Но это же люди русские, которые хотели, чтобы им дали возможность жить так, как им хочется жить. Это очень непростая ситуация.
А вот если бы люди, охваченные жаждой власти и амбициями, сразу бы сказали: «мы оставим вам русский язык, вы сможете жить, как вам кажется правильным», — ничего этого бы не было.
Нас же Сербия до сих пор упрекает — неявно, конечно, — что мы их бросили в свое время. Я с одним сербом в поезде разговорился и нес какую-то ахинею — что мы не могли, мы что-то там выполняли, какие-то обязательства…
А он эмоционально, чуть ли не со слезами отвечал: «Мы на вас надеялись, мы верили, что вы нас не бросите…»
Знаешь, я хочу тебе сказать, что человек не меняется вообще. Ничего его не учит — ни уроки истории, ни кошмарный опыт предыдущих поколений. Человек по-прежнему самонадеян и горд. Как Арбенин, он по-хамски уверен в том, что только он — единственный и неповторимый. Что он и только он «право имеет». Такая же самонадеянность свойственна и государствам. И это неизбежно приведет к большой беде.
* Известный ресторатор Алексей Кабанов убил свою жену Ирину и расчленил ее тело с целью скрыть следы преступления. Это произошло в ночь на 3 января 2013 года в квартире Кабановых.
