«Я — империалист»

Этому автору свойственна настойчивость, подобная той, с которой отцы-основатели Художественного театра бились над загадкой души человеческой. В этом смысле Теннесси Уильямс — автор на редкость современный, поднимающий самые болезненные вопросы нашего времени. С одной стороны, он говорит о незащищенности человека, его души. С другой — и разве это не актуально? — о желании того, кто был ничем, стать всем, пользуясь несовершенством окружающего мира.

Никак. Надо делать настоящие, художественные спектакли. В этом и заключается «реакция» театра на «политическую и общественную ситуацию».

Вот в 2000 году, когда нас покинул Олег Николаевич Ефремов, царство ему небесное, зрительный зал МХАТа был заполнен на 42 процента… А через год с небольшим заполняемость подошла почти к 90%. А еще через год пришла к той цифре, которая держится и сейчас, — 99%.

Мне недавно исполнилось 79 лет. И я всю жизнь реализовывал рецепт Пушкина — «над вымыслом слезами обольюсь». Но если я сам обливаюсь, это, так сказать, индивидуальное предпринимательство. А если я помогаю обливаться слезами еще нескольким людям, десяткам или даже сотням людей, тогда это становится профессией. И секрет только в том, чтобы овладеть ею всерьез.

Как? Какой Чаплин?

Чей отец?

Ааааа! Знаешь, я не отвечаю ни на глупости, ни на грубости. Потому что я занимаюсь делом. Вместо дискуссий — раз! — и еще один спектакль, раз! — и еще два спектакля. Никакой другой формы диалога я не признаю.

Так пусть придут и посмотрят на деградацию. Особенно, когда открывается предварительная продажа билетов — за один день раскупают все. Вот до чего довел Табаков МХТ! И не сплошной же Богомолов у нас идет. Знаете, я на такие заявления не отвечаю, потому что я профессионал, а они — любители.

Вот если попытаться собрать dream team артистов русского театра от 35 до 55, то половину этой команды будут составлять мои ученики. И потому критикам могу сказать лишь одно — ребята, ну возьмите голову в руки. Так же не бывает случайно.

И Христа не хочет предавать? Ты смотри! Я думаю, Христос в гораздо большей степени поддерживает то, что делает МХТ, и потому той даме надо понять: сопротивление ее бессмысленно.

Хулиганье. Активнее надо органам правопорядка следить за ними.

Я не до такой степени воцерковленный человек, чтобы шагать с ними в ногу. А уж то, что я, не шагая с ними в ногу, о них думаю, я предпочитаю не разглашать.

Отвечаю. Мой прадед рыл окопы на Сапун-горе. Проливал кровь или нет — не могу сказать уверенно: не успел я с ним поговорить. Мой дед поддерживал государя императора Николая Александровича Романова, когда Россия воевала с Японией. Мой отец почти год вывозил раненых и умирающих из Крыма во время Великой Отечественной — он был начальником санитарного поезда. Это только в моем роду! Потому какие у меня могут сомнения быть насчет Крыма?

Форменная глупость была сделана шестьдесят лет назад. Не слишком образованный «кукурузовод» подарил Крым Украине. А мы молчали. Больше полувека молчали. Это земля, обильно политая русской кровью.

„

Не слишком образованный «кукурузовод» подарил Крым Украине. А мы молчали. Больше полувека молчали

Я говорю о том времени, когда жил я и мои пращуры, включая прадеда. Вот с этого момента я несу ответственность и за Крым. Как россиянин. При том, что я на одну четверть хохол, на одну четверть русский, на одну четверть мордвин, на одну четверть поляк.

Пойми меня правильно. Я занимаюсь делом. Вот профессор Серебряков из «Дяди Вани» изрекал, уходя из того места, где прекрасно отдыхал несколько лет: «Надо, господа, дело делать! Надо дело делать». И я с профессором совершенно согласен. Знаешь, какую зарплату получали люди, когда я сюда пришел? Меньше десяти тысяч. А сегодня актеры этого театра получают денежное вознаграждение за свой труд, соотносимое с зарплатой артистов муниципальных театров Европы. А некоторые и больше — в том случае, если работают много.

Представляешь, сколько Миша Пореченков гребет? Вот как я смотрю на то, чем должен заниматься руководитель: повышать статус социальной защиты своих подчиненных. Ну и, конечно, заниматься художественной стороной вверенного ему театра.

Я занимаюсь очень конкретным видом помощи. Очень конкретными делами.

Вот недавно где-то был опубликован список рекордсменов по заработкам среди деятелей искусства. В первой тройке — Валера Гергиев, Володя Спиваков и я. Но не могу же я, в конце концов, деньги унести с собой? И потому, когда ко мне приходят просьбы о помощи — от больных людей, нуждающихся в лечении, от священнослужителей, чьи храмы нуждаются в ремонте, — всем пытаюсь помогать. Вот когда погорел театр «Школа современной пьесы» и театр «Около дома Станиславского» — театры, которыми я руковожу, одними из первых пришли на помощь.

Знаешь, я очень часто вспоминаю один эпизод из моего детства. Привезли в Саратов огромный эшелон с пленными немцами. Построили их в колонну и повели к Волге. На дворе стоял конец февраля — снег, лед, мороз лютый. Бабушка, когда увидела, что пленные идут с берега обратно, взяла буханку хлеба, которую нам выдавали на семью, разрезала ее напополам, одну часть оставила нам, а вторую нарезала небольшими кусками и обернула в марлю. Потом протянула мне и сказала: «Лелик, иди, отнеси им».

«Варежка» у меня, конечно, распахнулась от удивления. Я ничего не понял! Дядя Толя, ее сын любимый, дважды ранен на фронте, мой отец отрезан немцами от основной части СССР, и неизвестно, когда мы его увидим и увидим ли… И я должен отдать немцам наш хлеб? Но я, конечно, не стал полемизировать с бабушкой. Подошел к колонне пленных, протянул одному из немцев хлеб — и он от меня в страхе отшатнулся. Автоматчик поглядел на меня, на немца — и разрешил пленным взять у меня хлеб… Вот такое — не забывается.

Нет. Я считаю так: то, что произошло на Украине, — наше упущение. Первое — это восемьдесят тысяч бандеровцев, отпущенных из лагерей вскоре после окончания войны. И второе — то, что происходило на Украине после распада СССР… Понимаешь, мы их бросили.

Нет. Всю Украину бросили.

Да знаю я! Но мы заигрались в толерантность. Мы же не хотим, чтобы НАТО было у наших границ? Не хотим. А чего тогда дурака валяли? Россия — мощная страна, а уж когда ее могущество Арктикой прирастет…

Я-то? Да.

Только спорт.

Иногда.

Тухловато.

Эта проблема касается не только театра: вмешательство власти в дела искусства. Но в силу того, что у меня не только лицо, но и голос узнаваемый, и учитывая, что я любим моим народом, — это все вместе взятое дает мне возможность такому вмешательству противостоять.

Не надо им руководить театрами, если они напуганы и растеряны.

Я отвечаю за ту продукцию, которую выпускают МХТ и «Табакерка».

Вот это абсолютно аморально — обучать патриотизму. Это значит заведомо признать, что те, кого мы хотим обучать любви к Родине, — они тупые. Патриотизм — это чувство. Вот помню, как я приехал в Нижний Новгород, когда мне было тридцать с небольшим. Помню, как подошел к откосу — напротив низкий берег, и такая… такая ширь… Я продержался минут пять, а потом заплакал. Это моя земля. Моя. Вот это — патриотизм.

„

У меня жена, двое детей, старенькая мама… Я трусоват, я не драчлив, но человек десять-то я положу из «калаша»… Мне нужно защитить мою землю и мою семью, как меня, как всех нас когда-то защитил отец 

А вот когда начался конфликт между нами и Китаем в 1969 году на острове Даманском, я подумал: «Ну что делать? Вот пришел и мой час. Надо идти воевать… У меня жена, двое детей, старенькая мама… Я трусоват, я не драчлив, но человек десять-то я положу из «калаша»… Мне нужно защитить мою землю и мою семью, как меня, как всех нас когда-то защитил отец». Ведь мой отец пошел воевать не за Сталина, а за мать свою, за жену красивую, за малого, которого он прижил с этой женой…

Понимаешь, учеников своих я обучаю не патриотизму. Я воспитываю в них любовь к своей земле. А это качество — бесценно. Кстати, жизнь меня дважды испытывала на вшивость, предлагая мне сменить место жительства в обмен на больши-и-и-ие деньги. Я отказался.

Это одно из редчайших исключений, когда мат в искусстве необходим. Пресняковы написали этот монолог талантливо и убедительно. И я этот монолог в спектакле оставлю.

Что делать? Пойду на это…

Понимаешь, я не равнодушен к тому, что будет после меня. Вот сам подумай, зачем преуспевающему киноартисту и директору успешного московского театра нужно было взваливать на себя еще и Художественный театр? Зачем я недавно создал школу для особо одаренных детей, куда могут поступить девчонки и мальчишки со всей страны? Потому что я понимаю — я должен отдать, что имею. И понимаю, что ученики, продолжение театрального рода — самое главное. И в этом смысле для меня эталон — Владимир Иванович Немирович-Данченко, который в годы войны, в самое тяжелое для страны время, предложил правительству создать школу-студию МХАТ. И совсем недавно мы открыли в Камергерском памятник отцам-основателям Художественного театра. И это было принципиальное решение — памятник обоим, а не только седовласому красавцу Константину Сергеевичу. Владимир Иванович был обделен при жизни, и после смерти его огромный вклад в дело Художественного театра не был оценен в полной мере. Открытие этого памятника — попытка восстановить историческую справедливость.

И ушла у меня на это существенная часть гонорара, который мне выплатили за участие в фильме «17 мгновений весны»…

Я никогда не был близок к диссидентам. Я всегда сохранял дистанцию. Однако я преклоняюсь перед людьми, которые способны на бесстрашные поступки. Я готов был встать на колени перед Натальей Горбаневской, которая вышла на Красную площадь протестовать против ввода советских войск в Чехословакию.

Ой-ой-ой… Сначала сядь!

У меня нет и, боюсь, не будет времени всерьез изучить вопрос — кто, по какому делу и за что сидит, виновен он или нет. Чтобы ответить на эти вопросы, надо изучить очень много материала. Не пижонить, не кричать, а именно изучить. Я не хочу бросать камень ни в кого из моих коллег, которые активно протестуют, но могу сказать одно: дело надо делать, господа. Если время от дела остается — почему же не ходить на митинги? Но какая у митингов цель? Я думаю, что, к сожалению, за тот срок, пока Владимир Владимирович «батькует», не появилось ему альтернативы. Не появилось, старик, извини меня. И знаешь, я вижу, как он погрустнел за то время, которое управляет державой. Потому что знания рождают печаль.

„

Я не хочу бросать камень в моих коллег, которые протестуют, но могу сказать одно: дело надо делать, господа

Рождает. Но я людей, которые не нужны театру, увольняю. Правда, с полугодовым содержанием.

Я никогда не выражал такой инициативы. Это мне предложили. Отказаться — это какое-то глупое пацанство. Понимаешь, осуждать меня за это — конечно, можно. Но боюсь, что осуждающие меня и десятой части не делают того, что делаю я для помощи людям. Они не отвечают за других людей, а я отвечаю. Вот принципиальная разница, кстати, между мной и интеллигенцией, которую ты имеешь в виду.

Сынок, ну если бы я не был госслужащим! Я ведь когда был директором подвального театра, я другие поступки совершал. Если ты хочешь быть абсолютно свободным — уходи с госслужбы. Что я вскоре и сделаю — я ведь уже третий срок в МХТ сижу.

А если ты заступил на госслужбу — все. Это уже иная степень ответственности и иная степень свободы — что тут поделать! И я тебе могу сказать, что то же самое происходит со всеми руководителями такого ранга. Мы вынуждены принять определенные правила игры.

Вроде — продался? Все это чепуха. Со мной так просто рассудить не получится. Все надо рассматривать, как говорят немцы, zusammen**. Те, кто меня хорошо знают, подтвердят — я даже с женщинами не кокетничаю. А с властью тем более.