«Политика — дело опасное»

Мне осталось сидеть полтора года. Выхожу в январе 2016-го. Я надеюсь на УДО: отбыть полгода и выйти условно-досрочно — предел мечтаний. Потом возьму отпуск. Чем буду заниматься — еще не решил. Есть разные варианты. Что касается апелляции в Мосгорсуде**, то надежд, что суд изменит нашу судьбу, особенно не было. Но то, что Сергею Кривову, который перенес в тюрьме два микроинсульта, скостили срок всего на три месяца, — это издевательство!

Заметили, какое совпадение: когда нам выносили приговор, шли самые ожесточенные бои на Майдане (26 февраля 2014 года. — The New Times), а когда 19–20 июня была апелляция по нашему делу в Мосгорсуде, на Юго-Востоке Украины объявили перемирие.

За те два года, что мы сидим, страна сильно поменялась. Мы, не имея возможности отслеживать всю информацию, оцениваем по телевизору, как все плохо в стране: в моде казенный антифашизм, подмена смыслов и слов. Пиарщики и политтехнологи мобилизовали общественное мнение, и вот по телевизору говорят про нацизм на Украине, а в Крыму Аксёнов и великорусские шовинисты подняли голову и называют себя антифашистами. Все перевернулось с ног на голову. То, что украинцы поменяли Януковича на Порошенко, я, как либертарий***, оцениваю с этической точки зрения отрицательно. Но главное — остановить войну.

Вы понимаете, что я под условным сроком, и это накладывает ограничения на мои высказывания о сегодняшней ситуации. Могу сказать лишь следующее: я никогда не буду поддерживать имперские замашки и амбиции политиков, чьи дети воевать не будут. Я не поддерживаю ни одну из сторон, так как считаю, что с обеих сторон все очень печально. Что касается моих планов, то, когда закончится условный срок, я хочу путешествовать, увидеть каждый уголок нашей планеты.Слетать на родину (Кипр) и увидеть родственников.

Я хотела бы продолжать свою гражданскую активность, но получится или нет, зависит не только от меня. К сожалению, большинство активистов, недавно вышедших на свободу, оказываются вновь посаженными через какое-то время за различные нелепые обвинения, так что нужно вести себя очень осторожно. Но я точно знаю, что смогу заниматься волонтерством.

«Новая» жизнь (после приговора и окончания домашнего ареста. — The New Times) для меня не стала каким-то сюрпризом, я ведь не была изолирована, как ребята, но некий дискомфорт я все же испытываю, хотя это скорее чисто бытовое. А вот люди очень изменились за последнее время. Стали более озлобленными, и такое ощущение, что вся эта геополитическая ситуация отбросила людей куда-то далеко назад, в совок. Очень много агрессии и какое-то убогое деление на черное и белое и до безумства догматичное мышление. До моего ареста, все было несколько иначе.

Мне осталось сидеть полтора года. Когда приеду в колонию, конечно, буду подавать на УДО. Что буду делать, когда освобожусь? Пойду учиться. Куда, еще не знаю. Может, на дизайн. Сейчас меня больше всего волнует, куда меня отправят отбывать наказание, в какой регион. (По закону осужденный должен отбывать наказание в регионе, расположенном вблизи от его места жительства. — The New Times.)

За те два года, что я сижу в тюрьме, ситуация в стране очень сильно изменилась. И я совсем не вижу просвета. Я стараюсь не смотреть телевизор, потому что понимаю, что 95% того, что там показывают об Украине, не соответствует действительности. Это не информация, а дезинформация — я ведь читаю и газеты тоже.

Думаю, что когда освобожусь, буду каким-то образом участвовать в жизни страны как гражданин. Нужно что-то делать. Вот, например, я знаю, что сейчас собирают подписи за принятие закона о том, чтобы день, отбытый в СИЗО, при вынесении приговора засчитывался за два. Такой законопроект лежит в Госдуме с 2008 года, он был внесен Павлом Крашенниниковым****. Если бы такой закон был принят, то я с моим сроком мог бы уже выйти на свободу. И еще это бы разгрузило тюрьмы.

Я ни о чем не жалею. Если бы признал свою вину, то получил бы больше, как, например, Михаил Лузянин, — он вину признал, ему дали 4 года 6 месяцев.

Каков мой тюремный опыт? В тюрьме я встретил таких людей, которых бы никогда не встретил на свободе, много чего узнал о жизни. Я иногда читаю книги, в которых написано о тюрьме, и мне кажется, что их пишут дилетанты. Но, конечно, я потерял в тюрьме много времени своей жизни.

Мне осталось сидеть до 9 сентября. За два года тюрьмы резко ухудшилось зрение: —13 на одном глазу. Врачи говорят, что идет какое-то сильное воспаление. Поэтому оставшиеся два месяца тюремного срока хотел бы полечить глаза. Когда освобожусь, у меня будет много дел. Буду заниматься семьей: моему сыну три с половиной года. Надо будет написать диплом. Тема — «Использование социальных сетей в избирательных кампаниях». То, что политика — дело опасное, я и раньше знал, а сейчас убедился в этом на своем опыте. Признавать мне свою вину было не в чем, я ничего противоправного не совершил. В тюрьме я понял, что посадить можно любого. Вот, например, я сейчас сижу с шофером, которому при задержании сломали спину. А сидит он за кражу шин.

Что касается политики в отношении Крыма, у меня своя позиция. Она отличается от позиции «ура-патриотов» и от позиции либеральной оппозиции. Я думаю, что это событие (присоединение Крыма к России. — The New Times) рано или поздно все равно бы состоялось. Сейчас можно говорить как о положительных, так и о негативных его последствиях. С одной стороны, у крымчан появилась возможность повысить свой уровень жизни, с другой — уровень развития демократии там отстает от Украины: это касается судебной системы и развития силовых структур. Но раз население Крыма и население России одобряют присоединение — значит, Путин смог почувствовать нерв истории.