Для политического журналиста чемпионат мира по футболу — это, с одной стороны, возможность увидеть, как эволюционировала планета за ничтожный в историческом масштабе отрезок времени — 40–50 лет. С другой — это утопия, мечта о мире, который вполне мог бы быть. Понять бы еще, почему его так пока и нет
Мальчик-болельщик, закутанный в бразильский флаг, во время протестов работников метро в Сан-Паулу. Происходящее вызвало небывалые сбои в работе общественного транспорта — за считанные дни до начала Чемпионата мира/ Фото: REUTERS/Damir Sagolj
Остается только догадываться, зачем почти 3000 лет назад китайский император придумал это развлечение для своих солдат в день славного дня рождения властителя. Цу чу — так называлась эта древнейшая разновидность футбола. Но и в древнем Киото в нечто подобное с мячом играли, и в Греции, когда она была еще «детством человечества», и в великом Риме. Прагматического смысла, как кажется, в игре не было никакого — в сравнении с тем же бегом или метанием копья, даже скорее наоборот. В Древнем Риме в каждой команде было по 27 человек, и две трети из них оказывались в результате сего упражнения с мячом (он был меньше и тверже нынешнего) сильно травмированы.* Но ведь зачем-то играли и продолжали играть?
| * Из Benoit Emonet. Revisting Statistical Applications in Soccer. 2000 |
Сублимация животного
Человек от природы плох. Эта данность зафиксирована в Библии и потом многажды интерпретировалась политической философией, пока Кант не сформулировал свой императив: «Республика может состоять из дьяволов — если над ними есть закон». Для футбола общие правила были сформулированы в 1863 году — с тех пор по ним, с вариациями, и играют. На прямоугольном поле два с лишним десятка мужчин (а с некоторого времени и женщин), используя мячик, силовые приемы, подножки, подкаты, голову, руки, ноги — все, кроме оружия, под тщательным присмотром рефери выигрывают проигранные их государствами войны, утверждают свое национальное, расовое, религиозное равенство, разрешают социальные и кастовые конфликты. Жестко, иногда до откровенной жестокости, могут в горячке что-то врагу и поломать, но нет, не убивают, не взрывают, не делают контрольного выстрела в голову — реализуют свое животное: ярость, агрессию, обиду, комплексы, но при этом остаются людьми, то есть существами, разумом принимающие установленные правила игры**.
| ** Один из редких примеров обратного, когда за футболом последовала война - вооруженный конфликт между Гондурасом и Сальвадором в 1969 году, который случился после поражения сборной Гондураса в матче за право участия в чемпионате мира.
|
Так Сенегал прощался с колониальными комплексами, победив французов на открытии чемпионата мира 2002 года, черная Африка ликовала в 2006 году, когда Кот-д’Ивуар обыграл Сербию, и неделю назад, когда то же проделала Гана, фанаты протестантского «Селтика» и католического «Рейнджерс» в ежегодном режиме с помощью футбольного мяча — не пуль! — разрешают свои религиозные противоречия в шотландском Глазго; а российские скинхеды болеют за черных, желтых и прочих футбольных гастарбайтеров, играющих за наши клубы.
Игроки французской сборной Оливье Жиру (справа) и Эльяким Мангала во время тренировки в бразильском Ресифи 10 июня 2014 года/ Фото: REUTERS/Charles Platiau
А уж сколько было примеров, когда поддержка той или иной футбольной команды становилась формой протеста против диктатуры: каталонской «Барселоны» — в годы режима Франко в Испании; западногерманской «Герты», за которую болели и страдали за Стеной в Берлине Восточном; «народного» «Спартака» зэка Старостина, когда тот бил на поле клубы в «погонах» — ЦСКА и «Динамо»; команды Ирана в отборочных турнирах к нынешнему чемпионату мира (не попали) — что выливалось в демонстрации оппозиционного «зеленого движения» против режима Ахмадинежада и отказа от хиджабов женщин-болельщиц в клерикальном Иране.
Признавая очевидное
90-е прошлого века и особенно десятилетие века теперешнего поставили крест на многих мифах, которые бытовали в футболе и еще более — в политике вокруг него. Например, что авторитарные или даже тоталитарные режимы благоприятствуют развитию этого вида спорта: в активе их побед на чемпионатах мира лишь два кубка — Италии времен Муссолини (в 1934‑м и 1938-м) и Аргентины времен правления военных (1978-й). Что в коррумпированных режимах с нищим населением командные виды спорта процветают — у бедных-де появляется мощный стимул: Бразилия — единственное исключение. Что наличие функционирующих демократических институтов и успехи в футболе — вещи между собой никак не связанные: все ровно наоборот, доказывают исследования в области футбольной политэкономии. Что национализм — это движущая сила футбола: достаточно посмотреть на сборную Франции, в которой играют выходцы из Алжира, Западной Африки, Восточной Европы, на клубы мировых футбольных держав — Англии, Германии, Голландии, чтобы с этим мифом распрощаться. А уж сколько было разговоров о вреде глобализации — ее самые ярые противники тоже сейчас сидят перед экранами телевизоров. Без издержек, конечно, тоже не обходится: бразильцы не позволили инвестировать в свой футбол американским пенсионным фондам и немецким медийным корпорациям, а в США до сих пор противятся приглашению европейских тренеров в свои клубы, но и этот бастион скоро падет, утверждает исследователь футбола Саймон Купер.
Конечно, в футболе есть все грехи современного мира — и коррупция, и мафия, и подкуп, и договорные матчи, в том числе и на чемпионатах мира, о чем пишет в своей книге The Fix (2008 года) канадский журналист Деклан Хил. Но футбол меняет мир, а мир меняет футбол. И для миллионов болельщиков на планете чемпионат мира — это что-то вроде Города счастья, утопия, которую, может быть, и нельзя реализовать, но которая создает ролевую модель, подтверждает, что человек — если это становится общеприемлемым и ограждается законом и правилами — способен преодолевать в себе низменное и животное.
