23 февраля исполнилось 70 лет со дня сталинской депортации чеченцев и ингушей в Среднюю Азию и Казахстан
В 1944 году были депортированы от 493 до 650 тыс. человек. В рассказах моих стариков время всегда делилось на две эры: до и после депортации. Типичное начало любой истории звучало так: «Было это, значит, еще до (или «уже после») высылки…»
Первую историю, начинавшуюся со слов: «Дело было в ссылке…» — я услышал уже юношей. И только тогда понял, что до и после депортации — это две разные жизни, разделенные тем, о чем старики, жалея внуков, предпочитали молчать. Они сознательно исключали из ретроспективы тринадцать главных и самых трудных лет своей жизни, тринадцать лет хождения по мукам.
В 1944-м Али было чуть за восемьдесят, он уже около двух лет лежал прикованный к постели. Когда поутру в дом вошли солдаты, старик подумал, что они принесли с фронта весть о его сыне. «Что они говорят? — спросил старик у своей снохи (сам он на русском не знал и трех слов). — Налей им чаю». Но сноха стояла в оцепенении, ей велели немедленно собираться и лезть в грузовик. Старика Али расстреляли прямо в постели «в связи с нетранспортабельностью», он так и не успел понять, что происходит.
„
До и после депортации — две разные жизни, о которых старики предпочитали молчать
”
У Ами было трое детей — мальчики-погодки. Февраль сорок четвертого, в вагоне-скотнике почти нельзя пошевелиться — столько народу. Дети начали громко плакать. Молодая женщина была на грани нервного срыва. Кто-то из стариков, стоявших рядом, вдруг взял одного из мальчишек на руки и сказал: «Джигит, потерпи немного, скоро здесь будет достаточно места, наиграешься». Ами удивленно посмотрела на незнакомца: у чеченцев не принято обманывать детей. В это время поезд остановился, кто-то из военных посмотрел внутрь и крикнул: «Трупы есть?» — «Есть!» — ответили из вагона, три тела были погребены в глубоком снегу неподалеку. Еще через остановку Ами поняла, что старик не обманул ее сынишку. Ближе к конечной станции дети уже бегали из угла в угол.
У Сурхо тоже было три ребенка: мальчик и две девочки. Семья его доехала до конечной остановки в целости, и это был очень редкий случай. Но привезли их в такое место, где от морозного ветра пробирало насквозь как хибары переселенцев, так и самих людей. Ситуация с продуктами тоже была катастрофическая: горстка зерна или кукурузной муки на день считалась манной небесной. Недоедали все. Первая попытка Сурхо попасть к «пурстопу» (от слова «пристав»), чтобы достать еды, закончилась его задержанием и, кажется, пятью годами лагеря. Его молодая жена осталась среди пурги одна с тремя детьми. Когда Сурхо вышел на свободу, в живых не было ни жены, ни детей.
Скорбный список только чечено-ингушских жертв сталинских репрессий можно читать сутки напролет и не закончить.
Пересказывая эти страшные были, я не только вижу их в мельчайших подробностях, но будто слышу стук колес, плач женщин и крики солдат и даже чувствую запахи этого времени: от аромата кукурузной муки до трупного смрада. Хотя сам я и даже мои родители появились на свет уже в новую эру, после депортации. Но забудем мы это, наверное, лишь если забудем, кто мы и как нас звать.
