Вымаранные места из переписки

Письмо, отправленное 30 мая 2013 года подсудимому по «Болотному делу» Николаю Кавказскому*, начиналось так: «От начальника Московской Губернии, 17 апреля 1853 года, московскому военному генерал-губернатору: 30-го апреля, признаю нужным применить военную силу, отправиться в село Купавну для приведения посессионных людей Купавинской фабрики в повиновение. Прошу дать разрешение из расположенного в Богородском уезде пехотного Бутырского полка прибытия в Купавну 2-х рот и сверх того командировать 50 казаков». Письмо длинное. На нескольких страницах его автор пишет о фантастике, цитирует Джорджа Оруэлла, вспоминает Ивана Ефремова, братьев Стругацких. Потом затрагивает тему «города и деревни», социальных конфликтов, пишет о том, что крестьяне в XVIII–XIX веках не хотели становиться горожанами, цитирует донесение из МВД генерал-губернатору Московской губернии, датированное 1853 годом.

Письмо в СИЗО «Бутырка» было отправлено через «ФСИН-письмо» — услугу, которая позволяет заключенным получать послания по электронной почте через цензора. Это письмо, как и десятки других, не было вручено адресату. Почти через месяц друг Николая Кавказского получил ответ из «Бутырки»: «Письмо № 210882 не прошло цензуру».

Почему? Цензору не понравились цитаты из классиков и выдержки из писем XIX века?

«За 18 месяцев за решеткой я получил несколько сотен писем. В СИЗО-5 цензура более адекватная, чем в других СИЗО, — говорит бывший «болотный узник» Владимир Акименков, так же как и Кавказский, вышедший по декабрьской амнистии. — Там цензор зачеркивал лишь иностранные слова, номера телефонов, электронные адреса. В «Бутырке» же из писем вымарывается не только политическая информация, но и бытовая. Цензор зачеркивает фразы разными цветами — маркером, шариковой ручкой — прочесть невозможно. А иногда мне приносили пустые бланки ответов. Я не понимал, от кого пришел ответ и на какое мое письмо мне ответили».

В Федеральном законе № 103 «О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений» говорится: «Письма, содержащие сведения, которые могут помешать установлению истины по уголовному делу или способствовать совершению преступления, выполненные тайнописью, шифром, содержащие государственную или иную охраняемую законом тайну, адресату не отправляются…» Вопрос: может ли помешать установлению истины по делу, например, поздравление с днем рождения Михаила Косенко, которое тоже не прошло цензуру?

«Дорогой Михаил! Уже второй раз ты отмечаешь свой день рождения не как все люди, а в застенках и как заложник оккупационного режима. Испытания, которые выпали тебе, не каждому по силам. Но ты борешься, не сдаешься, ты настоящий герой…»

Или письмо, адресованное Андрею Барабанову: «Решила написать тебе, какие у тебя молодцы твоя мама и твоя Катюша. На шествии 12 июня они шли с нами в колонне «За узников 6 мая», а точнее, рядом с нашим замечательным российским флагом «Нам нужна такая страна». Флагом были три больших воздушных шара в цветах российского флага с прицепленной за ними длинной сеткой-основой. /…/ А твои мама и Катя несли свои большие плакаты. И люди подходили к ним, чтобы выразить свою поддержку. И 15 тысяч людей на шествии с правозащитной тематикой — это было очень, очень круто!»

Как рассказал The New Times начальник СИЗО «Бутырка» Сергей Телятников, бракуя те или иные письма или вымарывая целые фрагменты текста, цензоры руководствуются приказом Минюста № 215 (ДСП) от 2001 года: «Цензор, когда устраивается на работу, изучает этот приказ и ежегодно сдает зачеты. Там все подробно прописано. Впрочем, полностью всю цензуру прописать и загнать в какие-то определенные рамки невозможно. Цензор смотрит: вот, например, здесь про митинги написано, а может, тот, кто пишет это письмо, описывает какую-то ситуацию, имеющую отношение к уголовному делу? Кто знает? Такие письма пропускать запрещено».

Правозащитников подобные соображения тюремщиков не устраивают. Член московской ОНК Анна Каретникова с коллегами написала письмо, которое в ближайшие дни будет направлено директору ФСИН России Геннадию Корниенко и в прокуратуру.

«В нормативных документах, которые мы изучили, не раскрывается понятие «цензура». Нигде не написано, что именно может быть вымарано или вычеркнуто, — говорит Каретникова. — Мы считаем неприемлемым объяснение сотрудников СИЗО, что данные пробелы в законодательстве регулируются приказом Минюста. Практика цензурирования писем противоречит Конституции России**, а практика применения вот этого самого секретного приказа Минюста № 215 противоречит и части 3 статьи 15 Конституции***».

Судье Конституционного суда в отставке Анатолию Кононову нравится инициатива правозащитников. «Если практика цензурирования в СИЗО основана на неопубликованных нормативных документах, значит, нарушаются права заключенных, — сказал он The New Times. — Надо обжаловать приказ Минюста в судах общей юрисдикции. Если откажут, то можно будет подумать и о подаче жалобы в Конституционный суд».

Свою борьбу с цензурой правозащитники только начинают, и пока письма с вымаранными строчками текста приходят не только в тюрьму, но и из тюрьмы.

«Рад, что Вы побывали в Киеве. Вот мне не удалось. Сейчас в медблоке у меня вообще нет никакого радио и информации, — написал Сергей Мохнаткин**** из «Матросской Тишины». — Правда, библиотекарь носит «Вечерку». На прошлой неделе прочитал один номер и свалился со шконки. До сих пор не могу подняться. Там так черным по белому в заголовке и написано: «Путин сказал, что при подготовке Олимпиады коррупции не было». Уже и родина не родина…»

«С цензурой сталкиваются не только политзаключенные, но и все арестанты, — говорит Владимир Акименков. И добавляет: — Ни в одном СИЗО мне не удалось узнать, по каким критериям цензурируется та или иная информация. В тех письмах, которые мне присылали, никогда не было никакого инакомыслия, никаких экстремистских призывов. Просто цензор по указке начальника так гадко расправлялась с нашей почтой. А письма в тюрьме — это глоток воздуха».