Тот, кто приоткрыл «железный занавес»

Среди описанных Солженицыным способов побега с Архипелага самым рискованным был «с рывка». Захватить грузовик на промзоне – и на полной скорости рвать им колючку и дальше под пулями гнать напропалую в степь, как можно быстрее и дальше. Способ рискованный, шансы вырваться на свободу малы – но других все равно больше не будет. Мало кому удавалось, беглецов убивали, пойманных избивали до полусмерти, но все-таки кто-то и уходил.

Солженицын писал о сталинских лагерях, но до начала 70-х годов весь СССР был «Большой зоной», освобождение из которой не предусматривалось. Жители «самой счастливой страны» с рождения считались собственностью государства, которое решало, где «двуногой собственности» жить. Люди, чьи родственники и супруги жили за границей, годами вели с КГБ изматывающую борьбу за «право покидать любую страну, включая свою собственную», как формулировала это Всеобщая Декларация прав человека. Прочие наблюдали за драмой с галерки – у них не было даже теоретического шанса на эмиграцию.

Но вот весной 1970 года группа из одиннадцати человек решилась на побег «с рывка». План был дерзок: захватить на аэродроме под Ленинградом старый пассажирский самолет Ан-2, связать летчиков, далее один из беглецов – Марк Дымшиц, бывший военный летчик – должен был принять управление самолетом и взять курс на Швецию. 

План был хорошо проработан, но его единственным недостатком было то, что для осуществления он требовал участия слишком многих людей, а правило конспирации в СССР был жестким: то, что знали более трех человек, уже знали и в КГБ. Контора долго играла с готовящими побег в кошки-мышки, слежку вели параллельно КГБ СССР -- «Большая Лубянка» -- и ленинградское управление, в день побега все беглецы были схвачены в аэропорту. Случилась даже чисто советская бюрократическая накладка: питерские и московские чекисты натурально подрались из-за того, кому арестовывать беглецов и какому управлению вести следствие. Питерские, видимо, оказались покрепче, так что в итоге дело вело УКГБ Ленинграда и там же в декабре 1970 года беглецов судили.

Подсудимым, среди которых было девять евреев, русский Юрий Федоров и украинец Алексей Мурженко, вменили целый букет тяжелых статей, начиная с «измены Родине» и «антисоветской пропаганды». Статьи за угон самолета в Уголовном кодексе еще не существовало, но по аналогии подсудимых обвинили в «хищении государственного имущества в особо крупных размерах», за которое тоже предусматривался расстрел.  

Марк Дымшиц и другой организатор побега, Эдуард Кузнецов, были приговорены к смертной казни. Однако расстрелов не последовало. Приговор вышел на первые полосы газет всего мира, в столицах Европы, в Израиле и США прошли многочисленные демонстрации, в конфиденциальные переговоры о судьбе «самолетчиков» оказались вовлечены дипломаты мировых держав. И сталинская гвардия Политбюро дрогнула: уже через неделю после вынесения приговора прошло кассационное слушание, расстрелы были заменены пятнадцатилетними сроками. Такой же срок получил и Юрий Федоров.

«Самолетное дело» стало переломным моментом в истории эмиграции из СССР. Оно фактически открыло ей двери, сделав предметом международного внимания. Покинуть страну просто «по желанию» было невозможно, но выездные визы стали доступными для евреев -- и не только для них, был бы только в наличии формальный вызов из Израиля или ФРГ. С 1971 года эмиграция из СССР начала расти стремительными темпами, на ее пике в 1979 году из страны выехало более 50 тысяч человек, общая численность покинувших страну в 70-е годы близка к полумиллиону. Поехали все: ученые и инженеры, продавцы и чиновники, богема и фарцовщики, «отсиденты» и преподаватели научного коммунизма. Но «самолетчики», рискнувшие жизнью ради того, чтобы проделать дверь в «железном занавесе», продолжали сидеть.

Для Юрия Федорова это был уже второй срок. Свой первый он получил в 1962 году за участие в подпольной студенческой группе под романтическим названием «Союз свободы разума». Группа смогла сделать то, что было почти беспрецедентным в Советском Союзе – она печатала листовки типографским способом, причем не где-то, а в типографии самого Воениздата (там работал один из участников группы Виктор Балашов). Борьбу за «свободу разума» суд оценил по-своему высоко – все участники получили от четырех до семи лет, Федорову «влепили пятерочку». 

В лагере Федоров пришел к выводу, что эта страна нереформируема, а подпольная борьба бесперспективна. Как сказал он в последнем слове на суде, «у нас была единственная цель - покинуть СССР». После освобождения он поселился на 101-м километре, находясь под постоянным надзором ГБ, без перспектив продолжить образование или получить приличную работу. И когда его бывший солагерник Эдуард Кузнецов предложил Федорову присоединиться к побегу, тот сразу согласился.

Как опытный зек, ближе к назначенной дате побега Федоров уже интуитивно чувствовал, что Контора где-то рядом, и даже замечал слежку. Но рубикон был перейден, шанс на успех был один из тысяч – однако другого не было. 

Человеку несидевшему сложно себе представить, что такое 15 лет особого режима. Еще сложнее представить, как можно в такой обстановке не сойти с ума и не повеситься в первый же год. «Особо опасные» сидели в Мордовии, позднее Андропов, видимо, решил, что это место слишком теплое для «отщепенцев» – и перевел зону в суровую Пермскую область. Все жизненное пространство – камера, где находятся 2-4 человека. На несколько часов их переводят в другую камеру, рабочую, где они занимаются примитивным и нудным трудом. Еще на один час загоняют в прогулочный дворик – по площади примерно та же камера, только вместо потолка натянута сетка. В размеренном по часам передвижении из камеры в камеру проходят дни и годы. 

Питание однообразно, в нем почти отсутствуют витамины. Только по истечении половины срока (!) разрешается получать посылки, да и то по издевательской норме - не более одной в год.

Заключенных немного, все сидят здесь уже подолгу, новости появляются редко, набор книг скуден. Письма проверяет цензура, норма переписки – одно письмо в месяц. Писать что-либо, кроме писем, запрещено, нарушитель отправляется в карцер. Там полгода -- лужи воды на полу, полгода -- лед.

Борьба за освобождение «самолетчиков» не прекращалась ни на день. За них вступались Андрей Сахаров и Елена Боннер, Московская хельсинская группа, международные правозащитные организации. Постепенно «самолетчиков» стали освобождать, в 1979 году Дымшиц и Кузнецов в числе группы из пятерых диссидентов были обменены на двух советских шпионов, пойманных в США; в 1981 году в Израиль уехал последний из евреев-«самолетчиков» Иосиф Менделевич. Неожиданно с зоны забрали на этап и не-евреев Федорова и Мурженко. Их несколько дней продержали в тюрьме – после чего снова вернули по зонам. По всем признакам, партия и правительство обдумали и твердо решили, что пусть на своих подданных евреев они полных прав больше не имеют, но уж славяне и прочие – остаются в собственности государства. Так Федоров и Мурженко остались отсиживать свои полные срока.

Федоров освободился уже при Горбачеве и в начале перестройки эмигрировал в США, расставшись окончательно с «Большой зоной». Вместе с Александром Гинзбургом – его бывшим солагерником – мы встречали Федорова в аэропорту в Нью-Йорке. Юра был заметно расстроен: «Люфтганза» умудрилась где-то во Франкфурте потерять его собаку, громадного ньюфаундленда. Собака была не прихоть – для «вечного зека», не имевшего ни родственников, ни семьи, это было единственное близкое существо. Я догадывался, насколько пес дорог Юре, и удивлялся его выдержке и спокойствию – он только курил одну сигарету за другой всю дорогу в отель. Потом я понял, что умение переносить боль молча – «принимать то, что не могу изменить» -- было вынесено им из 20 лет тюрем и лагерей -- тех университетов, которые Федоров закончил с отличием. Наверное, прав был Шопенгауэр, который считал, что натура человека познается не в радости, а в страдании. У истории был хэппи-энд: собака нашлась, и через несколько дней ее привезли в Нью-Йорк.

В Америке Федоров живет тихо, не участвуя в политике, но тем не менее так же тихо, как и живет, делает большое дело. Федоров создал The Gratitude Fund – Фонд «Благодарность», — который материально помогает бывшим советским политзаключенным. Только недавно Фонд собирал деньги тяжело больному Валерию Сендерову, некогда отсидевшему по карцерам почти весь свой пятилетний срок. Его ситуация во многом типична для тех, кто оставил свое здоровье на нарах в политических лагерях. Страна, обретшая благодаря диссидентам хоть какую-то куцую свободу, их «простила», не сказав ни слова благодарности. Хорошо хоть в Нью-Йорке есть «Благодарность» Юрия Федорова.