Ноев ночлег

Обитатели ночлежки живут по строгому расписанию

«Cкучный дом. Я и без выселения не собиралась здесь задерживаться. У меня мужик есть, он скоро заберет меня», — говорит 40-летняя Светлана, уроженка украинского города Болграда, черноглазая южанка. Она сидит на полу на свернутом в рулон комплекте постельного белья, широко расставив ноги в бирюзовых мокасинах, украшенных стразами, — обувка велика ей размера на три. «Скучно ей, на дискотеку хочется», — хмыкают соседки Светланы, две низенькие, коротко стриженные женщины за пятьдесят и одна помоложе, с мягкими, как цыплячий пух, волосами. Они сидят на диване, застеленном узорным покрывалом с кисточками. В этой большой комнате с выкрашенными светлой краской стенами и ламинатными полами почти нет мебели — помимо дивана, только тумбочка с телевизором, один матрас и несколько стульев. Через три огромных окна с тюлевыми шторами бьет солнце — женщины щурятся и отворачиваются.

Разговор происходит в подмосковном Домодедово, в двухэтажном коттедже из красного кирпича на улице Надежды. Коттедж с библейским названием «Ной» арендован под ночлежку приюта для бездомных. В России Светлана — с лета прошлого года. Ее обманул цыган: увез из Болграда отдыхать на море, а привез попрошайничать в Москву. Отнял паспорт, поселил в комнату еще с пятью женщинами, переодел бабушкой — выдал платок, длинную юбку и очки. «После работы меня цыган забирал, сама я никуда не ходила, потому что паспорта не было, — рассказывает Светлана. — Но как-то раз на Пушкинской меня поймала полиция. Отвезли в отделение. Стала плакать, а мне сказали: «Ну что ты, глупенькая, плачешь? Есть у тебя деньги заплатить штраф?» Отдала все, что за день заработала, меня отпустили. Только я-то Москву не знаю, как вернуться-то — не понятно. Начала бродить. Познакомилась с одним мужиком, стали с ним бомжевать, — на слове «мужик» Светлана сладко улыбается и цокает ртом. — Потом он уехал на Урал, а меня не взял, потому что у меня нет документов. Осенью пришла в храм Космы и Дамиана кормиться, а там мне посоветовали обратиться в «Ной». Так здесь и оказалась. Жду, когда меня заберет мой новый Сережа. Он очень надежный, деньги копит. Съездим с ним в Одессу, потом снова вернемся в Москву».

Под Одессой у Светланы остался пьющий брат и трехлетняя дочь в одном из домов малютки. На полу у ее ног лежит любовный роман американской писательницы Джуд Деверо — «Ласковый обманщик».

Приют, в котором обитают Светлана и еще 119 «лиц без определенного места жительства», создал в октябре 2011 года автоинструктор Емельян Сосинский — прихожанин храма Космы и Дамиана в Шубине, настоятель которого, протоиерей Александр Борисов, принял ночлежку под «духовное руководство» храма. «Мы помогаем приюту материально, отдаем то, что люди жертвуют церкви, рекомендуем «Ной» приходящим к нам на кормление бездомным», — разъяснил The New Times роль храма о. Александр. Почему дом трудолюбия? «Здесь все работают. Мужчин устраиваем на работу, не требующую квалификации — грузчиками, на стройки. Женщины обслуживают дом. Реабилитировать насильно никого нельзя, мы даем шанс бездомным, желающим начать «нормальную» жизнь. Я сам лично езжу в отдел УФМС «Покровское-Стрешнево» восстанавливать документы», — рассказал The New Times Емельян Сосинский, бородатый мужчина лет сорока.

Когда «Ною» нужно арендовать новый дом, с владельцем беседует сам о. Александр — к приюту от православного прихода относятся с доверием. Всего у «Ноя» в аренде три коттеджа: в Мытищах, Теплом Стане и Домодедово. Именно у последнего и возникли проблемы.

История с выселением этой ночлежки началась, как говорят ее обитатели, с предательства. Они считают, что их «сдал» бывший сожитель Николай. Он работал на стройке с другими бездомными, был их ответственным бригадиром, а потом забрал все заработанные за месяц бригадой деньги, 102 тысячи, убежал и написал заявление в полицию, что в доме насильно удерживаются люди (корреспондент The New Times нашла Николая, но говорить тот отказался).

В ночь на 24 января 2012 года к дому на улице Надежды подъехали семь полицейских машин с сотрудниками ОВД «Домодедово». Руководил операцией замначальника ОВД майор Александр Пискунов. Осмотрев все помещения и не обнаружив насильно удерживаемых, оперативники увезли всех обитателей коттеджа в отделение, и до 6 утра их пробивали по базам, брали отпечатки пальцев, допрашивали. «Было установлено, что трое из них находятся в федеральном розыске как утратившие связь с родственниками. 18 являлись алко- и наркозависимыми, 12 — ранее судимых, в том числе за тяжкие преступления — грабежи, убийства и изнасилования», — заявил Пискунов после рейда. Тех, кто находился в розыске, полиция оставила у себя, остальных отпустили, но потребовали коттедж освободить, так как официального статуса у приюта нет.

Жители «Ноя» поначалу пытались сопротивляться, но майор провел разъяснительную беседу с Сосинским, и тот решил, что спокойнее будет переехать. Сейчас бездомные собирают вещи и подыскивают новые варианты. Один из них — коттедж на Рублевке, недалеко от Ново-Огарево, где находится резиденция президента Владимира Путина. Другой — на Пятницком шоссе.

Корреспондент The New Times попробовала попасть к майору Пискунову на прием, но потерпела неудачу: «Алле, Надежды, 41, «поле чудес», — звонит майору полицейский на проходной в ОВД. — Так, понял. Приема нет!» И пояснил, что «поле чудес» — это и есть приют.

Продукты в приюте закупают на всех	Комната для общественных собраний
66-летнего Виктора в «Ной» отправила его племянница	Сочувствующие привезли в «Ной» целую фуру кваса

Сосинский говорит, что в его домах трудолюбия проживает более 350 человек. Это четвертая часть всех бездомных, которым, по его словам, может помочь сегодня Департамент соцзащиты столицы — в Москве всего восемь государственных ночлежек и социальных гостиниц на 1500 мест.

Жизнь в коттеджах устроена по принципу коммуны — все вскладчину.

На первом этаже домодедовского коттеджа — общая столовая, комната для собраний, прачечная со стиральными машинами, несколько спален, одну из которых переоборудовали из бывшей бильярдной (да, раньше бездомные играли в бильярд). На втором этаже — кабинет администрации, две женские и мужская спальни. Есть еще мансарда с крохотными окошками, где вдоль стен лежат свернутые матрасы, ночью ими устилают пол.

Администрация приюта — тоже бездомные, в шутку они называют себя «ГКЧП». Их кабинет — маленькая комната с двумя столами. За одним сидит бывший военный, а ныне пенсионер Андрей (фамилии бездомные называть не хотят), худой мужчина лет 50 в очках, с седым ежиком на голове и бородой-эспаньолкой. Он ищет для бездомных вакансии и заключает договоры с фирмами. Андрей живет здесь уже год — поссорился с семьей и ждет, когда ему выделят положенную военным квартиру. За другим столом — Елена, темноволосая женщина с уставшим лицом. Она занимает должность бухгалтера. «За коттедж платим 200 тыс.: 150 — аренда, 50 — коммунальные. С каждого жильца по две тысячи в месяц», — рассказывает она. «60% заработка бездомный отдает на аренду, одежду, технику, еду. Допустим, бездомный зарабатывает 35 тыс., 14 тыс. остается у него. Некоторые даже айфоны умудряются себе покупать», — смеется Андрей. Почему не хотят зарегистрировать ночлежку? «Да нас бы одолели проверками. На одной только пожарной сигнализации разориться можно», — разъясняет Елена.

Принимают в приют всех желающих, но многие не задерживаются: часто после первой получки начинают пить, а вход пьяным в коттедж строго запрещен — у дверей их проверяют алкотестером, за пьянство изгоняют на три дня, возвращаются далеко не все.

Автор посетила домодедовский коттедж за неделю до выселения. Обстановка спокойная, жизнь идет своим чередом: в комнате для собраний довольно много людей — это те, кто не пошел на работу по болезни или инвалиды. Смотрят приобретенный на деньги коммуны телевизор с большим плоским экраном, читают газеты. Публика очень пестрая, у каждого своя история, зачастую совершенно невероятная.

66-летний Виктор, который выглядит уже как глубокий старик: сморщенный, лысый, на костылях — большую часть дня проводит сидя на диване. Обращаются к нему почтительно: «Батя». Виктора сюда поместила племянница. «Она у меня добрая, ребенка на улице подобрала, — рассказывает «батя» и внезапно спрашивает: — А вы знаете, как человек умеет перемагничиваться?» 48-летний Руслан, уроженец Ташкента, говорит, что восемь лет служил мичманом на подводной лодке, а потом коком на корабле. Потерял документы пять лет назад («потерял документы» на местном языке означает «сильно пил, бомжевал»). В приюте занимает должность повара. В Саратове у Руслана семья, которой он каждую неделю отсылает тысячу рублей, чем очень гордится.

Бывший строительный рабочий Эдуард, усатый мужчина лет 45, воодушевленно рассказывает, что через две недели ему сделают паспорт и он уедет домой на Урал: «Напали на меня у банкомата, отобрали все. Пока лежал в Пироговке, потерял вахтовую работу». Услышав эти слова, в беседу включается 47-летний уроженец Таджикистана Александр и говорит, что уже лет десять не может оформить российское гражданство и живет еще с советским паспортом.

«Американское гражданство лучше получи! Иди вон… в посольство!» — смеется его сосед по дивану. «Сам получи!» — «А мне не надо, у меня жена в Италии живет».

О том, что у него есть родственники за границей, рассказывает каждый третий обитатель ночлежки.

Странноватый пожилой мужчина с впалыми щеками долго отказывается говорить, а потом шепотом сообщает: «Вообще я иконописец, жил за границей. Я такие там иконы разрисовывал, а здесь мне знаете что предлагают малевать? Тьфу!» «Захарыч, что ты девушке там затираешь?» — спрашивает проходящая мимо женщина. «Говорю, нормально работаем, кормят, поят». «Водки наливают», — хохочет бухгалтер Елена. «Боже упаси. No! No! — вдруг резко отвечает жилец. — Что вам рассказать?! У каждого порядочного дьявола существует свой ад, куда посторонним вход запрещен».

В день, когда корреспондент The New Times посетила коттедж, кто-то из сочувствующих приюту завез в «Ной» целую фуру кваса: упаковки с пластиковыми бутылками жильцы бодро разгружали перед крыльцом. 33-летний уроженец Екатеринбурга Александр, курносый и голубоглазый, в надвинутой на лоб шапке, инвалид без правой руки («в квартире взорвалась граната»), вручает автору одну бутылку и провожает до ворот. «У меня на Урале все есть: мама, папа, квартира. Но все друзья наркоманы. Я тоже «крокодил» (кустарно приготовленный наркотик дезоморфин. — The New Times) употреблял и метадон. А год назад я просто сел на поезд и уехал. Чтобы сменить круг общения и избавиться от страстей. Так и завязал». — Саша улыбается ласково, как теленок. Он не знает, что будет дальше. И не сильно переживает из-за выселения — говорит, у него в любом случае уже все хорошо.