«Не надо бояться тюрьмы»

64-летний физик Валентин Данилов, осужденный на 13 лет за госизмену и освободившийся из колонии по УДО, рассказал The New Times, как выжить за решеткой и что надо изменить в российской системе уголовного наказания

Валентин Данилов в Москве, где он не был восемь лет. 25 января 2013 г.

Последний раз с Валентином Даниловым мы виделись в 2004 году, сразу же после решения Верховного суда РФ, который отменил оправдательный приговор по его делу. Данилов собирался ехать в Красноярск на новый процесс. Говорил, что снова надеется на оправдание: ведь его защищают ученые, которые уверены в его невиновности. Курил трубку и излучал оптимизм. Сегодня, 8 лет спустя, пройдя два лагеря строгого режима, отлежав в тюремной больнице из-за проблем с сердцем, он уже не курит, но все так же оптимистичен и — удивительное дело! — не потерял веру в российское правосудие.

Шпион для «галочки»

Почему вы не уехали, когда Верховный суд отменил оправдательный приговор? Ведь для многих тогда было очевидно: вас посадят, и надолго.

Я не мог уехать. Пострадала бы моя репутация. Когда я сидел под следствием, много людей давали за меня поручительства, подписывали письма в мою защиту. Академик Виталий Гинзбург, Юрий Рыжов, Эдуард Кругляков и другие. Если бы я уехал, это было бы расценено как бегство.

Кто был заинтересован в вашем осуждении?

Это для меня до сих пор загадка, я ее так и не разгадал за 12 лет, со времени возбуждения уголовного дела.

Есть версия, что, заключив контракт с китайцами, вы то ли перебежали дорогу ФСБ, то ли не поделились с силовиками, а подобного рода операции они всегда сами контролируют.

Во-первых, контракт я заключил от имени Красноярского технического университета. Мы должны были изготовить обычный вакуумный стенд и продать компьютерную программу, на основе которой можно моделировать воздействие на объекты факторов космической среды. Один из следователей мне сказал: «Был бы у тебя контракт на $50–60 тыс., мы бы внимания не обратили». Есть финансовый порог, за которым срабатывает система. Я заключил контракт на $360 тыс., и сразу же возникли проблемы. А что касается того, чтобы с кем-то поделиться, то на этот счет никаких предложений не поступало. Вообще все это можно было остановить одним звонком ректору: сказать, что контракт не должен выполняться, стоп. И нет проблем. Сам контракт не был очень интересным. Интересным было долговременное сотрудничество, которое обеспечивало бы институт финансированием, потому что в 1993 году госфинансирование равнялось нулю.

Тогда почему все-таки посадили? Сотрудничество с Китаем дало бы возможность институту работать?

Да. Я говорил следователю: «Китай ничего не получил. Институт, лаборатория денег тоже не получили, мы исследований никаких не провели. Россия тоже проиграла. Но кто-то же выиграл? На кого работаешь, подполковник?» — спросил я.

А он?

Ну, а что он? Когда следствие закончилось, я ему сказал: «Потом, когда ты будешь вспоминать свою трудовую деятельность, ты вряд ли станешь гордиться этим делом». И тут он не выдержал: «Знаешь, наверное, ты прав». Поэтому я и удивляюсь этому делу: кому оно было нужно?

Вы согласны с версией правозащитников, что стали жертвой шпиономании?

Правозащитники берут много похожих дел о шпионаже, сравнивают и делают вывод, что есть некое подразделение, которое, грубо говоря, должно показать свою работу. Вообще это уголовное дело очень странное. Абсурд полнейший. Когда я прочитал Кафку, «Процесс», я понял, что все, что со мной произошло, это Кафка. Я согласен с версией, что меня посадили для «галочки».

13 лет для «галочки»?

Да. Но если вы живете в России, то должны быть к этому готовы. Жить в России и бояться тюрьмы нельзя.

Присяжные с допуском

В вашей жалобе в Европейский суд говорится, что обвинительный вердикт был вынесен незаконным составом коллегии присяжных и обвинительный приговор должен быть отменен. Почему присяжные незаконные?

Выяснилось, что несколько присяжных имели доступ
к государственной тайне. Как вы считаете, они зависимы от ФСБ?

Зависимы. И удивительно, что в коллегию присяжных по делу, связанному с гостайной, по случайной выборке попали люди, имеющие доступ к гостайне. Сколько их было в жюри?

Точно не помню. По закону, если у вас есть обоснованные сомнения в независимости хоть одного присяжного, вся коллегия  нелегитимна. Защита об этом говорила на суде. Но нас не послушали ни во время процесса, ни в Верховном суде на кассации.

За решеткой

После освобождения из  колонии Валентин Данилов приехал в Новосибирск к своим родным. 26 ноября 2012 г.

Что было самым трудным в СИЗО?

Первые месяцы были самыми тяжелыми. Поскольку для ученого репутация — самое главное, то для меня обвинение и арест стали сильным ударом. Но когда мне адвокат принес письмо из Американского физического общества и я узнал, что они отправили на имя президента Путина письмо о том, что готовы предоставить несколько томов научной литературы, подтверждающей, что я никакие тайны не разгласил, что там не было никаких секретов, тогда я воспрял духом. Я понял, что с репутацией нет проблем. В тюрьме люди в основном гибнут из-за стресса. Они в стрессовой ситуации сами себя съедают, и поэтому так важна поддержка. Важно услышать, что ты тут не первый сидишь и не последний, что сидело очень много достойных людей. И что срок не вечный, все кончается.

В каких условиях сидели?

Что бы ни говорили, в тюрьме все-таки идет реформа. И условия содержания улучшаются. Я объясняю это тем, что улучшается материальное положение в стране, а это сообщающиеся сосуды. Есть поговорка: если хочешь быстро узнать страну, посети в ней два места — кладбище и тюрьму. За десять лет в тюрьме произошли кардинальные изменения: если раньше спали в СИЗО по очереди, и я это еще застал, то теперь такого нет.

Кто с вами вместе сидел?

Это те же самые люди, ну, может быть, чуть-чуть особенные, потому что я сидел в лагере строгого режима, там осужденные за тяжкие и особо тяжкие преступления. Как правило, особо тяжкие преступления совершают люди с психическими отклонениями или в состоянии аффекта. В жизни вы подобных людей избегаете, а в колонии они сконцентрированы. Общаясь с ними, я научился тому, что надо очень следить за речью. Если, допустим, на свободе допускаются резкие выражения и вам это могут простить, то в тюрьме — нельзя.

То есть нельзя материться, например?

Это не приветствуется. И второе: там за словом сразу идет дело. Если вы человека обозвали, а он на это не отреагирует должным образом, то это сразу меняет его положение. Мгновенно. На свободе вы можете назвать его как угодно, а в тюрьме надо быть очень аккуратным.

Какая самая распространенная статья сейчас в колонии?

Наверное, треть из тех, с кем я сидел, — осужденные по так называемой политической статье. Политической называют 228-ю, продажа и сбыт наркотиков.

Почему она политическая?

Чтобы сесть по этой статье, преступление совершать не надо. Как в басне: ты виноват лишь в том, что хочется мне кушать. Наркоконтроль выполняет план, сажая этих людей.

Вы считаете, что большинство осужденных за наркотики — невиновны?

Дело в том, что люди виновны, но, как говорит Генри Резник: «Есть закон, выше закона — справедливость, выше справедливости — милосердие, а выше милосердия — любовь». По закону они осуждены совершенно правильно. Да, действительно, они продавали наркотики. Но приговор в отношении них и мера наказания — несправедливы.

Почему?

Наказание по этой статье нужно дифференцировать. Есть, конечно, люди, которые на наркотиках делают бизнес. А есть те, кто сам употребляет наркотики, а поскольку они стоят дорого, то чтобы их купить себе, они продают и другим: три дозы продал, а четвертая — себе как вознаграждение. То есть это не выгода, это болезнь. Они не представляют общественной опасности. Их нужно отправить в ссылку куда-нибудь в Эвенкию. У нас много мест, где практически нет людей: Курильские острова пустые, Сахалин, Камчатка. Пусть они там в огородике копошатся, живут с семьей, там они наркотики только медведям смогут продать.

А наркоторговцев вы в тюрьме встречали?

Одного-двух, не больше.

«Красные» и «черные»

Как к вам относились осужденные?

Практически всегда с достаточным уважением. У зэков очень хорошая зрительная память. А про мое дело говорили по телевидению. Вот, например, смотрит на меня зэк, вспоминает, что где-то меня видел, но не может вспомнить где. И начинает: слушай, ты там был, на той зоне? Я говорю: «Да нет». — «А где я тебя видел, в конце концов?» Я говорю: «По телевизору, наверное». — «А! Точно! Физик Данилов».

В Красноярском крае, где вы сидели, «красные»* зоны?

*Зоны, контролируемые администрацией, в отличие от «черных», где правила диктуют уголовники.

Вообще считается, что в Красноярском крае на зонах управляет администрация. Но это не значит, что у осужденных нет самоуправления. «Черная», «красная» зона… Я так глубоко в это не вникал, но знаю, что практически в каждой колонии есть заключенные, которые занимаются организацией жизни на зоне. Если возникают какие-то проблемы, то они их разрешают. Я никогда к администрации для решения своих проблем не обращался. Это не одобряется.

Что можно было бы изменить в тюремной системе?

Нынешняя система — это просто пенитенциарное учреждение. То есть место, где осужденные содержатся: приняли 20 человек, какое-то время они там отбыли, и 20 человек выпустили. Все, что говорится о воспитательной, исправительной работе, — это иллюзии: денег на это не выделяется. Лучшее воспитание — труд. А для труда нужно что? Нужны станки современные, технологии, сырье. Нужно руководить этим процессом.

Вы считаете — нужно вернуть ГУЛАГ, чтобы зэки работали?

Ни в коем случае. Зона состоит из двух частей — есть жилая, есть промышленная. Кто заинтересован в том, чтобы осужденный был социализирован? То есть работал, имел квалификацию и т.д. Губернатор. Почему? Как правило, потерпевшие — жители его региона, которым этот зэк должен. Срок-то он отбывает, но там по приговору еще вторая часть — он должен выплатить иск. А если не работает, то и не выплачивает. Поэтому губернатор должен обеспечить его работой. Он может обеспечивать колонию заказами. Привлекать к этому местных бизнесменов, заинтересовывать их. Всем хорошо: колонии, бизнесмену, губернатору и зэкам.

То есть губернатор должен взять шефство над местными колониями?

Он должен организовать процесс исправления. Потому что ему не нужны рецидивисты. Вот выйдет зэк из тюрьмы, скажет: дайте мне работу. Где ее возьмешь? А если коммерсант в него уже вложил деньги, обучил его, то когда тот освободится, он же возьмет его на работу.

В ближайшее время Европейский суд вынесет решение по вашей жалобе. И возможно, Верховный суд постановит пересмотреть дело. Вы согласитесь? Игорь Сутягин, например, отказался, заявил, что не верит в справедливость российского правосудия.

Я имел дело с шестью профессиональными судьями. Судья Красноярского краевого суда Валентин Барановский отказался рассматривать мое уголовное дело из-за фундаментальных нарушений процессуального закона. Судья Светлана Берестова после 19 месяцев содержания под стражей выпустила меня под подписку о невыезде. Трое судей из краевого суда подтвердили решение Берестовой. Наконец, судья Евгений Репин отпустил меня по УДО. Так что я готов к тому, чтобы мое дело было пересмотрено. Может, и на этот раз мне опять повезет с судьей.

Но мне кажется, что в нашем законодательстве есть какой-то изъян. Смотрите: выносится приговор по делу, потом подается жалоба в Европейский суд в Страсбурге. Там решают, что было нарушено право на справедливый суд. Верховный Суд направляет дело на новое рассмотрение по новым обстоятельствам. Снова суд, снова нарушения, снова жалоба в Страсбург и так до бесконечности? Где-то нужно оборвать этот порочный круг. Очевидно, что если нарушено право на справедливый суд и это подтверждено решением Страсбурга, то должна быть поставлена точка в судебном разбирательстве. Это как в США: если при задержании обвиняемому не объявили о его правах, то судебное преследование прекращается. Только какая фракция Госдумы выйдет с такой законодательной инициативой?

фотографии: РИА Новости, Митя Алешковский