Они выбрали свободу

Еще недавно казалось, что время диссидентов прошло. Минувший год убедил — оно вернулось. Авторитет Вацлава Гавела, стихи Александра Галича вновь востребованы нашим обществом, выбирающим — как жить и с кем быть

На первый взгляд эти двое, президент и поэт, не схожи ни в чем. Сухощавый, строгий, сдержанный европеец, умный и тонкий драматург — и пламенный, библейского темперамента поэт; один умер, увенчанный славой, а похороны были государственные, другой погиб в изгнании, на чужбине. Один умер совсем недавно, в 2011-м, успев увидеть крушение коммунизма, доведя за руку свою маленькую страну до ЕС и НАТО. Другой погиб в 1977-м, не успев увидеть ничего. И тем не менее они близки — диссидент президент Гавел и диссидент поэт Галич. Первый был командиром, второй — скальдом. А скальды сражались рядом с древненемецкими рыцарями. Каждый приличный предводитель имел скальда в своем отряде. Ибсен писал в «Борьбе за престол», что умереть можно и за чужое дело, если оно прекрасно.

В освобожденной Европе есть и вклад Галича. Когда-то, если человека хотели ославить и оскорбить, тогда добавляли по Пушкину: «И струны громкие Боянов не будут говорить о нем». Александр Галич был нашим Бояном. И не только нашим.

Оба они выбрали свободу, поэт и будущий президент, выбрали в страшное время, когда и Россия, и Восточная Европа лежали во тьме, а до победы было далеко, как до рассвета. На этом огромном поле боя терялись границы и языки, оставалась одна общая беда. В тылу, как возможный финал, у Галича маячила белая пасть Сибири и твердыня Лефортово, а у Гавела — тюрьма, где, в отличие от других стран Варшавского лагерного блока, политзаключенных пытали и в 70-е годы: травили в камерах собаками, способными в считанные секунды перекусить горло.

Вацлава Гавела сначала не печатали, потом посадили. Галич из завсегдатая тусовок и литературных ресторанов превратился в изгоя, в мишень для партийных и совписовских арбалетов. Оба сделали одинаковые выводы: «Ах, друзья ж вы мои, дуралеи — снова в грязь непроезжих дорог! Заколюченные параллели преподали нам славный урок — не делить с подонками хлеба, перед лестью не падать ниц и не верить ни в чистое небо, ни в улыбки сиятельных лиц».

Они выбрали свободу, и их общим законом стало: «Я выбираю свободу — пускай груба и ряба, а вы валяйте, по капле «выдавливайте раба»! По капле и есть по капле — пользительно и хитро, по капле — это на Капри, а нам — подставляй ведро! А нам — подавай корыто, и встанем во всей красе! Не тайно, не шито-крыто, а чтоб любовались все!»

Я не знаю, попали ли стихи Галича в руки Гавелу, но они встретились. В 1968 году, когда танки давили Пражскую весну, Галич написал «Бессмертного Кузьмина»: «Снова, снова — громом среди праздности, комом в горле, пулей в стволе: — Граждане, Отечество в опасности! Наши танки на чужой земле!»

Скальд Галич и рыцарь Гавел встречались не раз. И тогда, когда задолго до стихов Галича и диссидентства Гавела Михаил Горбачев подружился в университете с чехом Млынаржем и тот рассказал ему кое-что о Европе, о насильственной коммунизации, о том, как судили и расстреливали в 1948 году первых чешских диссидентов. Они встретились и тогда, когда в 1995-м Радио «Свобода», на котором в изгнании работал Галич, перебралось из Мюнхена именно в Прагу, как под самый надежный кров. И тогда, когда Вацлав Гавел закрывал военные заводы, теряя на этом Словакию, одобрял систему ПРО, встречался с Далай-ламой и сердил этим Китай, то есть вел себя как поэт, а не как президент.

Чехия вышла из своей беды, мы — пока нет. Но «бархатная революция» начиналась на площадях. По Галичу: «И все так же, не проще, век наш пробует нас — можешь выйти на площадь, смеешь выйти на площадь в тот назначенный час?!»