Режиссер Кирилл Серебренников, один из арт-директоров «Территории», до этого года на зоне не бывал ни разу. В джинсах и модной кепке, похожей на ту, что носил герой Роберта Де Ниро в «Однажды в Америке», он смотрится на фоне зэков и зелено-коричневых стен колонии инородным телом. Но без Серебренникова здесь не состоялось бы ничего: в Россию Алекса Дауэра привез именно он. Познакомились они на одном из театральных форумов в Лондоне. «Оказалось, Алекс очень любит русскую культуру, — рассказывает Серебренников. — Играл в спектаклях по Чехову, Бабель — его любимый писатель. Он даже был в Советском Союзе — в детстве, с родителями. Когда я узнал, что он ставит спектакли в тюрьмах, то сразу спросил: «Не хочешь ли ты приехать в Пермь?» Правда, тогда я еще не знал, пустят ли нас в колонию. Такое решение принимается на самом высоком уровне, вплоть до руководства ФСБ. Мы долго и мучительно его добивались. Спасибо администрации колонии, которая нас поддержала. К ней теперь пристальное внимание, ее постоянно проверяют. Но местный начальник, Родионов Александр Алексеевич, такой простой крепкий русский мужик, наперекор всему сказал: «Хочу, чтобы здесь с людьми произошло что-то хорошее».
За «хорошее» отвечает Дауэр. С начала репетиции он пытается отработать постановку декораций, которые за спектакль должны поменяться трижды. Но даже при четком распределении ролей — кто что должен тащить — не получается ровным счетом ничего: «бугры» не хотят участвовать в таком плебейском деле. Расставить все как надо удается лишь спустя два часа. Наконец Дауэр командует: «Все на сцену!» Идет прогон эпизода, во время которого зэки должны дружно захохотать. Один из заключенных просит: «Переведите Алексу: пусть нам Рыбу за кулисы поставят — тогда мы тут попадаем со смеху!» Рыба — кличка одного из заключенных. «Смех должен исходить из контекста», — спокойно отвечает Дауэр. Его не смогли уговорить даже на то, чтобы за кулисами присутствовал стэйдж-менеджер (помощник режиссера по-нашему), который подсказывал бы зэкам, кому и когда выходить на сцену. «Они должны все делать сами», — с самого начала говорил режиссер.
Опыт общения с криминальным миром у Алекса огромный. На его счету около ста постановок в самых мрачных местах Британии, от главной тюрьмы строгого режима в Глазго до тюрьмы для ирландских террористов. Дауэр не делает заключенным никаких скидок. Техника произношения, актерский тренинг, разбор текста — как в театральном вузе. Задолго до приезда режиссера в колонии был объявлен конкурс на лучшую пьесу. Из полутора тысяч человек на пробу пера решились всего тридцать. Дауэр выбрал пьесу «Бабочка», герой которой хочет поговорить с Богом, но пропускает все встречи с ним, потому что тот является ему в виде разных людей, просящих о помощи, а ему все некогда, он занят — ждет Бога.
Среди «актеров» — мужчина совсем не тюремного вида. Это Артур, он буддист. Его повязали в аэропорту с коробком анаши, когда он возвращался с Гоа. Осудили на четыре года. Артур — единственный, кто говорит с Дауэром по-английски, все остальные — через переводчика. «У нас в колонии всего 15 человек с высшим образованием, — говорит один из местных охранников. — Зато колония общего, а не строгого режима, поэтому статьи в основном «несерьезные» — кражи, мошенничества. Лишь несколько человек сидят за убийства».
Дауэр не делит зэков на опасных и не очень, ко всем относится одинаково. «Иван! — говорит он одному из актеров, останавливая репетицию. — Никто так в реальности не спит, руки надо под голову класть! Постарайтесь лечь по-другому!» Иван осужден на 9 месяцев за пьяный дебош, у него совсем эпизодическая роль, тем не менее он старательно записывает замечания режиссера в тетрадь с Микки-Маусом на обложке. По такой тетрадке выдали всем зэкам, и у каждого теперь знаменитый мультперсонаж с головы до ног расписан куполами, крестами и т.п. Высокий худощавый парень наградил Микки традиционной для зоны надписью на груди: «Не забуду мать родную». Он бывший скинхед, сидит за тройное убийство. Рядом на сцене исполнитель одной из женских ролей — гей, которого большинство заключенных стараются обходить стороной. То, что часть зэков согласилась играть в одном спектакле с «голубым», — уже большой успех.
Серебренников рассказывает, как он уговаривал осужденных на участие в проекте:
«В колонии театром интересуется примерно столько же людей, сколько и в стране — 3–4 процента. Еще до приезда Алекса я ходил в ШИЗО и общался с зэками, которые стояли в клетках, с наручниками за спиной. Говорил им интеллигентным голосом: «В Перми будет проходить театральный фестиваль, может, вам интересно принять в нем участие?» Они очень хмуро на меня смотрели. Один сказал: «Мама увидит, что сын клоуном стал, что обо мне подумает?» То, что сын в тюрьме сидит, — нормально, а вот если он клоун — это проблема... Я никогда прежде не разговаривал с такими людьми. Но в результате все-таки набрал 40 волонтеров».
«Стоп! Теперь от начала и до конца! — слышна команда Алекса. — Если что-то пойдет не так, выкручивайтесь сами и без слов. Первым идет «Гусь» Бабеля, потом «Бабочка», в конце — «Налим» Чехова». Начинается генеральный прогон. До середины все идет без срывов, и вдруг — незапланированная пауза. «Игорь! — кричит Дауэр. — Где Игорь?!» Спустя какое-то время позади Алекса возникает маленького роста зэк с чашкой чая в руках. Сдавленным голосом произносит: «Я здесь». — «Почему не на сцене?» — «Я думал, мы первые две части прогоним — и на обед». Игорь бледен. Реакция на такое мелкое «преступление» может показаться наигранной, но в колонии общего режима не оказаться вовремя на своем месте — серьезное нарушение. «С тобой всё о’кей?» — несколько раз переспрашивает Алекс. Игорь судорожно кивает и уходит за кулисы. «Не волнуйся, в ШИЗО не отправят, — успокаивают его зэки. — Алекс никому не скажет». Осужденные приняли Дауэра за «своего».
С реплики проштрафившегося Игоря начинается чеховский «Налим». Зэки натягивают на доски мешковину — выходит что-то вроде реки с волнами. За нее ставят тазы с водой. Когда кто-то прыгает в «воду», другие, скрытые участники спектакля, ударяют по тазам и получается всплеск. Четыре актера пытаются в середине реки вытащить налима из-под коряги. Вырисовывается нечто похожее на постановку. Зэки очень стараются, и у них получается почти все, кроме отчетливого произнесения слов — зубов не хватает абсолютно у всех. Когда прогон заканчивается, Алекс выдает всем буденовки для рассказа Бабеля. «Только не надо из-за них драться, ладно?» Он с надеждой смотрит на заключенных. Многие из них скоро выйдут на свободу и будут жить среди таких же, как он сам, людей...
«Русские заключенные культурнее английских». Режиссер проекта «Театр в тюрьме» Алекс Дауэр дал интервью The New Times
Это давняя история. Еще до того как я получил режиссерское образование, я учился в политехническом университете, изучал там социологию и психологию. Однажды в одной из газет прочел про театральную компанию, которая дает представления в тюрьме и устраивает там мастер-классы. Меня это заинтересовало. Я узнал, что компания набирает людей на работу, и устроился туда. С той поры все и началось. Но я не работаю в тюрьмах все свое время. Параллельно снимаю фильмы, работаю режиссером телевизионных программ, возглавляю Лондонскую школу драматического искусства. Я люблю разнообразие и не зацикливаюсь на одном.
Что привлекает вас в работе с заключенными?
То, что у них голод на новые идеи и опыт. Они ведь все время находятся в колонии, у них нет возможности расти, поэтому, когда начинаешь работать с ними, они цепляются за этот процесс, как за единственную соломинку. Люди вне колонии более циничны.
Русские заключенные сильно отличаются от английских?
Я был примерно в пятидесяти колониях Англии, Шотландии, Ирландии и Уэльса. От пермской колонии № 29 они отличаются прежде всего тем, что осужденных там содержат максимум по три человека в камере. Группового содержания, как в России, вы не увидите нигде. Еще у вас, как я понял, особые отношения между заключенными и администрацией, да и между самими осужденными взаимоотношения более жесткие. Но в целом принципиальной разницы нет. И на Западе, и в России многие люди в депрессии.
Есть мнение, что русские люди больше углубляются в тексты, находят в них разные смыслы и т.п. Чувствуете ли вы это по заключенным?
Честно говоря, чувствую. Боюсь, это самое горькое признание, которое я делаю в этом интервью, но русские люди в массе своей гораздо культурнее и более готовы к тому, чтобы наслаждаться литературой и вообще искусством. В британских тюрьмах большинство заключенных думают, что быть образованным, да и просто хорошо уметь читать — это совсем не круто. Властвует уличная культура.
По вашим ощущениям, кто-то из осужденных пермской колонии мог бы стать актером?
Сложно ответить на этот вопрос однозначно. Дело в том, что у непрофессионалов нет возможности перевоплощаться, поэтому я вынужден подбирать роли под характеры. При этом они не должны быть слишком трудными. Пьесы я выбирал именно по этим критериям. Сделал так, чтобы у каждого человека была роль, пусть даже кто-то произнесет всего одну фразу. Все-таки моя деятельность — это скорее социальная технология, нежели высокая режиссура. С другой стороны, в самом начале репетиций один из заключенных показал очень хорошую игру. Просто блистательную. Когда я спросил у него: «Как тебе это удалось?» — он ответил: «Я просто сделал то, что вы мне сказали, постарался выполнить все ваши рекомендации». Думаю, этот человек вполне мог бы стать профессиональным актером.
По какой статье он осужден?
Я принципиально не узнаю. То, что сделали заключенные, — уже в прошлом. Конечно, это их вина, их ответственность, и я уверен, что мало кто из них попал в тюрьму случайно. Но нет причин думать, что, после того как они покинут зону, они не смогут стать хорошими людьми. У многих из них есть будущее, и мне совершенно неинтересно слушать о том, что с ними было когда-то. Я не могу сказать об этих людях ничего плохого.
На репетициях вам бывает страшно?
Такое было только один раз — в английской тюрьме, где сидели осужденные с ВИЧ-статусом. Они прекрасно понимали, что умрут в колонии, поэтому им нечего было терять. Если бы они совершили какой-то насильственный акт, наказание для них было бы в какой-то степени освобождением. Поэтому они ничего не боялись, были нервозными и агрессивными.
А были случаи, когда ваши «актеры», после того как попадали на волю, находили вас и говорили вам спасибо?
Да. Один англичанин подошел ко мне в кафе. Но проблема в том, что в этот момент он находился в бегах. Это была довольно сложная для меня ситуация. Я просто промолчал, так как был растерян и не знал, что делать. Может, я должен был сообщить о нем в полицию?
ФОТО ЭДУАРДА КОШКИНА
Сложно ответить на этот вопрос однозначно. Дело в том, что у непрофессионалов нет возможности перевоплощаться, поэтому я вынужден подбирать роли под характеры. При этом они не должны быть слишком трудными. Пьесы я выбирал именно по этим критериям. Сделал так, чтобы у каждого человека была роль, пусть даже кто-то произнесет всего одну фразу. Все-таки моя деятельность — это скорее социальная технология, нежели высокая режиссура. С другой стороны, в самом начале репетиций один из заключенных показал очень хорошую игру. Просто блистательную. Когда я спросил у него: «Как тебе это удалось?» — он ответил: «Я просто сделал то, что вы мне сказали, постарался выполнить все ваши рекомендации». Думаю, этот человек вполне мог бы стать профессиональным актером.
По какой статье он осужден?
Я принципиально не узнаю. То, что сделали заключенные, — уже в прошлом. Конечно, это их вина, их ответственность, и я уверен, что мало кто из них попал в тюрьму случайно. Но нет причин думать, что, после того как они покинут зону, они не смогут стать хорошими людьми. У многих из них есть будущее, и мне совершенно неинтересно слушать о том, что с ними было когда-то. Я не могу сказать об этих людях ничего плохого.
На репетициях вам бывает страшно?
Такое было только один раз — в английской тюрьме, где сидели осужденные с ВИЧ-статусом. Они прекрасно понимали, что умрут в колонии, поэтому им нечего было терять. Если бы они совершили какой-то насильственный акт, наказание для них было бы в какой-то степени освобождением. Поэтому они ничего не боялись, были нервозными и агрессивными.
А были случаи, когда ваши «актеры», после того как попадали на волю, находили вас и говорили вам спасибо?
Да. Один англичанин подошел ко мне в кафе. Но проблема в том, что в этот момент он находился в бегах. Это была довольно сложная для меня ситуация. Я просто промолчал, так как был растерян и не знал, что делать. Может, я должен был сообщить о нем в полицию?
ФОТО ЭДУАРДА КОШКИНА
