Здравствуй, оружие!

Убийство — дело некрасивое и было таким всегда: древнейший из убитых людей, останки которого удалось обнаружить ученым, альпийский житель эпохи верхнего неолита, пораженный из лука 12 тыс. лет назад, был застрелен в спину. Однако, как это ни покажется странным, войны древности были во многом честнее, чем современные. Они сохраняли многое от поединка: если верить Гомеру или мудрецу Вьясе, со слов которого была записана «Махабхарата», герои вступали в бой, заранее зная, с кем из вражеского стана им предстоит сразиться. Это вполне объяснимо: бронзовые и железные мечи, копья и дротики не позволяли воину сосредоточиться более чем на одном противнике одновременно. Античные авторы в целом равнодушны к страданиям гражданского населения покоренных городов, однако жестокость к противнику-воину они резко осуждали.

Мощности оружия, которым располагал древний мир, явно не хватало для того, чтобы изменить физический баланс между людьми. И даже использование боевых животных (лошадей, верблюдов) кардинально не меняло ситуации: древний мир не знал стремени, а без опоры под ногами всадник не мог вооружиться тяжелым мечом. Вот почему конница, считавшаяся важнейшим родом войск на протяжении всего Средневековья и Нового времени, в античном мире носила лишь вспомогательный характер.

Настоящая революция произошла, когда изобретенные в Парфии стремена попали в Европу. Поставив ногу в стремя, вооруженный мечом и тяжелым копьем варвар превратился в грозного воина. Историки недаром называют рыцарей «танками средневековья»: закованный в латы всадник был практически неуязвим для оружия, которым располагали крестьяне, — известны случаи, когда небольшим отрядам рыцарей удавалось обратить в бегство тысячные толпы бунтующих вилланов.

Оружие не только стоило дорого, но и редко бывало хорошего качества. Привыкнув к одному мечу, воин и не оставлял его до смерти. История сохранила имена знаменитых мечей: Жуйез (Радостный) Карла Великого, Куртана Эдуарда Исповедника, Эскалибур короля Артура. Итальянский историк Франко Кардини, опровергая устоявшееся представление о том, что в «Песни о Роланде» нет любовной линии, указывает на трепетное отношение героя к своему клинку, носящему звучное имя Дюрандаль, — герой прощается с мечом перед смертью, собираясь сломать его: не доставайся же ты никому.

Впрочем, в древности воевали не только холодным оружием. Лук и стрелы, пожалуй, изменили историю сильнее, чем мечи и копья. Сама идея того, что врага можно поражать на расстоянии, разрушала представление о бое как о множестве поединков. Наличие хорошо обученных стрелков давало ощутимое преимущество, и в античном мире стороны заранее договаривались, дозволяется ли им использовать в битве лучников. Однако у варваров представления об этике войны были иные, чем у греков и римлян. Во-первых, они не считали бегство позором. Во-вторых, и в бегстве продолжали сражаться: так, знаменитая парфянская тактика, описанная Плутархом, состояла в том, что конные лучники, отступая, осыпали врага тучей стрел. И недаром хорошо владели луком именно кочевые народы: обширные пустынные пространства соответствовали иному представлению о родине, которую нужно защищать. Она не связывалась с конкретным географическими пунктом, каким был полис для эллина и римлянина, ее можно было оставить, уйти на новое место и вернуться тогда, когда будет больше сил. Марк Красс, надеявшийся на честный бой при Каррах, был обманут ложным отступлением парфян и обескуражен расстрелом своего войска, который варварские лучники вели с холмов, заботясь скорее о кучности, чем о точности.

Холодное и стрелковое оружие — антиподы: первое несет в себе идею личного соперничества, уважения к более сильному и храброму, второе — идею победы любой ценой. Знаменитый тисовый лук высотой в человеческий рост недаром стал оружием Робин Гуда: он обеспечивал рекордную для механических стрелковых устройств дальнобойность и пробивную способность, позволяя отряду лесных «партизан» расстреливать тяжеловооруженных рыцарей. Луки разрушали представление о благородстве феодальной войны: в битве при Азенкуре в 1415 году тисовые луки позволили английской армии обратить в бегство многократно превышавшую ее французскую. Полсотни стрел со стальными наконечниками, которыми был укомплектован каждый лучник, давали ему право хоть на дюжину холостых выстрелов, в то время как у мечника права на ошибку не было.

Скорострельность была еще важнее точности: это объясняет, почему арбалеты, несмотря на преимущество в дальности боя и силе, не вытеснили луки. Впрочем, изобретенный в Китае в начале нашей эры магазинный арбалет чукону широко распространился в Поднебесной: быстро перезаряжая орудия при помощи рычажка, воины легко расстреливали, например, толпу восставших крестьян. Это оружие стало предвестником многозарядных огнестрельных ружей грядущего, окончательно превративших войну в слепой процесс истребления людей, когда солдат едва удосуживается посмотреть в прицел.

Изобретение пороха не сразу вытеснило мечи и шпаги, зато сразу негативно отразилось на воинском искусстве. Точность и скорострельность прицеливания аркебуз и пищалей были невысоки, а пистолеты еще в XVIII веке были фактически оружием ближнего боя, по способу применения (ткнуть в нападающего дулом и успеть пустить искру, повернув колесцовый замок) в каком-то смысле сопоставимым с современными электрошокерами. Но вот возможность палить по толпе наступающих врагов тяжелыми ядрами и картечью нанесла сильный удар по самолюбию мастеров фехтования, годами оттачивающих свое мастерство. Широко применявшаяся в XVII–XVIII веках линейная тактика боя строилась на том, чтобы идущие одна за другой шеренги обеспечивали высокую кучность огня. И пусть японские авторы романов еще в XIX веке, желая подчеркнуть неукротимую отвагу героя-самурая, писали, что он умел одним ударом перерубить ствол мушкета, — это вряд ли было правдой. А пример Андрея Болконского, обрекшего себя на смерть, не желая «кланяться» перед вражеской гранатой, демонстрирует, что против новейших технологий благородство было бессильно.

Изобретение револьвера и более совершенных видов автоматического оружия полностью уничтожило физическое неравенство между людьми — согласно известной американской поговорке, «Бог поделил людей на сильных и слабых, но Сэмюэль Кольт их уравнял». Однако в конце XIX столетия мало кто подозревал о том, что на горизонте маячит совершенно новый уровень равенства: оружие массового поражения, под знаком которого прошел весь следующий век, превратило каждого человека в цифру, в статистический факт.

Сама идея оружия массового поражения не нова — она будоражила умы мыслителей древности, но вплоть до ХХ века оставалась фантазией. Так, один из героев «Махабхараты», нечестивец Ашваттхаман, применяет против врагов оружие брахмаширас («голова Брахмы»), «способное сжечь все три мира». Однако вплоть до появления развитой артиллерии человечество не знало оружия страшнее, чем греческий огонь, приводивший в совершенную панику варваров, которые, как свидетельствует дочь византийского императора Анна Комнина, «не привыкли к снарядам, благодаря которым можно направлять пламя, по своей природе поднимающееся вверх, куда угодно — вниз и в стороны».

Направлять пламя — этим умением люди в ХХ веке овладели в совершенстве. Один из создателей американской атомной бомбы, Ричард Фейнман, описывает чувство глубокой бессмысленности бытия, возникшее у него после первого в истории атомного взрыва на полигоне в Лос-Аламосе: «Когда я проходил мимо и видел людей, возводящих мост или строящих новую дорогу, я думал: они сумасшедшие… Зачем они делают новые вещи? Это же так бесполезно». Новое оружие, способное уничтожать целые города, принесло с собой уровень равенства, который, вероятно, существует на том свете, «где живущие лишаются света, где их пища — прах и еда их — глина» («Гильгамеш»). Оно не только способно убить миллионы — оно делает это бесконтрольно, не выбирая жертв. Флер благородства, отличавший оружие столетия назад, уступает место ужасному осознанию, что судьба человека превратилась лишь в крохотную цифру: единичка-ноль, жив-убит.

И это стало во многом неожиданностью для самих разработчиков. Военные командования сверхдержав в середине ХХ века представляли, что удары по вражеской территории, будь то ядерная бомбардировка или сбрасывание капсул с инфекцией вроде сибирской язвы, будут хоть и очень разрушительными, но направленными. В наше время мало у кого из биологов остались сомнения, что лет через двадцать написать генетический код вируса будет так же легко, как опытному программисту — код вредоносной компьютерной программы. Год назад Национальный совет по науке и биологической безопасности США запретил публикацию результатов экспериментов над вирусами «птичьего» (H5N1) и «свиного» (H3N2) гриппа, осознав, что эти данные — готовая шпаргалка для террористов. И нет сомнений, что это лишь первый случай в долгой череде попыток человечества справиться с демоном, впервые появившимся на сцене в образе дубин и каменных топоров.