Голоса из «Желтого дома». Солистки Pussy Riot уже больше пяти месяцев сидят в СИЗО-6 — московской тюрьме в Печатниках, которую зэки прозвали «Желтым домом» из-за цвета башен, в которых она расположена. Накануне приговора The New Times удалось поговорить с узницами — Марией Алехиной, Екатериной Самуцевич и Надеждой Толоконниковой* * Это интервью проходило в два этапа: первое — 11 августа, еще когда шел процесс, второе — за два дня до приговора.
Арестантки по делу Pussy Riot содержатся в камерах-маломерках (не больше трех-четырех человек) на разных этажах СИЗО-6: подельников никогда в одну камеру не сажают. В камерах нет видеонаблюдения, а потому любой разговор с ними, в том числе правозащитников, записывается тюремщиками. Беседа корреспондента The New Times не стала исключением: при интервью присутствовали четыре сотрудника СИЗО, одна из них все записывала на видеокамеру.
Лидер
Надя Толоконникова весела, сосредоточенна и готова к бою. На ней короткая майка с зеброй, черные брюки, темные кроссовки. У нее подвижное лицо, говорит протяжно, как будто поет, помогая себе жестами. У нее красивая белозубая улыбка, и она знает это. От былой растерянности не осталось и следа — говорит уверенно и с ощущением своей правоты. В прошлый понедельник, сразу после того как суд ушел на приговор, ей наконец дали первое за все эти пять месяцев свидание с мужем. Петр Верзилов пришел на свидание один — дочку Геру взять с собой в тюрьму не решился.
Какого приговора вы ждете?
Сидеть будем. Я не ожидаю приятных сюрпризов. Мое наказание зависит от Путина. Я готова ехать на зону. Но даже если мы выйдем, это не будет нашей победой. Нас не должны были сажать. И власть имущим передайте: «Посадили трех дурочек, а получили трех политиков». Чем дольше мы просидим, тем крепче мы станем. Они же рассчитывали на то, что мы разрыдаемся и скажем: «Путин, прости нас!» Но мы на это не пошли.
А сам судебный процесс — он вас чем-то удивил?
Только такого суда можно было ожидать от авторитарной системы. У власти к нам уже был изрядный счет, вот и прижали. Но ничего, мы сильные. Мы все это выдержали. Процесс в Хамовническом суде напомнил мне суд над Сократом. Сократ говорил: «Можете меня наказать, я останусь честным внутри себя, честным перед своей совестью». Ему предлагали бежать из Афин. Он отказался. Мы также не собирались никуда бежать. Перед нами есть пример художника Тер-Оганьяна* * Авдей Тер-Оганьян на перформансе в декабре 1998 г. на выставке «Арт Манеж» рубил топором иконы. Против него было возбуждено уголовное дело по ст. 282 УК РФ — «возбуждение ненависти и религиозной розни». Сейчас в эмиграции. . Испугавшись уголовного преследования, он уехал за границу. Неправильно отказываться от своей собственной культуры. Становишься импотентом. А я не хочу быть импотентом. Если бы сотрудник Центра «Э», например Алексей Окопный, сказал мне: «Либо ты уезжаешь, либо мы тебя закрываем» — я бы сказала: «Я остаюсь, это наша страна. Почему мы должны уезжать отсюда?»
Что стало для вас неожиданным?
Радует, что политическая реальность уже развивается помимо нас. Нам удалось войти в резонанс со всем миром. Мы стали вроде бы жертвами, но дискуссия на те темы, которые мы затронули, идет помимо нас.
Сожалеете ли вы об акции в Биологическом музее?
Все было правильно. Акция была посвящена тому, что Путин порнографическим образом поставил Медведева своим преемником. И мы выступали против политической порнографии* * 29 февраля 2008 г. в Государственном биологическом музее им. А.К. Тимирязева накануне президентских выборов прошел перформанс арт-группы «Война» «…бись за наследника медвежонка». .
Многих возмутила именно форма этой акции, а не ее смысл.
Это жаль. Люди просто не знают современного искусства. Они не знают, например, что такое венский акционизм. Есть такие художники, как Александр Бренер, Олег Кулик — они достояние мировой художественной культуры. Особенность российского режима в том, что людям просто не дают думать. Невозможно смотреть телевизор: то, что там показывают, приостанавливает мыслительную деятельность. Если бы у нас преподавали современное искусство, то люди не удивлялись бы таким акциям. Я по жизни вообще асексуал, у меня все построено на сублимации и все уходит в творчество. Мое тело в данном случае было тем же, чем для художников являются краски.
О чем вы все-таки сожалеете?
Я сожалею, что есть люди, которых обидели наши действия. Нами была совершена этическая ошибка. Не надо было проводить нашу акцию в храме. Но у нас не было намерений кого-либо оскорбить. Нами двигали политическая страсть и отчаяние. Мы не раскаялись, но мы просили у верующих прощения. Обидно, что в нашу протянутую руку плюнули.
Я некрещеная. Я не могу приносить покаяние. Я лишь могу просить прощения. Я готова идти на дискуссию. И мы ожидали дискуссии — как ответ на нашу акцию. Мы полагали, что всем понятно, что это политическая акция. И потому мы говорили: «Если не можете понять — простите. У нас не было к вам, к верующим, ненависти». Я не могу просить прощения у Путина или у патриарха Кирилла. У верующих — могу. И мне досадно, что они нас не услышали.
Вы считаете себя художником?
У меня две идентичности: политик и художник. Еще до ареста мы с Марком Фейгиным, с которым мы дружили еще до того, как он стал моим адвокатом, поспорили, чем является наша акция — политикой или искусством. Он говорил, что это искусство. И вот на днях он приходил ко мне на свидание в тюрьму и был вынужден признать, что я была права: наша акция — политическое искусство. Но в том, что мы делаем, нет нашей заслуги. Мы просто слушаем время.
Вы знаете, что группу Pussy Riot выдвинули на премию Кандинского (читайте на стр. 50). Как вы к этому относитесь?
Это меня не особенно волнует. Для меня не так важно признание мира искусства, для меня важнее политическая составляющая наших акций. Даже современное искусство огламурено. Я — против застывания, надо находить внутренние противоречия. Я нахожу их в политике. Для нас выступление в ХХС было проходным. У нас было много других планов, но когда мы увидели, как патриарх настойчиво агитирует за Путина, мы поняли, что обязательно должны выступить. Мы, конечно, не ожидали такой реакции.
Какие книги вы читаете в последнее время?
Вот читаю сборник текстов Славоя Жижека «О насилии». Читала Библию, пока не стали присылать другие книги через «Озон»: Библию можно передавать просто в передаче. То, о чем пишет Жижек, очень важно для нас. Он пишет, что фундаменталистские течения в разных религиях возникают из-за недостатка веры, а не из-за истинной веры. Было бы здорово с Жижеком повидаться.
Какой будет ваша следующая акция, если вы выйдете на свободу?
Этого я сейчас сказать не могу, тем более что наш разговор записывают на камеру. Мне все-таки нужно понять, когда я выйду на свободу. Но вообще-то моя жизнь не сводится только к акциям.
Будете заниматься философией?
Для того чтобы написать серьезные философские работы, нужно заниматься этим несколько десятков лет. Я не занимаюсь современной философией. Мы занимаемся практической философией, философией действия. Что-то вроде Диогена… Надо признать, что в философии действия мы достигли некоторого успеха. Замечательно, что нас не посадили в психушку, где запретили бы еще и думать. Я благодарна советским диссидентам, которые сломали эту систему. Хорошо, что сегодня существует гласность: вести о поддержке, которую нам оказывают на воле, очень ободряют. Когда я выйду на свободу, я пойду в ХХС, хочу встретиться со свечницей Любовью Сокологорской, с Денисом Истоминым* * Оба признаны потерпевшими по делу и выступали на суде. (членом «Народного собора»). Я хотела бы поговорить с ними, чтобы они не держали на меня зла. Я человек неконфликтный, не люблю доставлять людям неприятности.
Девочка-поэт
В отличие от Нади Маша Алехина выглядит усталой и какой-то потерянной. Видимо, она столько сил потратила на суд, что теперь ей трудно собраться с духом. Осторожно спрашивает: «А нас не будут бить на зоне?» Помогают ей стихи — томики Мандельштама и Хлебникова. На ней темно-синее платьице, на ногах шлепки явно большего размера. Волосы собраны в хвостик — в ней есть что-то аскетичное. Когда говорит, морщит лоб, улыбается, но в отличие от Нади, которую теперь сравнивают с Анджелиной Джоли, улыбается чуть смущенно. Жалуется только на одно: после того как она сказала правозащитникам, что ей не предоставляют платный душ, а деньги родственники уже заплатили, в СИЗО-6 неожиданно отменили саму услугу — платный душ, сославшись на перерасход воды(!). В баню арестанток водят лишь раз в неделю.
Какого приговора вы ждете?
Сейчас, когда до приговора совсем чуть-чуть, я не испытываю ни паники, ни страха. Наверное, срабатывает какая-то защитная реакция. Я читаю Николая Бердяева «Философия свободного духа», читаю стихи. Надеюсь на благоразумие власти, суда и РПЦ, которая обязана среагировать на наше уголовное преследование. То, что она молчит, ударяет по ее авторитету. Ведь первая заповедь Христа — любить ближнего своего. Если бы священники, которые подписывали письма в нашу защиту, высказались на суде, это было бы очень важно.
Самое сильное впечатление от суда?
Ротвейлеры в зале суда. Я их боюсь. Собаки постоянно менялись. Один раз нас охраняла очень злая, агрессивная собака, психически неуравновешенная. В конвойном помещении суда она тоже была с нами. Например, я просила, чтобы меня вывели в туалет, собака чуть не срывалась с поводока, и кинологу стоило больших усилий ее удержать. А представьте, что кинолог ее не удержал — она могла бы меня загрызть. Конвойные объясняли нам, что собаки по цвету одежды и по запаху отличают, что мы заключенные, поэтому относились к нам особенно агрессивно.
В ходе процесса вы спрашивали у потерпевших, прощают ли они вас. Почему это для вас так важно?
Еще несколько месяцев назад я написала примирительное письмо, написала, что хочу диалога. Я объясняла, что наше выступление не было направлено против христианской веры. Через адвокатов я просила, чтобы ко мне в тюрьму пришел священник. Мне бы очень хотелось поговорить с протодьяконом Андреем Кураевым, который заявлял, что наша акция была заказана какими-то людьми из Кремля. Меня это очень задело. Я бы хотела объяснить, что мы не «заказанные» люди. Это акция, которая идет снизу.
СтÓит ли акция в храме пяти месяцев заключения и разлуки с близкими?
Думаю, да. СтÓит. Мне кажется, что система вертикали власти в каждой институции должна быть раскрыта и освещена публично. И то, что каждая стадия нашего дела подробно обсуждается (в СМИ), очень важно, потому что это дает представление о том, как работают тюрьма, суд, гласность. Становится понятно, может ли гражданское общество повлиять на власть. Ситуация, которую мы создали своей акцией, помогает людям понять проблемы сращивания института Церкви и спецслужб. Института Церкви с властью и Путиным.
Вы считаете, это политический процесс?
Да. Но политический аспект на суде намеренно замалчивался. На любое произнесение фамилии «Путин» у судьи и прокурора — самая резкая реакция. Хотя вопросы о Путине имеют прямое отношение к делу. Ведь все акции нашей группы были политическими.
Вы феминистка?
Да. Феминизм — это движение, направленное на отстаивание прав женщин. Мы здесь с моей соседкой по камере спорим: почему в РПЦ женщина не может быть священником? Апостол Павел говорил, что нет пола ни мужского, ни женского… Эта тема должна хотя бы обсуждаться в Церкви. Но нет дискуссии между обществом и Церковью. Самая главная проблема РПЦ — ее закрытость. У меня такое ощущение, что Церкви человек не нужен. Не нужен человек развивающийся и духовный. Потому что духовность — она всегда динамична, а не статична. Церковь должна меняться. А у нас все структуры обезличены. Я переписываюсь с Лидией Мониава, замечательной девушкой, которая первая собирала подписи в нашу защиту среди православных. Она пишет мне о том, что люди не понимают, что от них в обществе что-то зависит, что они что-то могут изменить. Вот и получается, что гражданское общество — отдельно и власть — отдельно. Человек ощущает себя никому не нужным и покинутым. Одиноким.
Как вы относитесь к тому, что вашу акцию выдвинули на премию Кандинского?
Я отношусь к этому скептически, хотя я и заполнила анкеты для номинации. Боюсь, что в этом выдвижении сказывается то, что мы сидим в тюрьме. Конечно, мне будет приятно, если ролик с записью нашего выступления примет участие в выставке.
Что бы вы хотели передать тем, кто вас поддерживает?
Спасибо за поддержку. Очень важно взаимопонимание, нужно добиваться конструктивных вещей. Жизненно важно объединение. Смотрите, на нашем примере видно, что несколько человек могут поднять проблему, которая получит широкое обсуждение в обществе. И это обсуждение гораздо важнее, чем тонны грязи, которые вылили на нас. Нас обвиняют в подмене понятий. Но те, кто нас обвиняет, сами занимаются подменой. РПЦ завладела монополией на слово о Боге, и любое инакомыслие становится уголовно наказуемым.
Что будете делать, когда выйдете на свободу?
Когда я выйду, мне будет о чем рассказать. И если посадят надолго, мне тоже будет о чем рассказать. Рассказать обо всем этом очень важно.
Феминистка-хулиганка
Катя Самуцевич — более замкнута и менее разговорчива, чем ее подруги. Она старше всех (ей 30, Наде — 22, Маше — 24), и в ней чувствуется стержень. У нее глаза с огнем. На вопрос о том, как прошло свидание с отцом, с которым у нее непростые отношения — он сначала не поддерживал ее деятельность, а потом на суде заявил, что гордится дочерью, — дала понять, что ей это было важно. Читает Катя в основном специальную литературу: друзья передали книги по истории феминизма. На ней — тренировочные штаны, черная майка, кроссовки. Так же как у Нади, у нее в камере лишь одна соседка — сидит по экономической статье.
Какой приговор вы ждете?
Было бы хорошо, если бы дали условный срок. Но по тому, как шел суд, на это надеяться не приходится.
На зону ехать готовы?
Да, готова.
Кем вы себя считаете: феминисткой, художником, политической заключенной?
Я считаю себя художником. Я занимаюсь политическим искусством.
Часто ли вы получаете письма от друзей?
Да, приходят электронные письма. Но очень часто их цензурируют, и в результате я получаю письмо следующего содержания: «Привет… …Пока». Остальное все вырезано ножницами.
Ваш ролик выдвинули на премию Кандинского, вы рады?
Это приятно. У этой премии — неплохая репутация. Мы, конечно, не ожидали, что у артинституции будет такая реакция на нашу акцию. Интересно было бы узнать, кого еще выдвинули. И если жюри поддержит наше выдвижение, кто из художников еще будет вместе с нами участвовать в выставке.
Стóит ли минутная акция в ХСС пяти месяцев заключения и разлуки с близкими?
Вопрос не в том, стóит не стóит. Очень важно то, что произошло в России после панк-молебна в ХХС: стало понятно, как власть реагирует на культурные акции, а не только на оппозиционные митинги. Власть реагирует репрессивно. Эта нетерпимость власти возвращает нас в темные времена. В 90-е годы была надежда, что в России возможно развитие институтов гражданского общества. Сегодня ситуация намного хуже, чем в 90-е годы. Люди боятся что-то писать в интернете про Путина и про власть. Мы знаем, что у тех, кто поддерживает нас, могут быть проблемы. Очень приятно, что нас и идеи Pussy Riot поддерживает мировая культурная общественность.
Чья поддержка для вас более важна: российская или западная?
Я для себя их не разделяю. Я не ожидала, что наша акция вызовет такой резонанс. Важно, что люди нас поняли и поддерживают. Для Запада идеология Pussy Riot более понятна. В России же идеи феминизма, права ЛГБТ считаются маргинальными, поэтому так важно, что нас и здесь поддерживают.
А что будете делать, когда освободитесь?
Сейчас сложно загадывать.
Tweet
