Православный обком сводит счеты с теми, кто не верит в государство, одним из апостолов и функционеров которого заочно сделали Бога
«Рясы» и «охотнорядцев» соединил молодой и звонкий Андрей Вознесенский издания 1963 года в жуткой, хотя и талантливой поэме «Лонжюмо» о местечке под Парижем, где была школа Ленина, — одной строчкой посылая в нокаут всю Российскую империю с ее православием и самодержавием. Мог бы заодно и народность послать, если 70% населения, желающих посадить в тюрьму несчастных «пусей», — это народ. Потом взрослый Вознесенский задумался, приобщился и стал писать о христианстве с упоением и упованием. Но это все была поэтическая, культурно-философская традиция без жесткой привязки к религии и идеологии. Потому что жизнь показала: как только Церкви вернули отобранные у нее большевиками бразды, она немедленно стала раздирать удилами рот кроткой коняги, доставшейся ей от времен Бориса и Глеба.
Без выбора
Борис и Глеб были терпимы и кротки, они не топили Перуна в Волхове, а привлекали сердца любовью. Новое учение в их интерпретации отличалось от язычества человечностью, а не мрачной аскезой. Однако то, чем когда-то христианство отталкивало эпикурейски настроенных римлян (мрачный катакомбный контекст), в него было заложено еще Византией. Магическая ипостась учения, пассивно-мечтательный элемент и полное отсутствие католического фаустианства, состязательности, дифференциации, борьбы со светской властью, противостояния кесарю, столь свойственного католичеству, должны были неминуемо сказаться. И сказалось в XIV веке такой сервильностью и таким предательством, что уже можно было писать вставную новеллу о Великом Инквизиторе, не дожидаясь Федора Михайловича. Московский патриарх наложил по приказу князей московских Юрия и Ивана Даниловичей на Псков запрет на церковные службы за то, что псковитяне дали убежище гонимому монголами-оккупантами и Москвой-коллаборационисткой тверскому князю Александру Михайловичу.
Дальнейшее развитие событий показало, что «рясы» и «охотнорядцы» — это все, что взяла держава в православную идеологию. Митрополит Филипп (Колычев), восставший против Ивана Грозного, был исключением. Кстати, его «коллеги» от него дружно отреклись. Несмотря на протестантский, героический момент, протопоп Аввакум считал предосудительными даже невинные развлечения и лично «выбил» из села скоморохов с медведями, побив, кажется, даже бедных косолапых. Раскольники кидались в огонь, но в их протестантизме было слишком много замшелого консерватизма и неприятия западничества, навязанного Петром. Бороться такой ценой за двоеперстное крещение, против «травы никоцианы» (табака) и «дьявольской похоти — картови» было скорее фанатизмом, чем протестантизмом.
Православие в руках Петра стало ручным, служивым и, по Ключевскому, «надело государственный мундир». Чем занимался петровский обком православия, Священный синод? Управлял армией попов, армией, служившей кесарю, а не Христу. Прихожане исповедовались, а отцы духовные обязаны были доносить по инстанциям, если в исповеди было нечто антигосударственное.
Глубоко верующий царевич Алексей отказывался от исповеди, чем ускорил свой арест и свою казнь. Ибо отказ от исповеди стал рассматриваться как отказ сотрудничать со следствием. Держава сомкнулась с православием и сделала его обязательно-дисциплинарным. Оно перестало быть выбором личности, а сделалось унылой каторгой длиною в жизнь. И увенчал его неологизм о «христолюбивом воинстве», знак вечного Крестового похода.
Перманентное же противостояние его католичеству и злорадное «загибание пальцев» в упоении от своего мнимого превосходства окончательно сделали его чем-то вроде коммунального склочника, бросающего мышь в соседский борщ. Католичество тоже этим грешило, но после Нантского эдикта о свободе совести, написанного бывшим протестантом (махровым атеистом) Генрихом IV, континент, за исключением Испании, стал веровать разумно и умеренно, беря пример с Англии. Привычка «строить» православных и приводить их взгляды к единому общему знаменателю подвигла протестантку в душе Екатерину Великую к аресту масона Новикова и заключению его в крепость. Людям свободолюбивым это выстраивание их душ настолько претило, что они принимали католичество, как декабрист Михаил Лунин.
Бог и Хозяин
В близкие к нам времена Николая II православие оказалось запачканным еще и омерзительным антисемитизмом пополам с погромами и «делом Бейлиса». Все эти «союзники» («Союз Михаила Архангела» и пр.), абсолютно безнаказанные как в стенах Госдумы, так и в еврейских кварталах и местечках, были очень похожи по стилю на нынешних «хоругвеносцев» и «волонтеров», пытающихся оценить на деньги свои моральные страдания, испытанные от ролика с панк-молебном. А чего там страдать? В пустом каменном доме давно нет Бога, а есть Хозяин, и это «перезаселение» не из-за «пусей» произошло. С каждым обязательным уроком Закона Божьего казенное православие мельчало, мелело, пустело, с каждой нотой тщеславного гимна «Боже, Царя храни!» Бог все больше и больше походил то ли на околоточного, то ли на урядника. Образованная молодежь обходила храмы за версту, предоставив их лавочникам (тем самым «охотнорядцам», которые ходили бить студентов и считали «унутренними» врагами «жидов, поляков, студентов и бунтовщиков»).
Профанацию Церкви как института в глазах просвещенных мирян завершило анафемствование Льва Толстого. Перед своим официальным концом Русская православная церковь кончилась морально, разойдясь с культурой, хорошим тоном и здравым смыслом. В 1918 году они умирали в одиночку, не сочувствуя друг другу: Церковь и культура. Но «обновленцы» слишком скоро договорились и с большевиками, дав повод Владимиру Войновичу создать «светлый» образ отца Звездония. Все годы советской власти народ не столько крестился, сколько «звездился» в пустое небо над Красной площадью.
Бедные диссиденты и сочувствующие уверовали назло, но общаться с этим православием можно было только заочно. Когда я служила в библиотеке Второго меда, студенты называли серые кирпичи «Истории КПСС» «Законом Божьим». Так две идеологии сравнялись в СССР: по скуке, по пустоте, по лживости, по обязаловке.
Когда песочные часы перевернулись, никакого нового духовного содержания у РПЦ не нашлось. Высшие чины Церкви, как Иов, вернулись на свое гноище и стали с восторгом и подобострастием служить власти, которая сидела выше всех, уже ничего не скрывая. Не найдя нового Льва Толстого, который стал бы ими заниматься, они отлучили от Церкви диссидента отца Глеба Якунина и пытались посадить в тюрьму Юрия Самодурова и Андрея Ерофеева за выставки в очень светском Сахаровском центре.
Сегодня они дорвались до главного приза: на паях с властью посадить в камеры безобидных нашаливших девчонок, мучить их, судить за богохульство, которого нет в Уголовном кодексе. Благо девчонки прошлись и насчет «черных ряс», и насчет «золотых погонов», а Церковь, судя по всему, считает Путина кем-то вроде «помазанника Божьего». И суд, и православный обком сводят счеты с теми, кто не верит в государство, одним из апостолов и функционеров которого заочно сделали Бога. Девчонок просто приносят в жертву этому Молоху. В путинской России РПЦ утратила дух христианства от пожатия той же каменной десницы державных командоров. По словам Ильи Эренбурга, такой «вере не верю я».
Tweet
