Андрей Лошак: "Господи, ущипни меня!"

Первое, что бросается в глаза, когда впускают в зал, — дверь за спиной судьи Сыровой. На ней большая табличка: «Данилкин Виктор Николаевич. Федеральный судья». Имя человека, ставшего символом российского неправосудия, задает нужный настрой. Второе впечатление — девушки-конвоиры, охраняющие стеклянную клетку с подсудимыми. Одна весь процесс жует жвачку. В сторону арестанток они смотрят с тупой мрачностью, зато когда поворачиваются к приставам, ярко накрашенные губы расплываются в кокетливых улыбках. Такое ощущение, что в головах у них — примитивная аналоговая схема. Поворот тумблера — враги. Включаем мрачность. Поворот тумблера — мужики. Включаем тёлочек. Контраст с девушками в клетке разительный.

Вот они совсем рядом, в паре метров друг от друга — ровесницы, русские, москвички, но между ними пропасть. Позже отец Кати Самуцевич скажет, что здесь столкнулись две России. Одна хорошо говорит по-английски, учится в МГУ и школе Родченко, вдохновляется Андреа Дворкин, панк-культурой и Bikini kill, другая — гораздо более многочисленная — слушает Ваенгу, смотрит телевизор и голосует за Того, Чье Имя нельзя произносить в суде. Эти две России, сосуществуя в одном пространстве, практически не пересекаются. Акция в ХХС — это вторжение малочисленной России на территорию многочисленной в отчаянном порыве изменить соотношение сил. Нет ничего удивительного в том, что теперь те, кого больше, судят горстку безумных бунтарей.

Со стороны кажется, что самая яркая среди девушек в клетке — Толоконникова. Но на суде выясняется, что в ближнем бою сильнее Алехина. Она цепко и точно, зачастую опережая адвокатов, реагирует на беззакония судьи. Заседание начинается с ее заявления: «Ваша честь! У меня ходатайство об отводе… вас». Это действо повторяется изо дня в день. И каждый раз, посовещавшись (с собой), судья отклоняет ходатайство об отводе (себя). Что ж, добро пожаловать на Процесс. С одноименным романом Кафки этот суд сродни, прежде всего, отсутствием самого предмета разбирательства: преступления. Бессмысленно деловитое обсуждение того, чего нет, вводит в состояние транса. Судья с возвышения зачитывает материал, приобщенный следствием к делу: «Лица, которые богохульствуют и клевещут на Бога и Церковь, причиняют великий, иногда непоправимый вред самим себе, обрекая свои души на вечную муку». И уже непонятно, мантия у судьи или ряса? Суд церковный или светский? И кого судят: Джордано Бруно или трех молодых москвичек?

На самом деле все это басманно-хамовническое правосудие наследует не инквизиции, а советским судам, управлявшимся из Политбюро. Путинская вертикаль восстановила прямое подчинение судьи воле начальства. У Сыровой начальник Данилкин. У Данилкина — Егорова. У Егоровой — еще кто-то. И так вплоть до Того, Чье Имя нельзя произносить в суде. И главное тут не рассудить стороны, а верно уловить сигнал сверху. Андрей Амальрик**Андрей Амальрик — советский диссидент и публицист. Дважды арестовывался, в 1965-м и 1970-м, отсидел три и четыре года ссылки в Магадане, в 1976-м вынужден был покинуть страну. писал в 70-е, а кажется, будто на прошлой неделе: «В советских политических процессах есть сюрреальный элемент — жуткий и комический: обвиняемому, следователю, адвокату, прокурору и судье совершенно ясно, что все, кроме разве деталей, уже заранее решено, что-то может изменить только покаяние и предательство, а вовсе не юридическая доказанность или недоказанность того или иного эпизода, все тем не менее стараются соблюдать предписанные юридические процедуры, как бы участвуя в странной пародии на настоящее следствие и суд».

Но в отличие от советского нынешний суд эмоционален. Адвокаты встречают решение судьи криками «Бред!» и вообще ведут себя в высшей степени непринужденно. Они говорят «уважаемая судья», но видно, что совершенно не уважают ее, так же, как судья с застывшей гримасой брезгливости откровенно не уважает защиту, подсудимых, да, собственно, и сам суд. Зал тоже не уважает этот суд и явно сочувствует подсудимым; среди зрителей примерно треть — иностранцы. Показывая в сторону скромного дядечки с портфелем, муж Толоконниковой Петр Верзилов говорит: «А вот и он…» — «Кто?» — «Госдеп. Не первый раз приходят — очень интересуются». Верзилов — гениальный промоутер. Во многом благодаря его усилиям о Pussy Riot сейчас знает весь мир. На суде он собран и ни минуты не теряет: на коленях — ноутбук, на столе — микрофон. Кажется, он ведет стенограмму. Я ни разу не видел, чтобы Верзилов переглянулся с женой — никаких розовых соплей, зато тем же вечером он выступал по CNN, где начисто переиграл прокремлевского политолога Миграняна по аргументации и качеству английского.

„

Нет ничего тошнотворнее, чем смесь безбожного совка и религиозного мракобесия

”

Через час всех, включая сотрудников суда, выгоняют на улицу: кто-то позвонил и сообщил, что в здании заложена бомба. На улице зрители обсуждают ЖЖ-юзера Мотильду Сигизмундовну Иващенко**Интервью с Мотильдой Иващенко читайте на www.newtimes.ru.. Кто-то показывает на айпэде ее страницу. В «интересах» — отрезанные головы, обожженные трупы, Ницше, фашизм. Девушка училась вместе с Алехиной, но лично ее не знала — просто пару раз были в одной компании. Слышала, как та рассказывала, что ворует в магазинах и не считает это преступлением. С этим сенсационным разоблачением Иващенко пришла к следователю; поразительно, но ее показания приобщили к делу. На улице она стоит рядом — скромная девушка в очках, ни за что бы не сказал, что ее интересуют отрезанные головы. Наконец, всех запускают обратно — бомбу не нашли. Позже выясняется, что подсудимых на время поисков из здания не выводили.

Прокурор, белесый малый с лицом комсорга, ведет допрос отца Кати Самуцевич. Очень интеллигентный технарь: «Дочку воспитывали в традициях русской православной культуры. В нашем доме всегда висели иконы»**Интервью со Станиславом Самуцевичем читайте на www.newtimes.ru.. Отец Кати на следствии поверил, что его показания облегчат участь дочери, ну и наговорил про то, как Катя изменилась под влиянием Толоконниковой: была девочкой-паинькой, а стала резкой, грубой и неопрятной. Феминисткой, словом. Теперь он все это отрицает, но прокурор легко припер его к стенке. Звучит вопрос дня: «Познакомилась ли ваша дочь в школе Радченкова (так у прокурора. — The New Times) с такими представителями так называемого современного искусства, как художники Олег Кулик и Екатерина Деготь?» Несколько продвинутых зрителей не выдерживают и прыскают в голос. Их тут же выводят. Пристав рычит: «За смех буду удалять без предупреждения. Как в цирке, ё…» Соседка шепчет: «Данилкин запретил смех». Звучит зловеще.

«Как вы считаете, допустимо ли выражение «срань Господня?» — спрашивает прокурор всех подряд, в том числе отца Самуцевич.

По-моему, Андрей Кураев все уже объяснил по поводу этого выражения…

«А вы знаете, что он не священник, а дьякон?» — неожиданно подает голос адвокат потерпевших Павлова.

«Протодьякон», — парирует адвокат подсудимых Волкова.… Господи, ущипни меня. Это дурная пародия на Сорокина не может быть правдой. Когда приходит время вызвать свидетеля Иващенко и журналисты в предвкушении фарса отрывают глаза от ноутбуков, выясняется, что Мотильда Сигизмундовна исчезла. Ее выбегали искать прокурор и помощница судьи, но она не нашлась. После перерыва история повторилась. Иващенко нашли, привели, оставили за дверью — по правилам свидетель не имеет права сидеть на заседании, но когда позвали, она опять сбежала. Пока ее искал весь суд, адвокаты подсудимых требовали, чтобы разрешили выступить свидетелям защиты. За дверью ждали писательница Улицкая, исламский богослов Гейдар Джемаль, художник Осмоловский. Судья их выслушать отказалась.

В очередной перерыв спускаюсь в столовую. Классическое советское меню. Пирожки с капустой, яйцо под майонезом с горошком, компот. Внезапно слышу: «Приятного аппетита, Виктор Николаевич!» Я оборачиваюсь и вижу невысокого человека в очках, втянувшего голову в плечи. На подносе у него биточки с макаронами. Садится за специальный судейский стол. Он покрыт такой же ностальгической клеенкой, как и остальные столы, но отгорожен от зала шифоньером с бутылками минералки. Мужчина с биточками — сам судья Данилкин.

Когда Сырова перешла к приобщению бумажных доказательств, я сбежал. Не представляю, как выдерживают это подсудимые. Я так и не услышал главного аргумента обвинения: 62-е правило Трулльского собора VII века. Интересно, как справился с ним прокурор, упорно называвший солею «солоей». С одной стороны, это смешно. Данилкин не случайно запретил смех — чтобы происходящее здесь хотя бы внешне походило на суд. С другой стороны, нет ничего тошнотворнее, чем смесь безбожного совка и религиозного мракобесия. И фраза «срань Господня», рефреном звучавшая весь день из уст судьи и прокурора, идеально точно описывает все, что происходит на этом процессе. Впрочем, не только на нем.