Главный враг

Иногда кажется, что для спецслужб главный враг — не бандит в подполье или с большой дороги, а любой журналист, который не поет дифирамбов власти, а честно делает свою работу. Почему, когда «лажаются» силовики и это становится известно, они начинают обвинять журналистов? Может, потому, что журналисты порой делают свою работу лучше, чем специалисты в погонах?

Преследовать журналиста проще простого! Вот он, родненький, нигде не скрывается, хватай его! Это же не преступника настоящего поймать. А так вроде и агрессивность свою есть на кого излить, и бурную деятельность показать. Ну и запугать, конечно, чтоб другим «писакам» неповадно было.

«Але! Шамиль Басаев? Это Черномырдин! Шамиль Басаев, говори громче!» — эти сейчас уже забытые слова тогдашнего премьер-министра России Черномырдина в июне 1995-го спасли жизни сотням российских граждан. После неудачного штурма подразделениями МВД и ФСБ здания Буденновской больницы, где чеченские боевики держали в заложниках около 1600 человек, именно Виктор Черномырдин при посредничестве правозащитника, депутата Госдумы Сергея Ковалева остановил это кровопролитие. Чеченцам пообещали коридор для выезда в Чечню. Басаев согласился, но предложил группе депутатов Госдумы и журналистам стать добровольными заложниками для обеспечения безопасности своего отряда.

Главный милиционер Ставропольского края генерал-лейтенант Виктор Медведицков сказал участникам «живого щита», что они должны написать расписки следующего содержания: «Я, такой-то, добровольно присоединяюсь к бандитской группе Ш. Басаева и выезжаю с ним в Чеченскую Республику, осознавая все возможные последствия своего решения. Дата, подпись»** «Журналисты на чеченской войне. Факты. Документы. Свидетельства». М., 1995, с. 108.. То есть вместо того чтобы сказать журналистам спасибо за то, что они рискуют и подставляют свою голову, генерал фактически заставил их признать самих себя членами «бандитской группы Басаева». Журналисты написали расписки, поскольку без этих бумажек колонна с боевиками и 120 заложниками не могла тронуться в путь. Автобусы двинулись в сторону горной Чечни, и на границе Дагестана с Чечней, в районе села Зандак, Басаев вместе со своим отрядом ушел в Чечню. «Добровольные» заложники вернулись обратно.

Дальше в прессе и друг другу люди задавали одни и те же вопросы: «Почему Басаеву дали уйти? Где сейчас Басаев? Почему вы его не поймали, ведь погибло больше 100 мирных граждан?» Замруководителя делегации правительства РФ по мирному урегулированию кризиса в Чеченской Республике Аркадий Вольский с экранов телевизоров отвечал, что Басаева в Чечне нет, он в Пакистане, поэтому и поймать его не могут.

Я тогда много работала в Чечне и была абсолютно уверена: Басаев в Чечне, а ни в каком не Пакистане. Взяла карту Северного Кавказа, посмотрела, где находится село Зандак и куда ведет дорога из этого населенного пункта, а вела эта дорога ровно в те два района, которые оставались на тот момент под контролем чеченцев — Ножай-Юртовский и Веденский. Значит, там и надо было искать Басаева.

Ближайшие дороги к этим районам были перекрыты блокпостами. Поскольку это не центральные трассы, где стояли контрактники, а проселочные дороги, то их охрану доверяли призывникам. Пройти через эти посты было нетрудно. Пропуском служили апельсины и, как теперь принято говорить, «печеньки». Автотранспорт, правда, не пускали, поэтому приходилось идти пешком 15–20 км по горам. Не могу сказать, что было легко, но вполне сносно, когда знаешь, что тебе нужно. А надо было показать властям, что они врут, и доказательством вранья могло быть только интервью с Басаевым.

„

Радиоактивный контейнер был доставлен из Грозного в Москву в хозяйственной сумке в одном самолете с депутатами Государственной думы России

”

Это интервью удалось взять спустя три дня после того, как Басаев был беспрепятственно отпущен российскими силовиками. Но одно дело взять интервью, другое — вывезти его, чтобы на блокпостах не отобрали аппаратуру вместе с эксклюзивом. Для этого тоже была разработана мини-операция: мы с оператором сидели в разных машинах, я ехала в кузове грузовика вместе с чеченскими женщинами как разнорабочая; огромная профессиональная камера держала свой путь в мешке с картошкой; отснятый материал — в тайнике, в другой машине.

Интервью с Басаевым вышло в эфир телекомпании НТВ. И вновь появились вопросы: «Как, разве Басаев не в Пакистане? Значит, вы, господин Вольский, говорили своим согражданам неправду, то есть врали?» Ответов, конечно, не последовало — ни от Вольского, ни от военных, ни от кого другого. Зачем отвечать на такие неудобные вопросы, проще во всем обвинить журналиста.

Тогдашний главный охранник президента Ельцина всесильный Коржаков написал письмо и.о. генерального прокурора РФ Ильюшенко о необходимости привлечь меня к уголовной ответственности. Прокуратура начала проверку по ст. 190 (недонесение о преступлении) и ст. 189 (укрывательство преступления) УК РФ. Допрашивать меня следователь приехал в телекомпанию, задавал всякие вопросы типа: как далеко находились от места встречи с Басаевым федеральные войска, когда я с ним предварительно договорилась о встрече, ну и всякое такое прочее. Мне кажется, что следователь прекрасно понимал всю глупость затеянного, но выполнял приказ. Действительно, где я могла укрывать Басаева, о каком преступлении я должна была сообщить, когда это преступление уже свершилось и преступник чудесным образом отпущен?!

По результатам проверки уголовное дело возбудить не удалось, тогда Ильюшенко направил председателю Роскомпечати Ивану Лаптеву представление с предложением принять к телекомпании НТВ «предусмотренные Положением о Роскомпечати меры». Председатель Роскомпечати Иван Лаптев расценил репортаж Елены Масюк как «акт большого гражданского мужества»**«Журналисты на чеченской войне. Факты. Документы. Свидетельства». М., 1995, с. 127.. За что от меня отдельное спасибо Ивану Лаптеву.

Через пару лет случайно встретила того самого следователя в Мосгорсуде, и он сказал: «А вы знаете, после того как я отказался возбуждать против вас уголовное дело, меня уволили из прокуратуры, теперь я адвокат». И как-то грустно он это сказал, с какой-то прошлой обидой — то ли на прокуратуру, то ли на меня. Бывшему следователю я ответила: «Но зато вы остались честным человеком. А это важнее».

В ноябре того же 1995 года* * После возвращения в Чечню Шамиль Басаев занимал должность командующего Восточным фронтом ЧРИ.  на пресс-конференции Шамиль Басаев сказал журналистам, что поскольку не выполняются соглашения с федеральными силами, то он отправил в Москву радиоактивный контейнер и в случае чего у него есть еще несколько таких же, содержимое которых они в любой момент могут взорвать или сбросить, скажем, в водозабор Москвы. Басаев показал мне фотографию отправленного контейнера, сказал, что сейчас он находится в Измайловском парке Москвы, и сам начертил схему. Не могу сказать, что была уверена на 100% в полученной информации, к тому же схема была уж слишком приблизительной. Но в любом случае проверить надо было. С помощью мощного дозиметра зарытый чеченцами «клад» был найден. Пока готовился об этом репортаж, руководители канала сообщили о находке в ФСБ. Та потребовала материал в эфир не выдавать и срочно доставить меня на допрос. Но репортаж вышел в вечерних новостях НТВ. К этому времени Измайловский парк уже оцепили военные. Радиационный фон вокруг контейнера был примерно пять рентген при норме 15–20 мкР/ч. «КамАЗ» медленно двинулся в глубь леса. Надев специальные перчатки, двое взрывотехников специально подняли контейнер, погрузили его в специальную капсулу и положили в бронированный кузов грузовика… Автомашины ФСБ… с радиоактивным грузом на борту стали медленно вытягиваться из парка»**Газета «Сегодня» от 25 ноября 1995 г..

ФСБ стала регулярно вызывать меня на допросы. Оказывается, спецслужбы располагали информацией, что у боевиков есть радиоактивные контейнеры и они планируют доставить их в Москву. Но тогда возникает закономерный вопрос: почему эти самые информированные спецслужбы не предотвратили привоз этого груза в столицу?!

На Лубянке спрашивали, как я узнала, как нашла, а может, сама и привезла, почему сразу не прибежала в ФСБ и не рассказала. На что я отвечала, что существует 306-я статья Уголовного кодекса «О заведомо ложном доносе» с наказанием до двух лет. Ведь «неверная информация отвлекает силы и внимание органов следствия и дознания от борьбы с действительными преступлениями», — говорится в комментарии к этой статье УК**А.В. Брилиантов. Комментарий к УК РФ, 2011.. И поскольку против меня уже пытались возбудить дело несколькими месяцами раньше, то я решила сначала проверить полученную в горах Чечни информацию. После того как она подтвердилась, мы и сообщили ФСБ, что нашли. Короче, какие могут быть претензии? Предъявить мне по закону было нечего.

Тогда на одном из допросов следователь между очередным показом мне фотографий боевиков, посмотрев прямо в глаза, очень мягко сказал: «Знаете, у меня такое ощущение, что мы с вами одно учебное заведение заканчивали и методы работы у нас с вами одинаковые. Вы много ездите в Чечню, многих там знаете, давайте вы нам будете сообщать о некоторых отличительных чертах некоторых боевиков». Я сделала паузу и, так же прямо смотря ему в глаза, мягко сказала: «Может, у нас с вами методы работы и одинаковые, но цели разные, поэтому вашим сотрудникам лучше самим на месте изучать отличительные черты некоторых боевиков». Фээсбэшник в ответ улыбнулся. Вызовы на допросы на том и прекратились.

Кстати, как я потом узнала, тот радиоактивный контейнер был доставлен из Грозного в Москву в хозяйственной сумке в одном самолете с депутатами Государственной думы России.

Елена Масюк — журналист, с 1993 г. работала на телеканале НТВ. Стала известной благодаря репортажам из районов боевых действий, прежде всего из Чечни. Лауреат многих журналистских премий.