 |
12 лет назад никто не понимал: Путин — человек Анатолия Собчака (первого демократического мэра Санкт-Петербурга) со всем, что к этому прилагается, включая представление о новой России, или он человек КГБ? Я тогда была поражена, что никто из представителей российской делегации, а там были Михаил Касьянов (тогдашний премьер-министр), Анатолий Чубайс и т.д., не могли ответить на мой вопрос. Ответом было молчание. Зал смеялся, а они продолжали молчать. Мне тогда показалось, что они чего-то боялись. И это, конечно, само по себе было ответом. Сегодня, наблюдая за выборами, ради чего я приехала в Россию, анализируя то, что произошло в течение последних 12 лет, мне кажется очевидным: Путин — это политик, которому комфортнее в советском прошлом и удобнее оперировать советскими представлениями о жизни и политике. Он человек прошлого, а не будущего.
Что вы имеете в виду под этими понятиями — «прошлое», «будущее»?
Я приезжала в Советский Союз в качестве журналиста, работала по программе журналистского обмена в газете «Московские новости», где мы с тобой делили один кабинет, так что для меня «прошлое» — это страна, в которой все контролировалось сверху, в то время как динамизм, инициатива, индивидуализм рассматривались (властями) как угроза. Я разговаривала сейчас здесь с бизнесменами, и они говорили мне о взятках, которые надо платить на каждом шагу, о судах, которые выносят решения не на основе закона, а чего-то другого, о системе, в которой одни правила — для людей, приближенных к власти, и другие — для всех остальных. Здесь нет честной игры. Да, ни в одной стране нет абсолютно честной игры, но есть стремление более или менее придерживаться ее рамок, в России ее нет совсем. Вот это все — прошлое. Что касается будущего, то я тоже видела его здесь, в том числе на Пушкинской площади: я видела людей, которые ощущают себя гражданами, которые работали наблюдателями на выборах, которые хотят изменений. Но слушая победную речь Путина (на Манежной площади), я вновь увидела человека, который считает, что все изменения возможны только сверху, что индивидуальное действие, инициатива должны быть под контролем. Он считает, что люди недостаточно знают, понимают, чтобы самим себе выбирать губернаторов, чтобы уметь разбираться в (политических) альтернативах и делать самостоятельный выбор. Между тем я видела это новое поколение, поколение интернета, людей, которые вполне способны делать осознанный выбор, которые, если появятся равные правила игры, могли бы стать катализатором развития России. В конце концов, Россия далеко не страна третьего мира, а главный ее товар — по-прежнему нефть и газ, и десятки тысяч блистательных молодых людей уезжают из России — их много в США, их много в Кремниевой долине. Почему они там, не здесь?
«Мы не стадо»
Вы писали об «арабской весне», не день и не два провели на площади Тахрир в Каире и вообще в странах региона: насколько нынешние протесты в России похожи на то, что было в том же Египте?
Очень много похожего. Приведу пример: когда я писала о протестах на площади Тахрир, которые организовали молодые и хорошо понимающие в интернет-технологиях люди, я в какой-то момент поехала в бедный, рабочий район Каира, села в кафе и слушала, о чем говорили люди. А они повторяли одну и ту же фразу: до того как эти молодые ребята вышли на Тахрир, мы были убеждены, что перемены невозможны, что мы — вот ровно так они говорили — ослы, победить систему нельзя, мы на нее обречены. А эти молодые ребята, говорили они, заставили нас думать, что мы на самом деле не ослы и у нас есть силы все поменять. Потом я поймала такси: у таксиста на полу лежал пластиковый мешок. Он мне объяснил: «Раньше, до Тахрир, я мусор просто выбрасывал в окно, потому что это была не моя страна, теперь я завел этот пластиковый мешок, потому что, после того что произошло, я сказал себе: «Теперь это моя страна, и я должен вести себя соответственно». Вчера я разговаривала с Михаилом Дмитриевым, главой ЦСР (Центр стратегических разработок), и он мне рассказал, что, когда они делали свое исследование, люди, участвовавшие в фокусных группах в разных городах, повторяли одну и ту же фразу: «Мы не стадо». Меня поразило, что в Египте и в России люди квалифицируют свое бесправие схожими определениями. То есть и там и здесь это вопрос достоинства людей, уважения к ним. Ситуацию в Египте взорвала история Халида Саида, молодого человека из Александрии, которого полицейский вытащил из интернет-кафе и головой ударил о металлический рельс — за то, что он в своем блоге писал о коррупции. Родственникам выдали тело и — все. И люди вышли на Тахрир с лозунгом «Мы все — Халид Саид», они требовали justice, правосудия, имея в виду справедливость. Они требовали, чтобы им дали голос, возможность выбирать себе лидеров, иметь закон, который один и для привилегированных слоев, и для бедных. И в России сейчас выросло поколение, которое хочет большего, чем просто стабильность: права выбирать, уважения к себе, признания за ними их права на достоинство.
Бульон для радикалов
Однако «арабская весна» принесла с собой хаос, насилие по отношению к коптам — христианам в Египте, доминирование исламских ортодоксов и проч., не говоря уже о том, что у власти в том же Египте по-прежнему военные, которые несут часть ответственности за жертвы на Тахрир. В России часто приводят это в пример, аргументируя тезис о том, что альтернатива путинской стабильности — «коричневые», в результате чего Россия вновь погрузится во тьму. Что вы на это ответите?
Во-первых, Египет значительно беднее России и с точки зрения экономики, и с точки зрения уровня образования. Во-вторых, причина того, что «Братья-мусульмане» получили много голосов (на выборах в парламент), — в том, что авторитарный режим на протяжении целого ряда лет не позволял развиться политическим партиям и единственным местом, где могли сформироваться политические организации, были мечети. Россия — страна, которая одной ногой находится в Европе. Это современная страна с развитой экономикой, хотя все еще слишком зависимой от природных ресурсов, здесь в городах, особенно в центре, сформировался средний класс — основа для здоровой демократии. Россия, как мне кажется, готова к тому, чтобы иметь открытую политическую систему, в которой будут соревноваться разные политические пристрастия, естественно, в рамках закона. Что касается опасности прихода к власти «коричневых», то такого рода идеи произрастают в тех обществах, где молодые люди лишены перспективы, поскольку коррупция не позволяет создавать бизнесы, а значит, рабочие места, и где нет поля для свободного соревнования разных политических взглядов. Кстати, в чем еще Египет и Россия похожи: и в Египте основные средства массовой информации, телеканалы прежде всего, находятся в руках властной верхушки. Это не позволяет свободно обсуждать существующие в обществе проблемы, порождает всякие ложные страхи по поводу угрозы со стороны меньшинств — с одной стороны, и способствует появлению национализма самого дурного свойст-
ва — с другой. Египет — как раз пример того, как контроль над СМИ загоняет ситуацию в тупик, создает проблемы, которые в ином случае могли бы решаться через обсуждение — так, как это происходит в Европе, где иммиграция — тоже весьма горячая тема, или в США. Короче, мне кажется, что аргумент «если мы откроем политическую систему, то к власти придут крайние радикалы» несостоятелен, для радикалов питательный бульон — как раз закрытая система.
Tweet
