Выдающийся французский режиссер-документалист Бруно Монсенжон представил в Москве два своих фильма о гениальном музыканте Глене Гульде. Фильмы о музыкальных гениях принесли Монсенжону мировую известность, а его книга «Рихтер. Диалоги. Дневники» стала бестселлером в Великобритании, Франции, США и Японии и пережила уже не одно издание. Бруно Монсенжон, который очень редко общается с прессой, нашел время для эксклюзивного интервью The New Times
Бруно Монсенжон — Олегу Дусаеву
Разве я режиссер? Ну что вы... Я музыкант, который делает фильмы. Стремление к творчеству вне музыки. Мне всегда чего-то не хватало в сфере исполнительского искусства. И когда я встретился с Гульдом1 , я понял, что это для меня важный знак. Я слышал некоторые его записи, но его философские теории мне были неизвестны. Однако за его записями я чувствовал, что он мыслит особенно. И когда мы встретились, я понял, что нашел человека, мысли которого отражают мои собственные. Он мне сказал: «Надо себя посвятить режиссуре. Зачем тебе выступать много? Это никому не нужно».
Исповедь Рихтера
Известно, что Святослав Рихтер сам выразил желание общаться с вами.
Да, и это было очень странно. В сентябре 1975 года раздался звонок от его секретаря, которая передала мне его желание со мной работать. Над чем? Это было неизвестно. Книга? Фильм? Было совершенно неопределенно. Он даже не захотел меня видеть, только передал, опять-таки через секретаря, что желал бы, чтобы я сделал его биографию. Я, конечно, сказал, что я не биограф и это меня не очень интересует. Информацию мне брать неоткуда, и вообще это не моя работа. Я прислал ему несколько страниц с вопросами и намекнул там на Марселя Пруста. Может ли быть гений в исполнительском искусстве? Пруст так ставит вопрос. Рихтера заинтересовало это. Он позвонил мне сам и пригласил к нему прийти. Это было начало нашего творческого общения, которое длилось до его смерти. Мы виделись с ним ежедневно. Он много рассказывал, исповедовался. Я все время переживал, что со мной не было камеры. Через два месяца ежедневных встреч с ним я намекнул на возможность съемки. Он очень скромно и приятно отреагировал на это. Сказал: «Ну, потом, потом...» Но не было отрицательного ответа. Потом он уехал в Японию, потом в Германию, потом позвонил и сказал, что будет в Италии. Я приехал из Парижа, и мы общались еще. Я купил маленькую камеру. У меня в Антибе, на юге Франции, есть маленькая квартира, там много солнца. Рихтер не мог вернуться в Р оссию, он был уже тяжело болен. Он остался там. В Антибе я смог работать с ним. Он знал, что есть камера. И очень трогательно дал это понять однажды. Мы работали каждый день, но только один час, не больше, когда солнце давало хороший свет. В один из дней его секретарь Елена вошла в комнату и сказала: «Маэстро, уже нужно постирать вашу рубашку». Он сказал: «Нет, так нужно для Бруно». То есть он понимал, что мне нужно, чтобы он был в одной и той же одежде. Потом, когда мы сели в машину и поехали в ресторан (было уже два года, как мы работали вместе), он вдруг спросил: «Ну что, съемка была сегодня удачная?» Так он дал понять, что все нормально. Он действительно хотел исповедаться.
Вы как-то сказали, что Рихтер был куда более странным человеком, чем Гульд...
Это правда. Рихтер — артист-фантасмагория. Это не рациональный человек, хотя о нем так многие думают. Когда он играл — все было очень логично, поэтому создавалось такое впечатление. Но в жизни он легко перескакивал с одной темы на другую без логической связи. Он мыслил очень оригинально и весьма интересно. А Гульд, наоборот, описал заранее свой путь. Это его философия — максимальная логичность. Хотя его воображение и фантазия были гигантскими. Многие описывают Гульда как трагическую личность, но это не про него. Когда так говорят, я не узнаю своего Глена. А Рихтер все-таки был непредсказуем. Непонятно, что будет через полчаса, какое настроение и так далее... Он был как ребенок — со всей свежестью ребенка, со всей неожиданностью...
Странный случай
Вы создали фильмы про Ойстраха, Менухина, Гульда, Рихтера и многих других музыкантов. Кто из них оставил самый большой след в вашем сердце?
Трудно сказать... Хотя нет, все-таки Менухин. Этот человек — такой естественный гений. Он очень страдал, потому что как скрипач уже не был на таком уровне в конце жизни, как в раннем возрасте. У него был невероятный шарм. Всех притягивали его юмор и доступность... Знаете, он умер 12 марта 1999 года. А 11 марта он написал мне письмо, которое я получил 13 марта, уже когда знал, что он умер... Менухин всегда говорил без всякого стеснения, это все отражается в его игре. У меня были более глубокие отношения с Гульдом, но для меня самым трогательным музыкантом остался Менухин. Каждый раз, когда я смотрю последний фильм, который мы сделали с Менухиным, я не могу сдержать слезы... Может, это объясняется и тем, что он сыграл важную роль в моей жизни. Я услышал запись Менухина, когда мне было 4 года. Я не знал даже его фамилии в этом возрасте, сами понимаете... Это сейчас я знаю, что это был си-минорный «Венгерский танец» Брамса. Игра Менухина — это мое самое первое сильное музыкальное впечатление.
Большинство художников, про которых вам удалось снять фильмы, были крайне закрытыми людьми. Почему они доверились вам?
Мне кажется, это легко объяснить. У меня компетентность и в музыкальной сфере, и в режиссерской. К тому же мы много играли вместе. Это тоже важно. Меня интересуют музыканты, которые находятся вне пределов инструмента, которые шире. Гульд — это самый высокий образец. Для него рояль не существовал. Это был только инструмент. Гульд даже никогда не занимался. Он брал ноты и просто читал их глазами. Что Мясковского, что Шенберга — ему достаточно было просто смотреть. Он не хотел лишний раз подходить к роялю и даже считал, что это опасно для музыкального мышления. Т огда пальцы начали бы диктовать мозгам, а это опасно — вот как он думал. Т олько в последний момент он проверял себя, немножко играл. Я помню такой странный случай... В 1977 году я приехал в Т оронто. Из аэропорта поехал в гостиницу, было позднее время. Я вошел в номер — и в ту же секунду раздался телефонный звонок. Я взял трубку, это был Глен, который шутя мне сказал: «Мои шпионы сказали мне, что ты уже в городе». Он сидел на улице в машине, у него уже в те времена был в машине телефон. Я спустился, мы проговорили один час в автомобиле, и он сказал: «Было бы хорошо, если бы ты в этот раз пришел ко мне домой». Это очень важный момент: ведь Глен не жил дома, он жил в гостинице. И тут он меня позвал домой и объяснил почему: «Мне надо заниматься». Когда я услышал это слово «заниматься», подумал, что я рехнулся... Этого слова не было в его лексике. Я спросил, что случилось? Он ответил: «Я совершил очень большую ошибку. Я должен записывать концерт Веберна для 13 инструментов. Запись через неделю. Я сегодня днем пришел домой проверить некоторые вещи у рояля и обнаружил, что играю партии всех инструментов. Мне нужно избавиться от этих партий, и придется каждую разучить отдельно». Это был человек такого дарования, что ему не нужны были никакие занятия на фортепиано. Л юбую рукопись он читал спокойно, даже Веберна — анализировал все сочинение. Для него это был интеллектуальный процесс. Вот какие художники меня интересуют — те, которые не ограничиваются своим инструментом, которые превосходят натуру инструмента.
Цивилизация нейлона
Но ведь время великих музыкантов, и уж тем более тех, кто умеет быть вне инструмента, прошло.
Я согласен с вами. Но убежден, что будут другие великие музыканты. Нет, все-таки и сейчас есть. Григорий Соколов — гигантский пианист, личность колоссального масштаба. Петр А ндржевский2 — потрясающий музыкант. Вот среди скрипачей я не думаю, что услышу при моей жизни опять звук скрипки, который может сравниться с Ойстрахом или Менухиным.
О ком же будут ваши будущие фильмы?
Недавно мы сделали с Геннадием Рождественским фильм. Его жена Виктория Постникова — великолепная пианистка. Я всетаки вернусь к вашему предыдущему вопросу. Да, можно рассуждать: а кто есть после Баха? Кто в центре музыкальной истории? Кто может писать после этого великого человека? Но ведь появились и Гайдн, и Шуберт, и Бетховен, и Стравинский. Т ак что я не хочу думать, что все закончилось. И через два века будет что-то. Наше время черное, но я оптимист по натуре и считаю, что музыка будет жить... Конечно, если мы будем считать музыкой то, что распространяется мобильными телефонами, в магазинах и лифтах... Это для маргиналов. И это пройдет. У нас сейчас цивилизация нейлона...
То есть?
Ну согласитесь, нейлон — это все-таки не хлопок и не шелк. Поняли? (Смеется.)
Бруно Монсенжон — знаменитый французский скрипач и выдающийся режиссер- документалист, который, продолжая успешно выступать, прославился рядом блестящих фильмов о великих музыкантах ХХ века. Его ленты о Глене Гульде, Иегуди Менухине, Дитрихе Фишере-Дискау, Давиде Ойстрахе, Святославе Рихтере, Гидоне Кремере, Виктории Постниковой и Геннадии Рождественском стали классикой. Фильм «Рихтер непокоренный» получил несколько престижных премий, в том числе золотую премию FIPA в 1998 году. Автор бестселлеров о Святославе Рихтере и Глене Гульде. Блестяще владеет русским языком.
____________________________
1 Глен Гульд (1932 —1982) — великий пианист, исполнительские интерпретации которого создали новое направление в искусстве фортепианной игры.
2 Петр Андржевский — молодой пианист польсковенгерского происхождения
