Обыкновенный экстремизм. Региональным подразделениям МВД по борьбе с экстремизмом скоро не с кем будет бороться. Оппозиционеры и правозащитники массово перебираются в Москву и Петербург, потому что давление местных центров «Э» на инакомыслящих стало уже совершенно нестерпимым. С методами работы региональных борцов с экстремизмом знакомился The New Times
«Я уехал в Москву только из-за давления со стороны правоохранительных органов. Такое ощущение, что у тебя земля под ногами горит, — говорит студент, левый социальный активист из Читы Андрей «Куба» Кравченко. — Едва уехал — возбудили уголовное дело. По статьям 213 ч. 1б («Хулиганство») и 282 («Возбуждение ненависти»). 213-я — за то, что я якобы побил кого-то после футбольного матча, а уже 282-я — просто «для важности».
В Чите Андрей участвовал в работе социальных форумов, организовывал акции экологического протеста, был в печально знаменитом лагере экологов под Ангарском, после нападения на который погиб активист Илья Бородаенко* * См. The New Times № 4 от 7 февраля 2011 г. , организовывал концерты, помощь детям в детдомах и бездомным. Так и стал экстремистом.
Типичный «экстремист»
Центры «Э» существуют в МВД с осени 2008-го, когда были ликвидированы подразделения по борьбе с оргпреступностью (УБОПы), и большая часть их сотрудников перешла в едва созданные структуры, формально нацеленные против терроризма и экстремизма. Но еще в середине нулевых, когда только формировалось антиэкстремистское законодательство, правозащитники высказывали опасения, что применяться оно будет не столько против террористов, сколько против любых инакомыслящих. И станет фактически регулятором протестных настроений. Так и произошло. «Клиентам» центров остается лишь бежать в столицы, где еще есть СМИ, готовые вступиться за репрессируемого, действуют правозащитные организации.
«Наши милиционеры хитры на выдумки. Если я покупал билеты на транспорт по своему паспорту, то как бы ни добирался в Читу, на поезде или самолете, сотрудники всегда встречали меня у подъезда, — вспоминает Кравченко. — Угрозы, конечно, сложно доказать, но они есть. Сотрудники «Э» приходят к тебе на учебу, работу, домой, всем интересуются, спрашивают, откуда у твоей семьи средства на квартиру. Называют тебя преступником, говорят, что таких надо сажать. В отделе, если уж попал на их неформальные беседы — а повестку они выписывают прямо там, на коленке, — тебя снимают на камеру без твоего ведома. Тыкают распечатками личной переписки из интернета. На даче в качестве улик — дескать, я кого-то бил — забирали хозяйственный инвентарь и даже разобрали на рейки теплицу. Вдруг я кого-то бил рейкой? Как-то на беседу пригласили моего товарища. Опера ему сказали: «Раз ты говоришь, что отошел от активистских дел, то пиши об этом заявление. А мы покажем это заявление «Кубе» и посмотрим, что с тобой будет!»
По убеждению Андрея «Кубы», в Москве еще есть возможность быть услышанным: «Я хотя бы не пропаду без вести — обо мне хоть кто-то пошумит на тех же Чистых прудах. А там, где никто не услышит, — проще задушить. У нас в Забайкалье «эшники» чувствуют себя хозяевами: угрожают, например, выпилить дверь, если человек им не открывает»* * Вскоре после интервью Андрея задержали в Москве и отправили в Читу, где он находится теперь под подпиской о невыезде. .
Убоповское прошлое борцов с экстремизмом, по мнению блогера Анны Поляковой* * Автор сайта extremizma.net, где собираются сведения о всех пострадавших от произвола сотрудников «Э». , это одна из главных проблем: «Опера в центрах «Э» — люди, привыкшие иметь дело с организованной преступностью, с людьми жесткими, вооруженными, с которыми у них было право не церемониться. По-другому они не умеют работать. Отсюда допросы с пакетами на головах у активистов и отбиванием почек. Региональные «эшники» считают идеальной ситуацию, когда на их территории вообще нет никаких политических организаций или инициатив, кроме официозных. На беседы, которые тоже являются средством давления, вызывают всех подряд, включая зоозащитников и участников инициативы «Еда вместо бомб», раздающих еду бездомным».
Активисту «Автономного действия»* * Межрегиональная организация «либертарных коммунистов». Дмитрию Бученкову, преподававшему политологию в одном из вузов Нижнего Новгорода, пришлось переехать в Петербург. «Когда нижегородская группа «Автономного действия» проводила приуроченный к 23 февраля «Фестиваль дезертира», — рассказал он в интервью The New Times, — на мероприятие прибыли и оперативники «Э». Я не скрывал, что помещение, в котором все собирались, снималось на мое имя. Меня вызвали к руководству вуза, предложили уволиться по собственному желанию и дали понять, что моего увольнения добьются в любом случае. Хотя до этого никаких претензий не было, мне даже обещали повышение. Я уволился и уехал. Что бы в городе ни происходило: демонстрация, политизированный концерт, антифашисты подерутся с фашистами, оперативники желали побеседовать именно со мной. Было ощущение, что не сегодня завтра меня подставят, и я получу как минимум условный срок».
Дальше — тишина
Несмотря на постоянную критику со стороны СМИ и правозащитников, возможности борцов с экстремизмом лишь расширяются. Так, центры «Э» — единственная структура, штат которой вырастет на треть при превращении милиции в полицию. Следовательно, «эшникам» придется изобретать новые формальные привязки любых уголовных дел к антиэкстремистской специфике. Так, в начале мая в Петербурге сотрудники центра «Э» задержали мошенников, вымогавших деньги у стариков. Где связь с экстремизмом? Вымогали деньги у ветеранов Великой Отечественной, то есть это уже не просто старики, а социальная группа. В Новосибирской области две недели назад эшники накрыли подпольное производство поддельной водки. Связь с экстремизмом? Владелец бизнеса — уроженец Азербайджана, следовательно, входит в список потенциальных пособников экстремистских организаций. Расплывчатое определение «социальная группа», используемое в антиэкстремистской практике, порождает множество курьезов. Усилиями центров «Э» в разных уголовных делах в качестве «социальных групп» уже фигурировали сотрудники правоохранительных органов, военные, государственные служащие, владельцы отечественного автотранспорта, компартия и власти Китая. Прокуратуру просили возбудить дела в защиту таких социальных групп, как «правозащитники», «журналистское сообщество» и «болельщики СКА». Зато суд в Тамбове 5 мая 2009 года постановил, что гомосексуалистов «нельзя отнести к отдельной и определенной социальной группе» по смыслу ст. 282 УК.
Впрочем, работы по профилю центрам «Э» тоже хватает. Например, в Волгограде борцы с экстремизмом просто не позволили местным оппозиционерам принять участие в запланированных на майские праздники акциях — либо не выпускали из дома, либо забирали «для выяснения личности».
Галина Кожевникова, заместитель директора центра «Сова» (интервью записано незадолго до смерти правозащитницы)
В неправомерном антиэкстремизме есть две вещи: неправомерное преследование и идиотизм исполнителя. Закон написан плохо, трактоваться может как угодно и применяется точно так же. Интенсивность его неправомерного применения в первую очередь связана с отчетностью. В городах, где реальных экстремистов нет, их начинают выдумывать. Есть группы активистов, которых преследуют целенаправленно, вне зависимости от региона. В первую очередь это нацболы (сейчас — «Другая Россия»). Они заметны, они не скрываются.
До суда и административных наказаний мало что доходит. Большая часть остается на уровне угроз. Активистов вызывают в департамент, угрожают завести дело. Или разговаривают так, что человек уходит из департамента в полной уверенности, что на него заведено дело.
При этом мы видим, что наращивается антиэкстремистская статистика за счет каких-то формальных вещей: неправомерные предупреждения библиотекам, школам. Количество уголовных дел не сильно растет. Антиэкстремистское законодательство сейчас себя настолько дискредитировало, что любое упоминание преследования за экстремизм делает возможность раздуть пиар-кампанию. Правоохранители понимают, что применять такую практику не очень удобно. Потому, мне кажется, разрастаться она не будет.
Михаил Маглов, активист «Солидарности», переехал в Москву из Омска
В Омске я состоял в молодежном «Яблоке», работал в нефтяной отрасли. Ситуация в регионах, конечно, разная. Слышал, что в Красноярске с политикой куда мягче. А у нас участие в протестах против милицейского произвола или из-за каких-либо студенческих проблем приводило и к отчислениям из вузов, и к явно незаконной слежке, и к насилию. Так, однажды некий «штатский» больше суток дежурил в моем подъезде, ожидая, когда я выйду из квартиры. А потом в этом же подъезде неизвестные битами избили моего товарища. Видимо, думали, что это я: избивая, называли его моим именем. На другого активиста напала якобы группа кавказцев с криком: «Бей русских!» Но это бред, у нас в городе и кавказцев-то немного. Омск — город-миллионник, но при этом все всех знают, и оппозиционная деятельность крайне затруднена.
Ольга «Франческа» Иванова, журналистка, активистка «Левого фронта», перебралась в Москву из Краснодара
Пока я жила в Краснодаре, мою маму часто вызывали на беседы — тогда мне было только 19 лет (сейчас 25). Вызывал сотрудник краевой администрации, занимавшийся связями с общественностью. Сначала мне названивал, пытаясь на меня повлиять, а потом переключился на маму. Как и многие активисты из разных регионов, я собиралась поехать на контрсаммит в Питер в 2006 году против «Большой восьмерки», и на меня было совершено нападение. Я предполагала, что меня могут задержать, как и многих региональных активистов. Но недалеко от универа в три часа дня на меня просто напали двое мужчин. Утащили под дерево, высыпали все из рюкзака. Они не взяли ни золотые кольца, ни сережки, зато отобрали все вещи, нужные мне для поездки, и билет.
Я подала заявление в милицию, так и написала, что к делу причастны… ясно какие органы.
Потом были вызовы в УБОП без причины, приходили домой, требовали расписываться на каких-то странных документах: мол, я не собираюсь совершать экстремистских действий. Фактически перед каждыми праздниками приходили или когда Путин в Ростов приезжал. Потом чуть из вуза не исключили, хотя я на отлично училась.
Я уехала после того, как организовала акцию обманутых дольщиков. Я сама дольщица, это даже не политическая акция была. Меня забрали в кафе после акции, а написали, что во время задержания я стояла с плакатом. К счастью, знакомый заснял задержание на видео, это стало доказательством, что протокол сфальсифицирован. Но ночь в ОВД я все-таки провела и насмотрелась, как людей били…
В любом провинциальном городе есть несколько активных людей, и на контроле за ними полностью сосредотачивается машина власти. Свободной прессы в Краснодаре вообще нет. Что случится — никто ничего не напишет.
Tweet
