Швейная фабрика. Работают осужденные 40 часов в неделю
Сюда лучше не попадать. В женских колониях не хватает мест — утверждают в Федеральной службе исполнения наказаний. За что садится и как отбывает наказание слабый пол — The New Times узнавал в самой известной российской зоне для женщин — Можайской колонии
«Унас перелимит. Колония рассчитана на тысячу осужденных, а их здесь больше, — говорит начальница Можайской колонии Ирина Гадаева. — Большинство сидит за убийство и наркотики. Остальные — за кражи и мошенничество». Гадаева работает в тюремной системе тридцать лет. Последние десять заведует Можайской колонией.
 |
| Начальница Можайской колонии Ирина Гадаева призналась в интервью
The New Times, что многие из осужденных для нее как заблудшие дети |
Изменение контингента
За тридцать лет тюремный контингент, по словам начальницы колонии, сильно изменился. «Когда я пришла сюда работать, большинство женщин сидело за хозяйственные преступления. Бывали и такие, кто за кражу трех рублей из кошелька мог получить три года лишения свободы. Встречались убийцы, но их было меньше, чем сейчас». Ирина Гадаева говорит, что женщин, сидевших в те времена за убийство, можно разделить на три категории.
«Это те, кто, не выдержав побоев мужа, убивал его кочергой или тем, что попадалось под руку. Вторая категория: убийства в пьяном угаре, когда женщина убивает, потому что ей кажется, что мужчина ее обидел. И самая незначительная категория убийц — женщины, совершившие умышленные преступления из хулиганских или корыстных побуждений. За наркотики сидели единицы. Не так, как сейчас, когда за сбыт наркотиков сидит чуть ли не половина. К нам стало больше попадать женщин, совершивших убийство из корыстных целей. Увеличилось число детоубийц. И если раньше мы старались скрывать от других осужденных, что совершили эти женщины, придумывали им легенды, чтобы с ними на зоне ничего не произошло, то теперь в этом нет нужды. Остальные женщины к детоубийцам относятся спокойно».
Причины роста женской преступности Ирина Гадаева видит в отсутствии воспитания. «Дети воспитываются на жестокости, — говорит она в интервью The New Times. — Герои современных мультиков — сплошь уродцы. Фильмы на телевидении — сериалы с кровью, насилием. На ток-шоу учат, как подставить конкурента. Меня все это просто бесит».
Монастырь для оступившихся
Несколько тяжелых железных дверей отделяют административный корпус от зоны. «У вас есть запрещенные предметы: наркотики, оружие, мобильные телефоны, диктофоны?» — спрашивает у корреспондента The New Times охранница на проходной.
Женщины в одинаковых зеленых пальто и серых пуховых платках курят около барака. По двое, по трое медленно бредут кто куда: кто в клуб, кто в медчасть. Если бы не колючая проволока, можно было бы подумать, что идешь по провинциальному поселку. Здесь — женское царство. Женщины-тюремщицы охраняют зэчек.
Эти женщины отработали смену и ждут около двери, которая ведет в жилую зону
Барак — жилой корпус или отряд. Здесь, как правило, живут около восьмидесяти осужденных. Нам показывают спальню. Двухъярусные нары, застеленные белоснежными простынями с кружевными подзорами. В бараке стерильная чистота, на стенах — картины, на окнах — кокетливые занавески с оборками. В комнате отдыха — большой плазменный телевизор. Пожилые женщины в одинаковых клетчатых платьях с неохотой отрываются от экрана. Фотографироваться отказываются и говорить не хотят. Они на пенсии, на работу не ходят. Большую часть времени проводят у телевизора.
Если бы не «колючка», можно было бы подумать, что находишься в обычном российском поселке, где принято сушить белье на улице
Клеймо на всю жизнь
Разговаривать соглашаются только так называемые активисты.* * Осужденные из числа «актива», те, кто участвует в жизни колонии, в художественной самодеятельности, состоят на хорошем счету у администрации.
2 января 2011 года в колонии состоится ежегодный конкурс бальных танцев. Ольга и Людмила репетируют танец «Чикаго-джаз-2020». «Мы сами придумали этот сюжет, — рассказывает Ольга. — Представьте: девушка, одетая в черное обтягивающее платье, выходит на сцену танцевать, мужчина не выдерживает, снимает ее со сцены и они танцуют вместе».
Партию мужчины будет исполнять Людмила. Ей 25. Она носит короткую стрижку и предпочитает ходить в брюках. В колонии Людмила всего шесть месяцев и говорит, что до сих пор не может привыкнуть. Ей осталось сидеть еще четыре года. «Мне ужасно обидно за потерянные годы, — признается девушка. — Обидно за свой проступок».
Вика, которая в Можайке просидела уже три года, тоже мучается чувством вины. Она привыкала к здешней жизни года полтора. А когда адаптировалась, то поняла для себя главное: нужно сделать все возможное, чтобы уйти отсюда как можно скорее. Как? Хорошо работать, соблюдать правила внутреннего распорядка, жить жизнью отряда, участвовать в конкурсах, состоять в психологическом активе, готовить психологические рефераты. Темы рефератов самые различные: «Дети без родителей», «Дети концлагерей», «Татьянин день».
Вике 21 год. На воле она училась в институте Натальи Нестеровой. «Меня взяли под стражу в зале суда, — вспоминает Вика. — Приговор слишком суровый. Могли бы дать условный срок. А теперь у меня клеймо на всю жизнь. Где я смогу работать?» О преступлении здесь спрашивать не принято. Но понятно, что все эти девушки из «актива» — не убийцы и не отпетые мошенницы. Они, скорее всего, жертвы пресловутой 228-й статьи, части 2-й.* * Незаконное производство, сбыт или пересылка наркотических средств в крупном размере группой лиц наказывается сроком от 5 до 12 лет лишения свободы.
«Как правило, это девчонки из хороших семей, — говорит Ирина Гадаева. — Попали в тюрьму по дурости. В институте учатся, им там кто-нибудь предлагает наркотики, они берут себе дозу, подружке дают попробовать. Их привлекают как сбытчиков — и приговор: пять лет лишения свободы. Я не судья и никогда им не буду, но считаю, что к таким случаям надо относиться внимательнее. Вот таких девчонок я бы закрывала на день в тюрьме, а потом выпроваживала бы домой. Я уверена: они бы так напугались, что никогда бы уже ничем подобным не занимались».
Дом ребенка у колючки
Особое место в Можайской колонии — Дом ребенка. Он отделен от зоны специальными воротами, на которых нарисованы разноцветные звери. Во дворе, недалеко от колючей проволоки, — качели, карусели, детские горки... Здесь мамочки гуляют с детьми. В Доме ребенка сейчас — 111 детей. Часть из них постоянно живут с мамами, к остальным осужденные приходят погулять и поиграть. «Есть такие женщины, которые поживут с малышами, а потом пишут заявления, чтобы их вернули обратно в отряд», — отмечает Гадаева.
Осужденная Саша Н. приходит к своей трехлетней дочери Вике в Дом ребенка один раз в день
Детей в Можайской колонии держат до трех лет. Если мама за это время не освобождается, то ребенка отправляют к родственникам или в детский дом. У многих детей, родившихся в тюрьме, — неврологические проблемы. У детей наркоманок, например, начинается ломка сразу после рождения, бывают дети с уродствами, с ВИЧ-инфекцией.
«Дети, живущие в колонии, отстают в развитии, — говорит правозащитница Алла Покрас. — Я вообще не вижу смысла в том, чтобы держать их в колонии, если мать не живет с ними вместе. Ведь для ребенка самое главное, чтобы с самого раннего возраста был кто-то, кто за ним постоянно ухаживает. Поэтому, если мама не желает жить вместе с ребенком, лучше этого ребенка отдать в детский дом, чтобы у него появилась возможность быть усыновленным в раннем возрасте».
К разбитому корыту
В Доме ребенка тихий час, а на «швейке» съем: одни женщины закончили работу, им на замену приходят другие. В Можайской колонии шьют форму для сотрудников МВД. Работать обязательно. Галина — медицинский работник. До тюрьмы шить не умела. А теперь гордится тем, что выполняет норму.
Около кабинета начальницы колонии толпятся люди. С Ириной Гадаевой пришли прощаться осужденные. Во вторник, 7 декабря, по УДО освободились семнадцать женщин.
«Многие уходят, — говорит Ирина Гадаева. — Но ведь многие и возвращаются. Есть женщины, которым наказание заменяют исправительными работами, а они не выдерживают — и снова к нам. А есть и такие, кто после освобождения не находит работу, а в семье неполадки, они совершают какое-то новое преступление и приходят к нам радостные: «Здравствуйте, я вернулась!» Ужас в том, что некоторые из них, живя в колонии на всем готовом, понимают, что здесь не так уж и плохо, а на воле их никто и ничто не ждет. Должна быть специальная служба для работы с освободившимися из колоний. Там должны быть психологи, юристы, службы сопровождения. Ведь здесь, в неволе, мы решаем все их проблемы. Они в общем-то неплохие. Есть, конечно, среди них отравы, на которых глаза бы мои не глядели. Но ведь есть такие, которые потом с воли пишут письма и благодарят».
Из Можайской колонии освобождаются по вторникам, а этапы с новыми осужденными приходят каждый день...
