Старикам тут место. В прокат выходит один из лучших фильмов прошлогоднего Каннского фестиваля — «О’Хортен» норвежского режиссера Бента Хамера, картина о пожилом машинисте локомотива, абсолютное торжество негромкого скандинавского абсурда
Фильмам о стариках в кинематографе отведена особая резервация — они существуют, скорее, для фестивальных отборщиков, но никак не для публики. Дело, возможно, в общепризнанной установке на гедонизм, выводящей за скобки культурного процесса старость и смерть. Здесь слишком сложно найти верную интонацию.
Классический кинематограф в качестве решения предлагает высокий сентиментализм, как в фильмах «Умберто Д» и «Джинджер и Фред», где возраст персонажей — симптом универсальной человеческой уязвимости и одиночества. Кинематограф новейший идет на сознательное снижение пафоса, как в «Смерти господина Лазареску» (2005), картине румынского интеллектуала Кристи Пуйю, где история умирающего от рака печени старика рассказана натуралистично и подробно.
Локомотив в подарок
Бент Хамер, один из самых известных норвежских режиссеров (в нашем прокате шли его «Кухонные байки» и «Фактотум» — англоязычная экранизация рассказов Чарльза Буковски), остается в границах скандинавской сдержанности: ни разжалобить, ни шокировать зрителя он не пытается. Задачи его — скорее кинематографического, чем интеллектуального или нравственного свойства. Поэтому, возможно, из «О’Хортена» не вышло номенклатурного фестивального хита, но вышел большой успех на родине и вообще в Европе. (В этом году фильм выдвигался от Норвегии на «Оскар», но в шорт-лист не попал; призов в каннской программе «Особый взгляд» он тоже не получил — по слухам, именно потому, что слишком сильно «позрительски» понравился членам жюри.)
Одда Хортена, машиниста норвежских железных дорог, провожают на пенсию после сорока лет службы: дарят серебряный макет локомотива, торжественно гудят вслед, подражая паровозу, и всячески делают вид, что отправка на пенсию — это новый этап и заслуженный бонус, а вовсе не преждевременные похороны живого еще человека. Попойку в честь самого себя Хортен пропустит, случайно заночевав в комнате незнакомого капризного мальчика, локомотив потеряет, зато найдет собаку, познакомится с парой странных ровесников, заглянет в ресторан «Валькирия» и впервые в жизни окажется в аэропорту. Играет машиниста норвежский актер Бард Ове, который снимался у Ларса фон Триера в «Медее», «Европе» и сериале «Королевство» — там он был патологоанатомом Бондо, который мечтал самому себе пересадить рекордно большую опухоль (опять-таки) печени.
Но хотя именно главному герою картина обязана своим названием (так же как и «Умбе
рто Д», и «Джинджер и Фред», и «Лазареску»), режиссера интересует не линейная судьба Хортена и уж точно не его рефлексия (никакой унижающей жалости этот суровый, но доброжелательный старик с трубкой вызвать не может — одну только бодрую симпатию). Вокруг прямого, как опорный столб, старика Хамер выстраивает целый мир, очень герметичный, но полный жизни и ярких деталей.
Мир локомотивов, лыжных шапочек, комодов на гнутых ножках, катушечных магнитофонов и курительных трубок — он состоит из вещей, само собой разумеющихся для Одда и диковатых на посторонний взгляд. И этот зазор в восприятии становится для Хамера бесконечным источником абсурдистских шуток. Так, впервые оказавшись в аэропорту, машинист закуривает трубку на летном поле, вызвав панику в диспетчерской, — устранять помеху посылают сразу две машины с мигалками.
Смерть — это часть жизни
В череде хамеровских эпизодов встречаются ситуации и персонажи настолько странные, что остается только присвистнуть, списать все на нордический колорит и ждать следующей байки, связанной с предыдущими только общей темой и главным героем. (А может быть, и нет никакого абсурда в том, что солидный господин на своем «дипломате» с надменным видом съезжает по обледеневшей улице — пройтись по ней на ногах в любом случае не удастся.)
За каждым из эпизодов лишенных цели хортеновских скитаний неуловимо встает отступающая, растворяющаяся в небытии натура. Она исчезает, как память старика, который третий раз возвращается в табачный магазин, потому что забыл, что уже дважды купил спички. Минувшее возникает тут, как всполохи воспоминаний: так мы узнаем, что мама Хортена, доживающая свой век в доме престарелых, любила кататься на лыжах, но не могла прыгнуть с трамплина, потому что во времена ее молодости девочки не прыгали, было не принято. Давно несуществующие паровозы продолжают гудеть на старых магнитофонных записях — машинисты слушают их по вечерам, по звуку угадывая направление поезда.
Реальность «О’Хортена» почти никак не соприкасается с нашей, и фильм этот — памятник субъективной истории, которую невозможно сохранить или задокументировать, ее можно только прожить и с ней проститься. «Смерть — это тоже часть жизни», — говорит вдова хозяина табачного магазина, и в этих словах нет ни сожаления, ни горечи, ни трагизма, что бы ни утверждала на этот счет эпоха гедонизма, которая проходит на наших глазах — как и любая другая.
