Ограниченные родиной

Любопытно, что поначалу окно в Европу, прорубленное Петром I, оказалось слишком узким для основной части дворянства. Вплоть до екатерининских времен на Запад ездили в основном те, кто хотел там торговать или учиться. Праздные вояжи вошли в моду лишь в конце XVIII столетия. В 1777 году содержатель пансиона в Петербурге Вениамин Генш даже предложил первый в российской истории туристический маршрут, опубликовав в приложении к газете «Московские ведомости» «План предприемлемого путешествия в чужие края». Генш планировал собрать группу молодых дворян для познавательной поездки в университеты и на заводы Швейцарии, Италии и Франции. Характерная деталь: о том, что кто-то откликнулся на приглашение, никаких свидетельств нет. 

 
Хотя мысль очень здравая: вояжировать двести лет назад действительно стоило не в одиночку, а в компании. Лучше всего — в компании иностранцев. Именно так, на пару с «французским италиянцем», опытным купцом, часто бравшим на себя услуги посредника в разговорах с владельцами постоялых дворов и трактиров, отправился за границу автор «Писем русского путешественника» Николай Карамзин.

Именитый неблагонадежный

Нормативная база выезда за рубеж в XVIII веке была проста — требовалось лишь получить «пашпорт» в Коллегии иностранных дел. Плата за документ была символической — восемь алтын и две деньги (25 копеек). Ужесточение процедуры началось при Павле I — опасаясь вольнодумства, император воспретил поездки молодых людей за границу на учебу. Этот запрет был отменен при Александре I и снова возвращен при Николае I, озаботившемся тем, чтобы молодежь от 10 до 18 лет получала воспитание в русском духе. Учиться в Европе можно было только музыке, художеству, торговле и естественным наукам. При Николае впервые был ограничен срок пребывания за границей — не дольше пяти лет; любая задержка приравнивалась к государственному преступлению. Но самое главное — стоимость паспорта для всех, кто ехал не по казенной надобности, выросла до 500 рублей серебром! Такие деньги могли позволить себе только дворяне и богатые купцы.
Не забыл Николай I и о неблагона­дежных подданных — дела отъезжающих проверяла полиция. В случае если за дворянином числились вольнодумные выходки, с мыслями повидать Италию или Францию он мог проститься навсегда. Эта практика применялась уже в поздние годы правления Александра I — в основном для таких именитых неблагонамеренных, как Александр Пушкин. Поэт испробовал все методы, каких обычно было достаточно для получения пашпорта. Например, надеялся получить от царя разрешение на выезд для операции аневризма — и получил ответ, что и в России есть прекрасные хирурги, например, в Пскове (намек на ссылку в Михайловское). «Аневризмом своим дорожил я пять лет, как последним предлогом к избавлению, — негодовал Пушкин в письме к Вяземскому, — и вдруг последняя моя надежда разрушена проклятым дозволением ехать лечиться в ссылку!» 

 
«Давно, усталый раб, замыслил я побег...» Эти строки вполне могли бы иметь не фигуральный, а самый что ни на есть прямой смысл — летом 1825 года страдавший в ссылке Пушкин планировал совершить побег из Михайловского в Европу через Дерпт (Тарту). Юный друг поэта Алексей Вульф предложил дерзкий проект: «Я выхлопочу себе заграничный паспорт и Пушкина, в роли своего крепостного слуги, увезу с собой за границу». План вполне реалистичный — вплоть до реформы 1861 года крепостным никакого паспорта не требовалось, поскольку всю ответственность за их пребывание за границей нес помещик. Если бы не одно но: полиция прекрасно знала приметы Пушкина. Да и с нетривиальной внешностью ему трудно было сойти за дворового Ивана или Яшку.

Бюрократы и невозвращенцы

При Николае I граница оказалась на замке не только для неблагонадежных. Выдача заграничных паспортов лицам всех сословий производилась главными чиновными лицами губерний — генерал-губернатором, губернатором или градоначальником. По закону паспорт должен был выдаваться «без отлагательства», на деле разрешение оставлялось на усмотрение чиновников. Утрата паспорта была чревата не только новыми поборами, но и полицейским дознанием: Герцен, чуть было не потерявший паспорт на прусской границе, описывает в «Былом и думах» охвативший его ужас. Законодательные гайки продолжали завинчиваться. В 1851-м правительство урезало и срок пребывания за границей — для дворян до двух лет, для всех остальных сословий — до года. Более того, теперь за каждое полугодие действия паспорта требовалось платить взнос в 250 рублей, а отправляясь в путешествие — давать троекратные публикации в газетах об отъезде.
Но чем жестче правила — тем больше отъезжающих. Именно при Николае интеллигенция начинает жить на два дома — в Европе и в России. Так писал свои «Мертвые души» Гоголь, покинувший родину в 1836-м и окончательно вернувшийся домой только в 1848 году. Так в 1862-м обосновался в Баден-Бадене Тургенев, эпизодически и с неохотой выезжавший оттуда в Россию. 

 
Легко выдавали паспорт только матросам, торговцам и богомольцам, отправлявшимся в Грецию или Иерусалим. Все эти пути вплоть до Октябрьской революции оставались главными лазейками для незаконного пересечения границы. Бегство в одежде матроса или в трюме — час­тый эпизод в биографии русских революционеров, например, земляк Сталина Камо (Симон Тер-Петросян) благодаря такому «круизу» в 1911 году очутился на свободе.
У границы Российской империи имелась и другая прореха. Да еще какая: восточные рубежи страны почти не охранялись, и паломничество по маршруту Сибирь—Япония—Америка—Европа совершила добрая треть политических ссыльных, в том числе анархист Бакунин. Один из таких беглых большевик Яков Райзен до Европы так и не доехал — вошел в число учредителей компартии США.
Мечта любого диссидента — заграничный паспорт — представлял собой книжку с двумя талонами. Один отрезали на таможне при выезде за рубеж, другой — при возвращении обратно. В паспорте обозначалось практически то же, что и сейчас: номер, дата выдачи и ФИО предъявителя. Текст дублировался на французском и немецком. Баснословные взносы за паспорт были отменены при Александре II, хотя паспорт так и не стал бесплатным — в начале XX века за каждое полугодие его использования владелец платил 15 рублей. Правительственные чиновники, разумеется, могли получить его совершенно бесплатно, а некоторые другие категории лиц (паломники, помещики, имеющие заграничные владения, студенты, семьи и прислуга чиновников, офицеры, едущие лечиться на воды) — по цене печати бланка. 

   
Неласковая родина

До 60-х годов XIX века подданные империи редко оставляли ее навсегда — в эмиграцию подавались только инакомыслящие да уголовные преступники. Однако по мере ослабления системы выезда и усиления политических и религиозных трений внутри государства за разрешением покинуть пределы страны обратились тысячи людей. Прежде всего обитатели еврейских местечек, напуганные погромами 1881–1882 годов, а также православные сектанты — так называемые духовные христиане (духоборы). 

 
Сильнейшим препятствием для эмиграции тех, кому в Российской империи жилось несладко, был запрет на выезд членов семей, находящихся в призывном возрасте, — до 20 лет. Конечно, чиновник всегда мог слегка «состарить» юношу. Получение документов на выезд стало хорошей кормушкой для полиции и таможенников: изменить имя, возраст или биографию стоило около 25 рублей (больше месячного жалованья армейского офицера). На самих эмигрантов эта сумма ложилась непосильным бременем: поскольку семьи и у евреев, и у духоборов были немалые, дюжина паспортов могла буквально довести до нищеты. К тому же религиозных диссидентов правительство вовсе не спешило выпускать из страны. Вот почему лидеры общины кавказских духоборов, насчитывающей 10 тыс. человек, поспешили обратиться за помощью к общественности — к Льву Толстому и его другу писателю Павлу Буланже. С их помощью духоборы сумели отправить ряд прошений на имена венценосных особ, и в 1898 году правительство разрешило им получать заграничные паспорта — с обязательным требованием давать при выезде подписку о «невозвращении впредь в пределы империи». Курьез: самого Буланже за помощь сектантам тоже выслали из страны. В конце XIX века империя как будто чувствовала, что впереди бурное и парадоксальное столетие, когда из страны то будут изгонять инакомыслящих, то, наоборот, не давать им выехать.

На третьей волне

Сразу после революции молодая Советская республика не очень следила за эмиграцией — наоборот, правительство было радо тому, что все, кто не сочувствует режиму, уезжают. А то и «помогало» в этом. В 1922 году двумя рейсами так называемого философского парохода из Петрограда в Штеттин, а также несколькими кораблями с территории Украины и поездами из Москвы были высланы 225 видных представителей интеллигенции (в их числе философы Бердяев, Ильин, Франк, Булгаков). Высылка производилась по личному указанию Ленина. Однако этот акт лишь капля в море: с 1917 года по конец 1920-х из страны выехало около 4 млн человек (около 500 ученых смогли получить профессорскую кафедру в западных университетах). Мало кто из эмигрантов вернулся, да и тем, кто не смог жить без родины, возвращение не принесло счастья, достаточно вспомнить Николая Гумилева, вернувшегося из Парижа в революционную Россию, или семью Марины Цветаевой, приехавшую перед Великой Отечественной войной. Пример Алексея Толстого, сумевшего не только покаяться, но и занять видное положение в советской литературе, уникален — спасла не только удача, но и удивительная беспринципность.
Закрытием границ советское правительство озаботилось лишь в середине 1930-х годов. Железный занавес был построен довольно быстро и прочно — мышь не проскочит. Многое изменила Великая Отечественная: около 700 тыс. советских граждан, угнанных в Европу, попавших в плен к немцам или дезертировавших, не захотели вернуться и осели в Европе или выехали в Америку. Между тем в СССР строили новый железный занавес — теперь повидать мир могли лишь работники МИДа, номенклатура и избранные деятели культуры. Для всех остальных крайней точкой, своеобразными геркулесовыми столпами ойкумены стала Болгария — туда можно было выехать на отдых по проф­союзной путевке. 

 
Третья и последняя волна советской эмиграции была отчасти санкционирована самим государством: 10 июня 1968 года, через год после разрыва отношений с Израилем, в ЦК КПСС поступило совместное письмо руководства МИД СССР и КГБ СССР за подписями Громыко и Андропова с предложением разрешить советским евреям эмигрировать из страны. Впрочем, уезжали не только евреи и не только на землю обетованную — в 1970-е СССР покинуло около полумиллиона человек, многие не по своей воле. В этом ряду известные диссиденты, а также конфликтовавшие с режимом писатели — Бродский, Солженицын, Аксенов, Алешковский, Вой­нович, Довлатов, Горенштейн, Галич. Многим из этих людей предстояло стать авторитетными источниками информации о Советском Союзе за рубежом — падение СССР было подготовлено их просветительской деятельностью.
Последний советский закон о порядке выезда граждан за рубеж был принят за несколько месяцев до распада страны, 20 мая 1991 года. Он отличался удивительным по меркам того времени либерализмом — выехать можно было по ходатайству государственных, общественных и религиозных организаций или предприятий. А в 1993 году были отменены выездные визы и разрешена свободная выдача загранпаспортов. Но к этому времени интеллигенция уже вовсю «голосовала ногами». Законодателям новой России ничего не оставалось, как закрепить право на свободный выезд из страны в новом законе 1996 года.