Евгения Альбац*: Роскомнадзор отозвал лицензию сайта «Собеседника». Еще раньше перестала выходить печатная версия еженедельника. Все эти манипуляции мне очень хорошо известны, ровно так происходило с «Нью Таймс», когда сначала нам перекрыли полностью распространение в городах, потом стало невозможно распространять в Москве и в Питере, потому что ликвидировали развалы около метро и заставили распространителей поставить новые киоски, на которые у них не было денег, и они тоже перестали нас выкладывать. Так прекратилось распространение. Потом одна типография, потом другая типография отказались нас печатать. А потом мы вынуждены были уже уйти окончательно только в цифру, в интернет, потому что зарабатывать продажами стало совершенно невозможно.
Олег, то что Роскомнадзор отозвал лицензию у сайта газеты «Собеседник» — это какое-то новое качество, или это продолжение процесса?
Олег Ролдугин: Наверное, ни то ни другое. Это какая-то большая загадка. Сайт был уже заблокирован в России. Более того, после признания ООО «Собеседник-Медиа» «иностранным агентом» сайт был просто закрыт для просмотра. Простые пользователи интернета не могли зайти туда, даже я не мог туда зайти с паролем. Наши компьютерщики закрыли на всякий случай, чтобы не было каких-то провокаций, не было взломов сайта, чтобы кто-то не мог что-то разместить без соответствующей пометки. И на этот период сайт был закрыт. То есть необходимости отнимать лицензию не было никакой.
А что происходило вообще вокруг этого сайта? Он был заблокирован сначала 6 марта 2022 года, тогда были выходные дни, большие восьмимартовские праздники. И мы сначала думали — какая-то хакерская атака. Потом появилась заглушка, что сайт закрыт по решению Генеральной прокуратуры, со ссылкой на какой-то закон, что должен быть заблокирован сайт такой-то, вообще какой-то абсолютно левый, и все похожие сайты. Причем степень похожести нигде никак не определялись. Все это делается в ручном режиме, и до сих пор у нас происходит обжалование того решения Генпрокуратуры. В октябре этого года я дошел уже до Верховного суда, который, разумеется, подтвердил все решения предстоящих инстанций о том, что да, все законно, все процедуры соблюдены — хотя не была соблюдена ни одна процедура. Более того, в суде не было предъявлено ни одной ссылки ни на одну статью, согласно которой, по версии Генпрокуратуры, наши публикации нарушали какое-то законодательство и «побуждали население к массовым беспорядкам». Такая там формулировка была. Несмотря на это все инстанции подтвердили решение Генеральной прокуратуры, именно потому что это Генеральная прокуратура.
Смысла блокировать сайт, который и так не работал, формально не было никакого. Но, как признавали сами представители Роскомнадзора, очень большая сейчас утечка кадров из РКН, именно юристов. Квалифицированные люди уходят, потому что многим из них просто стыдно заниматься тем, чем они сейчас занимаются.
Крышка котла
Евгения Альбац: Когда вышел ваш последний бумажный номер?
Олег Ролдугин: В первой половине сентября.
Евгения Альбац: У вас появлялись замечательные обложки и с Алексеем Навальным**, когда он еще был живой, и интервью с Ильей Яшиным*. Честно сказать, мы в эмиграции просто вытаращивали глаза и думали, как это может быть? Либо мы плохо понимаем, как работает российская цензура, либо... Вспоминается история про то, как Сталин в 1948 году позвал к себе Константина Симонова и предложил ему выпускать «Литературную газету». Симонов спросил — а зачем, собственно? Товарищ Сталин ему ответил, что надо периодически снимать крышечку с котла, чтобы пар выходил. Кремль решил, что надо иметь какой-то вариант «Литературной газеты»? Или у вас была крыша в лице какого-нибудь Ковальчука, Чемезова, Кириенко, и это позволяло вам выходить?
Олег Ролдугин: Мы тоже на протяжении долгого времени пытались понять, почему нас не закрывают, интеллектуально мы были готовы к тому, что нас закроют рано или поздно. После того как у нас заблокировали сайт и арестовали первый номер, который мы выпустили после начала боевых действий, и были конфискованы все предыдущие номера в киосках и «Почте России», мы собрались и обсуждали вопрос о закрытии: есть ли смысл продолжать работать, нас все равно закроют. То есть мы были готовы к этому, но все равно сентябрьское решение было неожиданным. И все это время мы задавались вопросом, почему не закрывают. Первое время мы на самом деле старались не затрагивать опасные темы, либо затрагивали косвенно: как это ударяет по экономике, урезание каких-то социальных прав. А потом уже появилась хроника событий. Коротко описывали, кого задержали, за что. Потом это все ширилось, ширилось, ширилось. Не закрывали.
Евгения Альбац: А звонки были?
Олег Ролдугин: Нет, звонков не было. За то время, что я главный редактор, я ни с кем из чиновничьего аппарата какого-либо уровня не общался. По законодательству есть определенное количество упоминаний «иностранного агента» без соответствующей пометки в тексте, после которого следует лишение лицензии: два в течение 12 месяцев после первого нарушения. У нас два было в течение полугода. Тем не менее нас не закрывали. Наверное, кто-то был все-таки заинтересован в том, чтобы мы продолжали выходить.
Не думаю, что речь идет о «выпуске пара», потому что по сравнению с более массовыми газетами, тем более по сравнению с телевидением газета «Собеседник» была не настолько популярна и известна. Многие люди, когда мы выпустили номер после смерти Навального (номер тоже был арестован), приходили, писали, звонили и рассказывали, что они впервые узнали о том, что такая газета в России существует. Если бы не было арестов газеты и прочей шумихи, они бы до сих пор об этом не знали.
Евгения Альбац: Печатание ежедневного издания — это существенные деньги. И дизайн, и зарплаты, и т. д. У вас были спонсоры? Кто-то не боялся вам давать денег? Вы не обязаны называть имена, но просто интересно, как вы выкручивались?
«Российская газета» стоила 19 рублей, «Комсомольская правда» 30–40, а нас продавали от 80 рублей. В дальних регионах 150–200. Люди все равно покупали. Это был наш единственный источник дохода
Олег Ролдугин: Спонсоров у нас не было, спонсором были мы сами, поскольку за это время у нас сильно урезались зарплаты. Вдвое уменьшился коллектив. Мы отказались от большого количества помещений, в конце концов остались в нескольких кабинетах. Основные затраты — это конечно была типография, которая периодически поднимала нам расценки, и распространение, которое отказывалось брать то количество экземпляров, которые люди бы купили. В конечном итоге от 150 тысяч экземпляров тиража осталась треть. Нам просто не давали возможность реализовывать газеты.
Евгения Альбац: Это все равно практически миллион за типографию.
Олег Ролдугин: Даже больше. И соответственно наша газета была самой дорогой на тот момент в России. «Российская газета» стоила 19 рублей, «Комсомольская правда» 30–40, а нас продавали от 80 рублей. В дальних регионах 150–200. Люди все равно покупали. Это был наш единственный источник дохода.
Евгения Альбац: Продажи покрывали вам расходы?
Олег Ролдугин: Отчасти. У нас были периоды, когда мы не могли рассчитаться по зарплате перед коллективом. Но у нас же кроме «Собеседника», самого хедлайнера, издательский дом, там была еще куча изданий: «Желтая газета», кроссворды, еще что-то. Эти издания нас поддерживали. Мы их не делали сами, они у нас были на аутсорсинге, но как-то помогало.
На самом деле речь шла о выживании. Если бы не решение о признании «Собеседник-Медиа» «иностранным агентом», мы протянули бы, наверное, месяц. Я так полагаю, что власти ждали, что мы загнемся сами.
Конец «бумаги»
Евгения Альбац: Андрей и Алексей, как вы это понимаете? Какова логика действий власти? Относительно небольшое издание, и тем не менее они его в конце концов убили. Зачем?
Алексей Венедиктов: Мы видим, что власть на протяжении трех лет как минимум, с начала военных действий абсолютно понятным образом делает шаги по цензурированию мнений, информации, и так далее. Собственно говоря, первый шаг был сделан, когда одновременно закрыли «Новую газету», «Эхо Москвы», «Дождь» и «Нью Таймс». Это начало марта 2022 года. Мне было просто сказано: ребята, вас слушают, читают и смотрят люди, принимающие решения. Это не толпы народа, это не электоральный ресурс. Вы смущаете губернаторов, вы смущаете депутатов, вы смущаете министров, которые вам доверяют: все предыдущие 30 лет они вас читали, смотрели, слушали. Нужно было немедленно задавить, чтобы не было смущения в головах людей, которые принимали решения. Вопрос не в количестве, а в качестве аудитории. Это первая история. И ничего спасти не могло, потому что решение было принято за две недели до начала военных действий. Что бы мы ни делали, хоть музыкальное радио.
Вторая история заключается в том, что власть реагирует на угрозы. «Собеседник» воспринимался как одна из массовых газет. Особенно когда на «Собеседник» благодаря его обложкам стали ссылаться влиятельные издания: «Би-би-си», «Немецкая волна»*, «Нью Таймс», «Новая газета», «Живой гвоздь». Оказалось, что он начинает переползать из разряда газет для «людей с улицы» в сторону людей, которые влияют на принятие решений. И он стал в этом смысле угрозой, хотя тираж сократился в три раза. Правильно, 50 тысяч, но это другие 50 тысяч. И кроме того, естественно, ссылки в интернете, перепечатки. То есть увидели, что он занимает нишу закрытых изданий. Значит, надо прихлопнуть, потому что это угроза. Главное, чтобы элита не раскалывалась.
Эволюция в плохую сторону происходит иногда скачкообразно. Реверсивного движения практически нет, но иногда этот каток движется медленно, и возникает впечатление нормальности. Ничего страшного, принюхиваемся
Евгения Альбац: Можно ли говорить о том, что идет дальнейшая эволюция режима?
Андрей Колесников: Это тот каток, который не останавливается, становится технически более широким и более жестоким. Это касается не только медиа, но и вообще прав человека в Российской Федерации. Это эволюция в плохую сторону. Она происходит иногда скачкообразно, иногда просто медленно. Реверсивного движения практически нет, но иногда этот каток движется медленно, и возникает впечатление нормальности. Для людей это тоже очень важное ощущение. Ну, вот новая нормальность, так живем и живем. Ничего страшного, принюхиваемся. С другой стороны, этот каток не может уничтожить все сразу, одномоментно, и какую-то траву, пробивающуюся из-под асфальта, тоже не всегда замечает.
Иногда можно и нужно, раз мы занимаемся еще какими-то остатками профессии, действовать в логике «а что, так можно было?» Ну, можно попробовать. Может не получиться. Могут прихлопнуть на какое-то время. Могут еще потерпеть. А в силу хаотизации репрессивной машины, когда они конкурируют между собой за полномочия, там страшная путница. Нам ли, «иноагентам», этого не знать. И иногда стоит пробовать просто что-то делать. Люди ведут телеграм-каналы. Издания, которые как бы закрыты, существуют в Телеграме, в Ютубе, на сайтах. Но это не медиа. На бумаге (гениальная была когда-то задумка тех, кто писал закон о печати) можно напечатать 999 экземпляров. Это важные в этой системе лакуны, дыры, которые можно использовать. Можно занимать гражданскую позицию в соответствии с Конституцией Российской Федерации. Хотя, возможно, смешно об этом говорить, но есть статья 29‑я про свободу слова. Цензура запрещена, написано там. Военное время? А кто сказал, что это война? Это специальная военная операция вообще-то, еще никто официального статуса не снял. Так что Конституция должна действовать. В общем, надо работать. А там будет видно.
Газеты без читателей
Евгения Альбац: Какая-то живая пресса еще существует? Ну не в Москве и Петербурге, а где-нибудь в провинции — что-нибудь есть сейчас?
Олег Ролдугин: Прессы нет. На федеральном уровне точно, на региональном, если мы говорим о печатной продукции, тоже нет.
Евгения Альбац: А что в киосках продают?
Олег Ролдугин: В газетных киосках продают кофе, сувениры, всякие игрушки. Иногда можно какие-то газеты встретить, но это «Комсомольская правда», «Российская газета», «Аргументы и факты». Кроссворды. Дешевые женские журналы. «Известия» выходят, но они не в первом ряду выкладки.
Андрей Колесников: Газеты на бумаге еще дают в транспорте, который далеко едет. И иногда что-то лежит в кафе и ресторанах. В совсем центровых, где публика, так сказать, с большим чеком, лежат «Ведомости» и «Коммерсант», по старой памяти. Сильно испорченные. Хотя в них есть информация.
«Российская газета», «Парламентская газета», «Известия», «Комсомольская правда», «Московский комсомолец», «Аргументы и факты» — набор коллективного «Фолькишер беобахтера». Пусть не обижаются бывшие коллеги, они сделали то, что они сделали. Есть чуть сбоку газета «Независимая», которую в основном читает дипломатический корпус — очевидно они ждут какой-то инстайд от <главного редактора> Ремчукова.
Проблема в том, что вырубаются леса, используется бумага и типографская краска, но я не видел, чтобы их покупали, даже брали бы бесплатно. Даже «Коммерсант».
Интеллект в микроскопических дозах
Евгения Альбац: А вы что читаете? Или перестали читать эти издания?
Алексей Венедиктов: Я читаю журнал «Дилетант», который пока выходит. И мы уже в этом году считали, что нам нужно его приостанавливать или выходить раз в два месяца, потому что экономически очень трудно выживать. Все растет в цене.
Но на самом деле я пользуюсь несуществующим в России Твиттером, он же Икс, где всякое издание имеет свою ленту. И если я вижу, что какая-то статья задевает, я ее начинаю искать на сайтах, потому что у всех изданий есть какие-никакие сайты. То есть собственно говоря, я газету не разворачиваю. Даже в «Сапсане».
В бумаге я читаю с удовольствием журнал «Горби», так называемый журнал нового мышления. Там есть архивная часть, это работа с Горбачев‑Фондом, и очень актуальные статьи о нынешней ситуации в России. Это издание, которое встанет на полку и на века. Но это тысяча экземпляров. Всё.
Бумага будет в России сокращаться по разным причинам. Цензура — первое, цена — второе, изменение потребления — третье. И здесь мы, к сожалению, приходим к пониманию, что соцсети, которые казались глотком кислорода, гораздо опаснее для журналистики, для информирования, для просвещения и даже для развлечения, чем сирийская война, российско-украинская война, Ближний Восток и т. д., потому что это отравляет, это токсично. «Гражданские журналисты», все эти владельцы аккаунтов, которые несут пургу, на самом деле убивают журналистику.
Ощущение угрозы
Евгения Альбац: Алексей, я смотрела на «Живом гвозде» очень хорошее ваше интервью с Львом Шлосбергом*. Очень острое. Вопросы, за которые «Собеседник» закрыли бы тоже, наверное, сразу. Почему это позволяется?
Милитаризованная бюрократия — это бульдозер. Бульдозер ездит по определенной траектории, случайностей никаких
Алексей Венедиктов: Я над этим думал, конечно. Я думаю, что здесь главное то, что в их понимании представляет для них угрозу сейчас. Ну вряд ли губернаторы, министры или там полковники смотрят «Живой гвоздь». Естественно, распечатки кладутся, попадают в какие-то кабинеты, но мы не угроза для смущения этих людей, мы не восстановили угрозу, какой они считали «Эхо Москвы». У меня другого объяснения на самом деле нет. В какой-то момент мне говорили: слушай, как только миллион пересечешь, будет двойной надзор. Вот мы пересекли миллион подписчиков. Ну, наверное, двойной надзор. А до миллиона вообще никто нас не замечал: остатки «Эха», оно развалилось, кто-то за границей, кто-то в государственных компаниях, кто-то сменил профессию, ушел на пенсию. «Живой гвоздь» — огрызок, так они считают.
Но в отличие от Андрея я не думаю, что они там сами уж не знают, кто за что отвечает — ничего подобного. Это выстроенная военно-бюрократическая система, в которой каждый знает, за что отвечает, потому что бюрократ отвечает собственной задницей. В любой милитаризированной бюрократии есть начальник, есть подчиненный. Когда мы отсуживали наше закрытие, приходит представитель генпрокуратуры в суд и говорит: «Мы требовали закрытия «Эха Москвы»? Мы к этому не имеем никакого отношения. Мы написали «привести в соответствии с законом их эфир». А у нас в эфире уже начались военные действия, там генсек НАТО, Виктория Нуланд, министр информации Украины, все как надо. Это история в том, что они прекраснейшим образом понимают, как они распределяют ответственность, как ее надо перекидывать.
В «Собеседнике» не одна обложка сдетонировала. В какой-то момент они смотрят — что ж такое-то? А что мы можем? Мы можем просто сайт закрыть или нужно его еще лицензии лишить? А давайте лицензии лишим. Чтобы они не восстановились уже и чтобы не было бренда «Собеседник». Это бульдозер. Бульдозер ездит по определенной траектории, случайностей я не вижу.
Евгения Альбац: Но ведь даже товарищ Сталин, вполне вурдалак, понимал, что надо выпускать пар из бурлящего котла. Почему это не понимают чекисты Путина?
Алексей Венедиктов: Потому что котла нет, они не видят его. Где котел? Из Москвы уехала, если судить по биллингам (а у них это все есть), порядка 350–400 тысяч избирателей. Активных избирателей. Которые голосовали как? Мы помним, что за Алексея Навального проголосовало 627 тысяч, а за Прохорова 800, условно говоря. Половина уехала. Какой котел? Это у вас 68‑летняя врач-педиатр Буянова котел? Или депутат Горинов с туберкулезом? Это не котел. Котел у вас там бурлит, между Кацем*, МБХ*, ФБК***. А здесь ничего подобного.
Здесь сейчас от политики перешли к правозащите. Те люди, которые в котле. Ну и хорошо. Вот правозащиту давай, пока нет угрозы. Будет угроза — будет другое.
Я в этом вижу политику и понимаю, что во главе этой политики стоит человек очень технологичный, я Кириенко имею в виду. Где-то голос подняли — ну, чуть пришибить. А там пусть оно, там нет котла. И, конечно, военные действия, но это отдельная тема, особенно после Курской области: возбудили чувство солидарности и патриотизма. Тоже надо это понимать.
Евгения Альбац: То есть не то чтобы люди вдруг сказали: как Путин допустил, чтобы впервые после Второй мировой войны иностранный сапог топтал российскую землю?
Алексей Венедиктов: Нет, не так. Нет Путина в этих разговорах. Есть люди, которые потеряли всё и бегут с территории России на территорию России. Это вопрос восприятия, еще раз повторяю. А он выходит и говорит: «Я же вам говорил, что они собирались на нас напасть». Или: «Я же вам говорил, они у вас все отнимут», — это на встрече с олигархами. Плюс на это все ложится тотальная пропаганда. Она умелая. Люди понимают, что есть крючки, за которые надо цеплять. Вот сейчас Курская область — ну ничего, вроде бандиты зашли, как Путин говорит, их надо просто вышвырнуть оттуда. А почему так случилось-то? А что случилось-то? Да напали. А что случилось-то? Да взяли и напали. Случилось-то, почему напали-то? Да захотели и напали, эти жидобандеровцы.
Обыкновенная трусость
Евгения Альбац: «Ельцин-Центр» пригласил к себе Нину Хрущеву, которая написала книгу о Никите Хрущеве, о своем прадеде. И опубликовал ее Алексей Венедиктов. И тебе не снесли голову, Леша?
Алексей Венедиктов: Наоборот. Мне звонили люди, которые выходят из Боровицких ворот, и просили книгу с автографом автора. Хорошая книга. Все это понимают. Когда она улетела в «Ельцин-центр» представлять книгу, а потом оттуда, значит, приходят новости, что презентацию отменили, я, честно говоря, до конца так и не понял, что там произошло.
Андрей Колесников: Чрезвычайно добросовестная книга. Там много личных воспоминаний, объективно написанных. Она не выгораживает своего прадеда. И тем книга ценна.
Здесь все всего боятся. Вот у нее должна была быть презентация в магазине «Москва». Там стали говорить, что им позвонили, что были какие-то угрозы. Может были, а может врали просто. На всякий случай. Сейчас все всего страшно боятся. Если происходят какие-то клубные обсуждения, они не анонсируются. Где-то что-то еще можно провести. Работает <книжный магазин> «Фаланстер», слава богу, где чего только не купишь. Конечно, книги «иноагентов» сейчас не продают практически, только на маркетплейсах. Но на маркетплейсах-то можно купить.
Здесь похожая история. Ну, кто-то чего-то испугался.
Алексей Венедиктов: На самом деле есть чего пугаться. Сейчас расскажу историю, которая в том же магазине «Москва» случилась за три недели до того. Там была презентация книги Зельфиры Трегуловой, бывшего директора Третьяковки, про новое искусство. Пришли три человека в форме, как бы СВО, и начали прорываться туда с криком, что вы нам тут маразматическое искусство пропагандируете? Был вызван ОМОН, который не приехал, Зельфиру выводили через черный ход, потому что они и на улице стояли. И понятно, что прервали, отменили презентацию.
Более того, приходят в магазин люди, берут книгу: «А, Андрей Колесников, а что это он у вас тут лежит? Что это вы продаете книги Колесникова, он же враг народа», — говорят они. Дальше они начинают звонить <депутатам> Ямпольской, Хинштейну. Они активисты, защитники, так сказать. И книжные магазины предпочитают не связываться, также как с «Собеседником»: «Что это у вас на обложке там — Навальный, Яшкин?» Киоскер говорит: «Да боже мой, да больше никогда!..» И это история как раз более серьезная, потому что она еще и снизу. Это не просто какой-то бюрократ, или директор книжного магазина, или директор клуба. Приходят реальные люди в камуфляже. А полиция не приезжает. Я знаю несколько таких случаев в Москве.
Евгения Альбац: Но власть это может в одну секунду прекратить, конечно. В одну секунду.
Алексей Венедиктов: А кто прекратит? Лейтенант полиции? Кто? Они же у себя.
Евгения Альбац: Штурмовики тоже были полезны, пока были полезны. А потом их вырезали. Понятно, как это работает в таких режимах.
Самоцензура страшнее цензуры. Цензура — это импульс страха. А дальше всё сами. Во всех сферах
Алексей Венедиктов: Это очень важно с точки зрения отравы населения. Всё сваливать только на бюрократов неправильно, потому что есть инициатива снизу.
Андрей Колесников: Самоцензура страшнее цензуры. И цензура — это импульс страха. А дальше всё сами. Во всех сферах.
Евгения Альбац: В России общественное мнение двигается за тем, что говорят сверху. Я не понимаю, какая логика выпустить книгу Хрущевой, издать ее тремя тиражами, пригласить Хрущеву в «Ельцин-центр», где всем управляет Валентин Юмашев и Татьяна Юмашева, и после этого отменить. Это «Ельцин-Центр» отменил выступление Хрущевой? Это екатеринбургские власти решили подстраховаться, или пришла команда из Москвы? Я пытаюсь понять логику.
Андрей Колесников: Ну, внешне нет никакой логики. Но могут прийти какие-нибудь условные казаки, о чем говорил Алексей — этого заранее боятся любые организаторы, тем более что пропагандисты Нину раскрутили на телевидении как врага народа, и почти гарантированно так называемые «неравнодушные граждане» могли запросто появиться.
Кстати говоря, такого рода скандалы иногда возникают странным образом. Книгу об Андропове, написанную Никитой Петровым, чекисты стали друг другу дарить, потому что книга красивая, на мелованной бумаге, тяжелая. Хороший подарок. А потом они ее прочитали. И поняли, что там написано не то, что они хотели бы прочитать. Что никакой он не гений всех времен и народов, все наоборот. И возникли проблемы. Здесь все работает на каких-то вот таких срывах, после которых невозможно что-то делать. В том числе проводить презентации книг.
Евгения Альбац: То есть пока стройной системы нет?
Андрей Колесников: Думаю, что нет. Потому что за всем не уследишь. Проходят презентации книг довольно, наверное, интересных и важных, которые считаются узкопрофессиональными, например. Хотя сейчас любую книгу можно прочесть под углом зрения аллюзий. И найти эти аллюзии очень легко. Но, тем не менее, что-то еще возможно.
Евгения Альбац: Можно себе представить, чтобы Оруэлл «1984» лежал в Москве 1984‑го года?
Андрей Колесников: Нет, а сейчас лежит, и его активно читают. Это был лидер продаж 2022 года. Люди прочли, поняли, что рыпаться некуда. Ну, хорошо, едем дальше. Кто-то уехал, кто-то приспособился, кто-то продолжает работать. Вот мы туда попали, ну и что? Что дальше делать? Непонятно. Хорошие переводные книги выходят, жизнь еще теплится. Здесь всё пока вперемешку. Тоталитарная плита опускается, опускается, но она не до конца опустилась.
Олег Ролдугин: Все это грустно, потому что печатной журналистики, и наверное журналистики вообще — в России не осталось. То, что лично я вижу, уже больше напоминает отход от классической журналистики в сторону пропаганды. Мы у себя в «Собеседнике» еще старались держаться в журналистских рамках. У нас были интервью и с оппозиционерами, и с политзеками, и с «иноагентами», и с депутатами.
Логика власти пока еще в процессе формирования. Мы видим вектор, мы знаем, к чему это приведет. В ближайшем будущем для журналистики я ничего хорошего не вижу. Для журналистов — да, поскольку такое время рождает очень много классных журналистов. Такого количества классных журналистов 10 лет назад, наверное, все-таки не было.
Так что если будет время для возрождения журналистики, то будет кем возрождаться.
Видеоверсия:
* Евгения Альбац, Алексей Венедиктов, «Собеседник-Медиа», Андрей Колесников, Илья Яшин, Лев Шлосберг, «Немецкая волна» (Deutsche Welle), Максим Кац, Михаил Ходорковский (МБХ) в РФ объявлены «иностранными агентами».
** Алексей Навальный включен в реестр «террористов и экстремистов».
*** ФБК объявлен в РФ «экстремистской организацией».
