Никольская улица запружена праздношатающимся народом. Среди прогуливающихся немало иностранных туристов, явно из арабских стран — Россия повернулась лицом к глобальному Югу. Как говорил шукшинский герой, «к югу едем».
К редким, совсем редким экземплярам «англосаксов» в ресторанах относятся подобострастно, извиняются за скверное знание английского, обращаются как с ценной китайской вазой. А китайцев, к слову, не так чтобы много, скорее мало.
Целый квартал рядом с одним их входов в метро «Площадь революции» снесен подчистую со всеми его многочисленными культурными слоями и наростами — здесь будет что-то гламурно-глянцевое. Пока же пустота стыдливо занавешена красивыми картинками и надписями на английском языке. Никаких «героев СВО», тут все как до февраля 2022 года. Героические молодые люди висят на плакатах в других местах, и весьма изобильно, чистенькие, иной раз улыбающиеся, как будто рекламируют легкую прогулку в области внутреннего туризма.
Курск-не Курск, никому здесь нет дела ни до чего, кроме частной жизни, возможностей для которой по крайней мере в Москве море. Ни одного разговора на улицах на эту тему, девицы рассматривают в смартфонах образцы одежды, москвичи привычно переступают через последствия масштабного, но быстрого очередного собянинского ремонта мостовых, домов и проч. Война войной, а летние упражнения московского мэра — по расписанию. Он сам про себя шутит, что ищет по всей Москве зарытый Лужковым клад.
Жизнь не кончается во всех своих проявлениях, в том числе технических. Этих непотопляемых людей можно миллион раз лишить всех лицензий, все равно они найдут способ настроить, починить, заставить работать любое приспособление. На знаменитой «Горбушке» все как прежде — услужливые молодые люди готовы помочь с чем угодно, с любым гаджетом любой модели, только и отбивайся от них, как на базаре, с подспудной мыслью: они же почти все — призывного возраста, неужели не боятся? Происходящее никто из них тоже не обсуждает, они из тех, кто ждет, как здесь все чаще аккуратно говорят, «когда эта хрень закончится».
Из Ленинградского вокзала, чей вестибюль тоже встал на ремонт, вываливается содержимое только что прибывшего из Питера «Сапсана», по-прежнему двигающегося строго по расписанию и с великолепным обслуживанием. Улица полна вызываемых водителей «Яндекс-такси». Нам попадается добродушно-разговорчивый, мечта социолога. Прямо перед нами другой таксист врезается в громадный грузовик. «Нууу, — восторженно говорит наш, — теперь ему кранты. Машина-то китайская, а для них ни сервиса, ни запчастей нет». При этом половина города катается на китайских машинах (в Питере, кстати, их заметно меньше). Сам наш водитель — на Toyota Camry. А с ней, оказывается, проблем нет — любые запчасти, родные фильтры, масла и проч. Изолированными от мира водители себя не чувствуют.
Развивая какую-то мысль о будущем, таксист произносит симптоматичную фразу, выдающую фоновое беспокойство, которое подспудно присутствует в суетливой жизни этого большого города, когда-то — образца почти идеальной модернизации, с идеальными средним классом, культурной жизнью и банковскими сервисами: «Если, конечно, мы тут все не превратимся в пепел». Смелое заявление в разговоре с незнакомыми клиентами, хотя, конечно, мы не очень похожи на Z‑патриотов. Но разговаривать открыто о войне, да еще громко между собой или с незнакомцами лично я не решаюсь — никогда не знаешь, чем это закончится, истории с доносами становятся в стране банальными.
Как раз в «Сапсане» мы, к обоюдной радости, столкнулись на соседних местах с близким другом-писателем и, разумеется, проговорили всю дорогу — на сильно пониженных тонах, хотя публика вокруг была сплошь приличная, одна девушка по соседству даже увлеченно читала «1984» Джорджа Оруэлла. Значит, жив еще спрос на антиутопии изнутри антиутопии. А другая, сильно постарше, долго разговаривала с бизнес-партнерами — какие-то грузы идут. И не откуда-нибудь, а из Италии...
Иногда на улицах или в метро ко мне подходят люди и благодарят — не за тексты, а за эфиры в YouTube, замедление которого здесь, судя по всему, восприняли как нечто крайне неприятное, но неизбежное: кто справится с проблемой — молодец, кто нет — придется приспосабливаться к очередным причудам внешней среды. Недовольство в унисон: решение по замедлению принимали люди, у которых нет детей: «Прибежали в избу дети, второпях зовут отца: «Тятя, тятя, нету сети и не загружаецца!»» Некоторые из подходящих не боятся при большом скоплении публики в транспорте даже затеять разговор о происходящем. Но их становится все меньше.
Международные перелеты — две разные страны. Сначала ты летишь до Стамбула, допустим, из какого-нибудь европейского города. Русских, точнее, русскоязычных почти нет. Затем гигантский стамбульский хаб — здесь уже русская речь повсюду. И, наконец, полностью моноэтничный рейс Стамбул–Москва. Никаких иностранцев. Опять же мечта социолога — случайная выборка, разногендерные, разновозрастные «продукты разных сфер». Ни разу не слышал ни одного разговора о политике. Единственный сколько-нибудь осмысленный разговор — две девицы обсуждали, где лучше получать высшее образование.
Кстати, высшее образование в стране все еще получают, и местами все еще неплохое. И все еще каким-то чудом местами же сохраняются традиции. Например, День физика в, казалось бы, консервативном МГУ: он производит шоковое впечатление, но не в негативном, а в позитивном смысле. Это настоящий студенческий, больше того, научный праздник в старых стенах, со старыми традициями, который словно отодвигает эту черную тучу, стоящую над страной, иллюстрируемую фразой нашего таксиста про «пепел». И никакой идеологии и пропаганды. Правда, ребята из этого вуза, как и из многих других, уже после бакалавриата часто покидают страну. В своем качестве они здесь не очень нужны, а работать на ВПК хотят далеко не все.
Город, страна могли бы жить, могли быть очень продуктивными, даже в том государстве, которое существовало до 24 февраля 2022 года. А сейчас жизнь, сколь бы бурной она ни была, все равно не похожа на настоящую мирную. Москва, казалось бы, все та же. В конце концов, Z‑пропаганды здесь не так много, а та, что есть... На нее просто перестают обращать внимание, она становится невидимой рутиной, как лозунги и плакаты про коммунизм 40 лет тому назад. Но это не тот веселый, наивный, с ощущением будущего, до боли родной, а главное мирный город, какой столица предстает, ну например, в данелиевско-шпаликовском «Я шагаю по Москве» 1963‑го.
Когда, чтобы построить какой-то бизнес-центр или что-то в этом роде, снесли дом на углу Старопименовского и Тверской, дом, где жила моя семья, дом, откуда в 1938‑м забрали деда и он туда не вернулся, дом, на котором висела табличка «Последнего адреса» с фамилией дедушки, и табличка эта, конечно же, пропала, я подумал, что меня теперь здесь ничто не держит. А теперь, проезжая на автобусе, бывшем троллейбусе, самом московском, наряду с трамваем, виде транспорта и, увы, утраченном, мимо нашего дома, я думаю, что мне надо дожить здесь как минимум до переустановки утраченной таблички «Последнего адреса» деду. До восстановления разоренной могилы.
Каждый раз, возвращаясь в Москву, я ощущаю горький укол счастья — я все еще здесь, и все еще могу зависать в знакомых переулках, застревать в букинистических магазинах, теряться в своем Филевском парке. Но город — не мирный. Над ним довлеет невидимая темная сила — без преувеличения и пафоса темная. Что-то мешает жить по-людски, радоваться по-настоящему. И это не только страх потерять навсегда этот город, в котором прошла вся жизнь и по которому можешь передвигаться с закрытыми глазами, из-за вынужденного отъезда. Где-то рядом, прямо здесь, беда.
Вот этого, очень московского, «бывает все на свете хорошо» уже нет и, мнится, не будет. И «блестит Садовое кольцо», и «летняя гроза» бывает. Но что-то здесь не то. Ибо нависает «пепел». И стыд. И неопределенность. И страх. А раньше, даже при вождях, ничего такого особенного, кроме коммунизма, не нависало. Хотя были и Карибский кризис, и афганская война. Но мы же все это преодолели, и вдруг, как в игре в «змейки и лестницы», скатились после неудачного хода к самому началу пути. Мы его проделаем, ничего, но лишь бы это получилось и лишь бы хватило сил в течение этой оставшейся жизни.
* Андрея Колесникова Минюст РФ считает «иностранным агентом».
