Хочу из своего дальнего далека попрощаться с Инной Соловьевой. Прожив почти целый век, она с давних времен стала размышлять о вечном покое. В ее раскладе помимо всех прочих чувств я был еще человеком и начальником, который обеспечит ей место на старом московском кладбище рядом с предками. Я отшучивался, говорил, что еще неизвестно, кто кому будет доставать место. Она соглашалась. «Ну, если не ты, то пусть Лелик (Табаков) сделает». Она пережила Олега Ефремова, а потом и Лелика. В последние годы она снова и снова заводила разговор на тему вечного покоя, и я клятвенно заверял, что мой сменщик, Игорь Золотовицкий, сделает все в лучшем виде.
Инна различала родину-место и родину-время. Ее родина-место — Художественный театр и Школа-студия. Два Олега (Олег Ефремов и Олег Табаков. — NT) были ее товарищами по всей жизни. Ее сверстниками в послевоенном ГИТИСе были Майя Туровская и Наташа Крымова. Директором того ГИТИСа был замечательный филолог и историк театра Стефан Стефанович Мокульский. Его уволили в 49‑м после редакционной статьи «Правды» «Об одной антипатриотической группе театральных критиков». Статья положила начало одной из самых гнусных политических кампаний одряхлевшего сталинизма. Майя Туровская, Наталья Крымова и Инна Соловьева, три лучших театральных писателя страны, входили в мирную профессию под знаком общей беды. Одних беда унижает и подавляет, других, избранных, закаляет на всю будущую жизнь.
Инна была одарена особым талантом, необходимым для критика и историка театра. Она угадывала чужой замысел, иногда до пугающей точности. Умение заражать своим восприятием, сдваиваться с играющим или ставящим — одна из ключевых способностей человека, пишущего о театре.
Книгу И. Соловьевой «Художественный театр. Жизнь и приключения идеи» мы презентовали в портретном фойе в 2007 году. Книга распахнула новую возможность понимания русского театрального чуда. От момента его зарождения до момента распада. При всем своем внешнем академизме это работа страстная, резкая, взывающая к уму и совести людей театра.
Гневная и часто непримиримая, она знала за собой эти свойства. Вполне лирически цитировала шекспировского Лаэрта: «Увижу в церкви, глотку перерву». При всей решительности натуры умела себя сдерживать. И даже каяться. Вера ее была просвещенная, она сильно помогла ей в годы долгой болезни. Свои мучения и напасти воспринимала стоически. Однажды сформулировала предварительный итог: «Вот не умираю, несмотря на то что время умирать давно вышло. В житии Аввакума любимая моя строчка: «Побредем еще, Петрович», — говорит бедная протопопица, когда сани где-то за Енисеем в очередной раз вывернуло».
Свою долгую болезнь она полагала посланным ей испытанием. Как и само долгожительство. Уходили один за другим данные от природы пять чувств, последними ее покинули осязание и вкус пищи. Она описывала этот процесс в письмах ко мне с каким-то особым стилистическим изяществом. Казалось, что она портретирует последний спектакль ее собственной жизни, который надо оставить в памяти потомков.
Единственным органом, который не поддавался тотальному разрушению, был ее талантливый мозг, который отвечал за сохранность словесного дара.
В последний раз я общался с Инной вживую в начале декабря 2019 года. В канун мирового морока. В том самом портретном фойе, в котором вы сейчас находитесь, мы представляли дневники актера советского МХАТа Ивана Кудрявцева (Николка в «Днях Турбиных»). Презентация собрала замечательных людей театрального цеха. Историк театра Инна Натановна Соловьева восседала в кресле-коляске как королева-мать на троне. Роняла в микрофон совершенно нестандартные слова, снижая пафос шутками. Успела сообщить гостям, что она уже там несколько раз побывала, и заверила почтенную публику, что там (сделав жест рукою вверх) очень хорошо.
Проверить это нельзя, но верить, что ей ТАМ будет хорошо, очень хочется.
Источник: ptj.spb.ru/blog/pobredem-eshhe-petrovich
