Евгения Альбац*: Российские власти в последнее время излучают совершеннейший оптимизм по поводу ситуации в экономике. Действительно, если смотреть цифры, то российская экономика вопреки многим прогнозам растет — 2–3% ВВП. Инвестиции тоже выросли, они сравнимы с инвестициями 2011 года. В недвижимости инвестиционный бум. Короче, все хорошо, и это в условиях, когда страна ведет войну уже два года и экономика, как мы знаем, переходит на военные рельсы. Вы разделяете этот оптимизм?
Вскрывается информация о том, что на самом деле в текущем году было достаточно существенное монетарное финансирование, то есть просто печатались деньги. Порядка 5 триллионов рублей было заброшено в экономику
Олег Вьюгин: Смотря в чем. Если смотреть на цифры, то так всё и есть. Это достигнуто за счет двух факторов. Первое: резкое перераспределение расходов бюджета от гражданских трат, инвестиций, текущих расходов — в сторону финансирования оборонной промышленности. Этого никто не скрывает, оборонная промышленность выросла на 7,5%, а реально больше, я думаю, просто вся промышленность. То есть первый фактор — это структурные изменения, перераспределение в пользу производства вооружений. И второй фактор — монетарный. Потихоньку вскрывается информация о том, что на самом деле в текущем году было достаточно существенное монетарное финансирование, то есть просто печатались деньги. По моей оценке, порядка 5 триллионов рублей было таким образом заброшено в экономику.
Когда экономика получает такую инъекцию денег, то сначала разгоняется спрос, и производство, чтобы удовлетворить этот спрос, работает. Поскольку это производство не может покрыть весь спрос, потому что деньги идут как бы в пропасть, соответственно, растет спрос на импорт. Слава богу, что импорт в страну можно все-таки ввозить, как выяснилось, несмотря на санкции. И третий фактор, который нельзя забывать — это то, что выручка от экспорта России в нынешнем году сильно не упала.
Евгения Альбац: По сравнению с какими годами?
Олег Вьюгин: Ну, давайте возьмем 21‑й год. В 22‑м все-таки был скачок вверх, потому что были очень высокие цены <на энергоносители>. Но если в нормальных ценах, то выручка не упала. Вопреки санкциям экспорт нефти был обеспечен, да и не только нефти. Таким образом, экономические факторы сработали в пользу роста, монетарные — в пользу временного роста. Структурное перераспределение бюджета сработало в пользу будущей инфляции и падения рубля. Поскольку спрос идет на импорт, то экспортной выручки недостаточно, хотя были приняты меры, чтобы максимально накачивать российский рынок экспортной выручкой, возвратом ее. Поэтому первый этап пройден. Вкололи лекарство — больной подскочил, стал ходить. Но этот номер дальше не пройдет. Поскольку придется бороться с инфляцией. А борьба с инфляцией в данной ситуации трудна. Центральный банк повышает ставку. Но если бюджет субсидирует производство военной промышленности, а ставка прикладывается к гражданским отраслям, которые пользуются банковским сервисом и займами, то вряд ли это выльется в снижение инфляции. Кстати про инвестиции — да, инвестиции выросли на 10%. Но инвестиции не выросли в реальном отношении, поскольку выросли цены. Так что получился маневр, о котором мы не знали. То есть было много подозрений еще с середины 2023 года, но до конца было неясно, что происходит. Была только информация, что очень сильно проавансировали предприятия, работающие для производства военной продукции. Каковы источники, мы не знали. И стали прозревать только во второй половине года.
Евгения Альбац: Вы имеете в виду, что не знали, что в экономику было вброшено 5 триллионов «вертолетных» денег?
Олег Вьюгин: Этого не знали точно. И может быть до конца не понимали, насколько удастся сохранить экспортную выручку, потому что все-таки в первой половине года у России сократились доходы от экспорта нефти из-за санкционного потолка. Но потом его начали обходить шаг за шагом, и ситуация стала меняться.
Танки вместо машин
Кирилл Рогов: Я мог бы попробовать перевести это на язык образов. По поводу роста я придумал и уже говорил эту метафору, она мне кажется важной, и я рискну ее повторить.
Представьте себе, что вы живете в доме, не то чтобы очень большом и просторном, но какой ни есть. Немножко крыша течет, но терпимо, жить можно. И вдруг вы решаете — у вас вход с улицы, и вы, выходя на крыльцо, все время видите соседей, а вам надоело их видеть — вы решаете, что построите теперь вход в дом со двора. Но для этого нужно весь первый этаж переделать: кухню перенести с одного места на другое, туалет и прочее тоже. И вы заняты этой перепланировкой.
И еще вы решаете, что вам надоела сервисная компания, отключаетесь от центральной сети и строите посреди дома на первом этаже котельную. А потом вы думаете, что все должно быть как в больших пятиэтажных домах, и строите внутри дома лифт.
И вот вы заняты этой бурной деятельностью, вкладываете в это деньги, все заняты, получают зарплаты. У вас даже какое-то импортозамещение, потому что вы собственную котельную теперь построили и автономны от всех, и лифт у вас есть. То есть у вас инновационный сектор в экономике развился тоже. Но вы получаете дом, в который вы вбухали очень много денег, а жизненного пространства стало меньше, и крыша по-прежнему течет.
Это примерно то, что сейчас происходит с российской экономикой: рост есть, но приращения богатства нет. Потому что рост уходит в строительство транспортно-энергетической структуры на восток. У вас, заметьте, столько же примерно товаров, чтобы возить их по стране и за границу, что и было раньше, но вы бросили ту инфраструктуру, которая их возила на запад, и строите новую для того же количества товаров, которая возит их в другую сторону. Это, конечно, может быть приятно, но с точки зрения экономики вы просто построили две инфраструктуры сначала туда, потом не туда и радуетесь этому.
Машины у вас упали — зато выросли танки, прицепы. Но на них нельзя ездить обычному человеку, они все будут зарыты в землю. Однако все при деле, все теперь строят танки вместо машин.
И особо надо сказать про импортозамещение. Импортозамещение, может быть, абстрактно хорошая вещь. Но надо понимать, что раньше, когда экономика была сбалансирована и более открыта, она эти товары предпочитала ввозить, а не производить внутри страны. Экономика считала это более рациональным использованием денег. Теперь говорят: мы будем замещать импорт и сюда вкладывать деньги. Совершенно не факт, что эта инвестиция рентабельна. Импортозамещение в современной экономике полезно, если возникает возможность потом из этого развить какие-то экспортные кусочки: вы научились в этой сфере сами всё делать и даже некоторые вещи делаете хорошо и начинаете их экспортировать. Тогда это перспективное импортозамещение. А если этого не происходит, значит, вы производите эти товары дома, но они все равно хуже, чем те, которые вы можете купить на открытом рынке.
Анализируя инвестиционный бум этого года, мы вот что видим. Инвестиции в нефтянку растут, они выросли на 15%. А в газовой промышленности они упали на 20%. Понятно, что у нас все премиальные рынки газа закрыты, трубы, в которые мы зарыли столько денег в предыдущие годы, теперь стоят никому не нужные, инвестировать нечего. И растут инвестиции в добычу железных руд — на танки надо больше металла. Но понятно, что инвестиции в газовую промышленность, у которой есть экспортные рынки — это одна рентабельность. А инвестиции в добычу железных руд, чтобы из них потом сделать танки, которые будут потом где-то подбиты — это другая рентабельность. По объему инвестиций они переместились из одного места в другое, и вроде бы то же самое, но рентабельность совершенно разная. И это то, что важно в экономике в долгосрочном периоде.
Все деньги, которые были потрачены в 2022‑м на войну, укладываются в ту маржу, которую Россия получила в 2022‑м от роста цен на экспорт — 160 миллиардов
Евгения Альбац: Какая сейчас реальная инфляция? Ставка рефинансирования — 16%, очень высокая. Это значит, что инфляция минимум 20%. Или нет?
Олег Вьюгин: Есть официальная инфляция, которая меряется по очень широкому кругу товаров, включая те, которые не очень активно покупаются и потребляются и которые люди покупают крайне редко. Эта инфляция 7,5–8%. А есть так называемая ощущаемая инфляция, это величина, которую Центральный банк измеряет своими собственными инструментами. Она на сегодняшний день порядка 16%.
Евгения Альбац: А продуктовая инфляция?
Олег Вьюгин: Продуктовая повыше. Даже официально рост цен на непродовольственные товары ниже, чем темпы роста цен на продовольственные товары. То есть продовольственная инфляция порядка 20%, если не больше.
Евгения Альбац: Второй вопрос: расходы на войну. Говорят, по 2023 году расходы на оборонную промышленность и на финансирование силовиков и прочее — примерно 30% ВВП. Другие эксперты приводит другие данные, и получается, что расходы бюджета на 2024 год предполагаются минимум 40%. Это какие-то колоссальные деньги. Какой процент ВВП и бюджета на самом деле уходит на военные расходы?
Олег Вьюгин: Точно сказать нельзя, потому что большинство статей, связанных с этим, закрыты. Разница между 30 и 40 заключается, видимо, в том, что есть очень большая статья расходов — социальные выплаты. Это пенсии, материнский капитал, социальная помощь семьям с детьми. Но туда включаются еще и выплаты, которые связаны с компенсацией участникам СВО. И поэтому счет идет до 40%. Также нужно иметь в виду, что это доля в расходах федерального бюджета. А в России есть еще консолидированный бюджет, он почти в два раза больше, то есть еще примерно такая же часть — это бюджеты субъектов федерации. Поэтому так получается, что военные расходы — это 20% максимум и действительно около 6% ВВП.
Кирилл Рогов: Большинство закрытых статей находятся внутри блока обороны и безопасности. Но мы знаем его общую сумму. Однако есть закрытые статьи, которые находятся вне блока обороны и безопасности и скорей всего тоже как-то связаны с войной и безопасностью. И были грубые подсчеты... здесь интересен результат подсчетов. По 2022 году пытались подсчитать, сколько Россия тратит на войну, украинские специалисты. И всё, в общем, сходится в одном диапазоне. 6% — это устойчивая цифра. Но я думаю, что может быть больше — 7% ВВП. Это примерно 120–150 миллиардов долларов. У украинцев, когда они считали 2022 год, тоже получилось 100–120 миллиардов. Там траты были меньше, потому что на начальном этапе ресурсы были прежние. То есть затраты на войну это точно больше 110 миллиардов и скорей всего меньше, чем 200. Это такой широкий диапазон, который мы можем взять.
Евгения Альбац: Для неэкономистов 150 миллиардов долларов — это примерно бюджет какого города или края, области.
Олег Вьюгин: Это, наверное, сопоставимо с бюджетом Москвы, Петербурга.
Кирилл Рогов: Весь российский экспорт за 10 предшествующих войне лет с 2012‑го по 2021‑й — в среднем 430 миллиардов в год. Это были тучные годы, большие деньги, которые позволяли режиму инвестировать в инфраструктуру, в экономику, чувствовать себя нормально.
А в 2022 году за счет высоких цен на нефть Россия получила от экспорта 590 миллиардов долларов. То есть все деньги, которые были потрачены в 2022‑м на войну, укладываются в ту маржу, которую Россия получила в 2022‑м от роста цен на экспорт — 160 миллиардов плюса.
В этом году плюс будет небольшой. Будет 460–470 миллиардов долларов экспорта, то есть меньше, чем в прошлом году, и прибавка к среднему будет миллиардов 40. Будет немножко хуже, но тем не менее.
«Плюсы» войны
Евгения Альбац: Какой прогноз на 2024‑й, Олег Вячеславович?
Олег Вьюгин: Зависит от цены на нефть, в первую очередь. А тут начинаются спекуляции. На самом деле все зависит от того, что будет с мировой экономикой. Сейчас в Китае падение темпов роста и почти рецессия в Евросоюзе. Только США показывают более-менее приемлемый результат с точки зрения экономической активности. Если это продолжится, то спрос на нефть будет ниже, чем прогнозировали даже очень хорошие агентства. И тогда даже манипуляция ценами, которую проводит ОПЕК+, не поможет, будет не прибавка, а отбавка. Но кто его знает, может быть экономическая активность будет повыше, чем негативный прогноз. Тогда статус-кво сохранится, то есть ни плюса, ни минуса, но свое Россия возьмет.
Евгения Альбац: Три уточняющих вопроса. Первый. Вы сказали, что в социальные расходы вносится в том числе то, что в народе называется «гробовые», выплаты участникам СВО и компенсации за ранения, убитых и так далее. Но ведь оппоненты, особенно от сатаны вам скажут, что зато эти деньги инвестируются в российскую экономику. Да, убивают мужиков, по данным американской разведки безвозвратные потери составили 315 тысяч человек. Да, это скажется на будущих поколениях, на рождаемости и так далее. Но с другой стороны, их жены, которые раньше тащили этих пьяниц на своем горбу, теперь получили за них деньги. Они покупают квартиры своим детям. Они оплачивают их учебу, если дети не подпадают под льготы на получение высшего образования. Другими словами, эти деньги создают спрос у населения, создают благополучие самых бедных регионов России, откуда прежде всего забирают люди на это самое СВО. Что вы скажете?
Олег Вьюгин: Это так, действительно — потребление водки сократилось в этом году. И это спрос. Вопрос, чем удовлетворить спрос. Этот спрос требует производства товаров и услуг. Как мы увидели по текущему году, нет достаточного удовлетворения этого спроса с точки зрения производства, поэтому спрос во многом предъявлялся к импорту. И это вызвало быстрый рост импорта и падение рубля. Если бы производство российское могло отреагировать достаточно адекватно на рост спроса, то ситуация была бы более стабильная.
Евгения Альбац: А бум строительства в провинции? А то, что вдовы и матери погибших на деньги за убитых покупают квартиры? Это строительство, это бетон, кирпич, арматура и так далее. Это все тоже очень важно?
Олег Вьюгин: Если посмотреть на отрасль в целом, то ее рост во многом — это субсидирование ипотеки. То есть эта компонента, видимо, есть, но на те деньги, которые семьи получают, они покупают ипотеку, а ипотека субсидируется.
Евгения Альбац: Путин сказал на пресс-конференции, что субсидирование ипотеки будет прекращено. Разве нет?
Олег Вьюгин: Нет, я думаю, что реально не будет. Борцы с субсидированием ипотеки — там есть два лагеря — предлагают это делать адресно. То есть давать льготные ипотечные кредиты только определенным категориям населения или определенным регионам. Дифференцировать по географии. Таким образом сжать ипотечные средства, которые тратятся на субсидирование. Минфин эту позицию поддержал, потому что денег не хватает. То есть ипотека субсидирована будет, но она будет сокращаться. И, кстати, с первого декабря уже повысили первоначальный взнос. Это тоже попытка затормозить. Торможение субсидирования ипотеки в следующем году будет тоже работать на снижение темпов роста.
Евгения Альбац: Но вы видите рост благополучия самых отсталых регионов России?
Олег Вьюгин: Смотрите, произошло следующее. Когда стали делать эти выплаты, начиная практически с начала этого года, семьи испытали как бы денежное удовлетворение. Они увидели деньги, которые никогда не зарабатывали. И эти деньги пошли на определенные цели: квартира, покупка техники, холодильников. Может быть, просто качественную еду стали покупать. Но со второго полугодия пошло ускорение инфляции. Инфляция начинает съедать часть этих денег. И чем дальше будет идти этот процесс, тем вероятнее эти выплаты будут поедаться. Это типичный случай экономической ситуации, когда экономический рост подстегивается стимулированием спроса, отягощенный тем, что средства, которые затрачиваются на подстегивание спроса через зарплаты, через выплаты, не идут на увеличение товаров народного потребления.
Кирилл Рогов: Сейчас очень много разговоров о бенефициарах этой войны, о тех, кто получает от этого деньги. Безусловно, они есть. Безусловно, есть эти выплаты. И это как бы перераспределение богатства на периферию. Но все-таки нужно думать о масштабах того, о чем мы говорим. Участники СВО, предположим — 300 тысяч человек. Есть какие-то еще силовики вокруг, может быть, их 400 тысяч, может быть, 500 тысяч.
Олег Вьюгин: И зарплаты на предприятиях.
Кирилл Рогов: ВПК — 2,5–3 миллиона человек. И у них прямой выигрыш от войны. Есть выигрыш от напряженности на рынке труда: понадобились люди для работы в ВПК, на войне, а многие уехали. Поэтому на рынке труда зарплаты подросли. Но этот рост будет съеден инфляцией.
Эти 3 миллиона — выигравшие. У них есть семьи, и на самом деле это 7–8 миллионов, и столько в опросах говорят, что у них улучшилось положение, — это где-то 7–8%, может быть, 10% населения выиграло от войны. Но есть большое количество проигравших по разным параметрам, это надо всегда помнить.
За «Газпром» волноваться не стоит
Евгения Альбац: В связи с тем, что прежний рынок трубопроводного газа закрыт — «Газпром» существует?
Олег Вьюгин: Да, существует, конечно.
Евгения Альбац: «Газпром» был крупнейшей компанией России — а теперь?
Олег Вьюгин: С точки зрения капитализации, да, самая крупная. Остается в десятке крупнейших компаний. Дело в том, что у «Газпрома» в те времена, когда он экспортировал газ по полной в западном направлении, а еще и в Китай (правда, там 30 миллионов кубов), у него была огромная подушка, запас, т. е. возможность сдувания была большая. И были огромные инвестиционные программы. Сейчас «Газпром» подрезал инвестиционную программу, объявлено порядка 300 миллиардов рублей. И он живет на этой подушке. Плюс «Газпром» все-таки обеспечивает газом внутреннюю экономику. Это довольно большой объем газа — 270–250 миллиардов кубометров. И получается, что если индексируется тариф на газ, то это тоже очень весомая добавка в финансовое состояние «Газпрома». А индексация происходит и планируется на газ тоже. То есть с финансовой точки зрения «Газпром» похудел, но остался на плаву.
Евгения Альбац: А что произошло с рабочими, с теми, кто обслуживал трубу, кто работал вахтовым методом на добычах и так далее?
Олег Вьюгин: Сейчас такая статистика закрыта по компаниям. В связи с санкциями правительством и Центральным банком были введены изменения в законодательство, которые завершились тем, что компании имеют право не раскрывать достаточно много информации о своей деятельности. Чтобы не попасть под санкции, так это объясняется.
Если миру отказаться от российской нефти, то начнется такой нефтяной кризис и так взлетят цены, что все взвоют, и Путин только выиграет
Кирилл Рогов: Я хотел бы вернуться к нашим подсчетам про войну и к той теме, которую Олег Вячеславович затронул немножко. Эти 430 стандартных миллиарда, получаемых Россией от экспорта, до войны их хватало вполне — Путину, российской экономике, чтобы нормально жить, без особого роста, но в городах было красиво, люди богатели понемножечку, все было нормально с этими 430 миллиардами.
Теперь 150 миллиардов ежегодно тратится на войну. И даже, как мы видим по 23‑му году, эти 460 чуть больше, чем обычно, их хватает и здесь закрываться, хотя не все хорошо в экономике. А дальше у меня есть простое рассуждение. Вот, например, в 2020 году, а также в 2017‑м доходы российского экспорта составляли 350 миллиардов долларов. Это были неудачные с точки зрения нефти годы. И если представить, что российские доходы упадут до этого уровня 350 миллиардов, то минус еще 150 миллиардов на войну — мы увидим совершенно другую страну с другими настроениями, с другими разговорчиками, и все будет совершенно другое. Продолжать войну будет очень сложно.
Есть такие рассуждения — горячие головы говорят, — всё, мир должен отказаться от российской нефти, тогда Путин не сможет вести войну. Но это не работает. Потому что если миру отказаться от российской нефти, то начнется такой нефтяной кризис и так взлетят цены, что все взвоют, и Путин только выиграет.
Однако цены на рынке нефти высокие не потому, что нефть столько стоит, а потому, что как только они начинают снижаться, Россия и Саудовская Аравия сокращают поставки на рынок. И когда Российская Федерация и Саудовская Аравия сокращают поставки на мировой рынок нефти, все очень пугаются, что будет дефицит, поэтому цены взлетают так, что Саудовская Аравия и Россия легко компенсируют то, что они потеряли от объемов, и получают больше, чем они бы продавали в большем объеме, но по более низкой цене.
Это наводит нас на мысль, что для того чтобы изменить эту ситуацию, на рынке должно появиться больше нефти, всего на 2–3%, чтобы он превратился из рынка продавца в рынок покупателя. Как только он превращается в рынок покупателя, то когда Россия и Саудовская Аравия сокращают поставки нефти, цена растет минимально, и они теряют от объемов, от того, что продают меньше. В этой ситуации они не могут манипулировать ценами, их манипулятивный рычаг исчерпан. Тогда нефть начинает снижаться, и если она приходит, скажем, к 50–60 долларам за баррель, в этой ситуации дисконт, связанный с потолком цен, будет увеличиваться. Когда цены на нефть будут снижаться, а на рынке будет избыток предложения, то первый, с кого будут требовать большого дисконта, это Россия с ее санкциями. Все будут говорить: «Мы у тебя купим, но давай продавай на 30 долларов ниже». То есть все изменится в обратную сторону. И при сценарии, в котором Россия получает 300–350 млрд. от экспорта в год и обнаруживает, что она не может финансировать войну в размере 150 миллиардов, в стране климат очень меняется. Он не так далек и невозможен. Для этого на рынке нефти должно появиться несколько процентов дополнительных поставок.
Евгения Альбац: А откуда они могут появиться — из Гайаны? А если Венесуэла начнет войну?
Кирилл Рогов: Дальше вопросов больше, чем ответов. Но если вы хотите закончить войну и надеетесь на изменения в России, нужно добиться этой ситуации, когда на рынке появятся дополнительные 2–3%, может быть, 4% нефти, я не знаю, сколько надо, чтобы это равновесие изменилось.
Цены, в отличие от СССР, рыночные, они уравновешивают спрос и предложение. Поэтому кризис проявляется не в том, что у людей есть деньги, а купить нечего, а в росте цен
Евгения Альбац: Вы говорите, что сейчас основные вложения, финансирование и печатанье денег идут на нужды оборонно-промышленного комплекса. Вопрос от дьявола. В Советском Союзе именно оборонка была драйвером науки, промышленности и всего остального.
Олег Вьюгин: В принципе, средства, которые тратятся на оборонную промышленность, идут очень широкому кругу направлений, в том числе на научные исследования. И это действительно создает движение вперед. Но в чем была проблема в Советском Союзе? Действительно, очень большие средства шли туда. Люди зарабатывали деньги, потому что придумывали, создавали, а производство не поспевало, и цены были фиксированные, поэтому в Советском Союзе был неудовлетворенный спрос. У людей были деньги, но купить товары, которые нужны, было достаточно трудно. И кончилось тем, что в 80‑е годы уже даже продовольственных товаров не хватало. Сегодняшняя ситуация от этой отличается единственно тем, что сейчас цены рыночные, то есть они уравновешивают спрос и предложение. Поэтому это проявляется не в том, что у людей есть деньги, а купить нечего, а в росте цен.
Эффект закрытого котла
Евгения Альбац: Люди, которые бывают в Москве или много общаются с теми, кто находится в Москве, говорят, что московские рестораны забиты, театры забиты, вообще жизнь продолжается. То есть ни санкции, ни СВО сильно не повлияли на быт как минимум богатой части России, а именно Москвы. Я пытаюсь понять, эти заполненные рестораны и театры — это пир во время чумы? Это потребность, необходимость хоть как-то потратить деньги или что-то третье?
Олег Вьюгин: Скорее второе. Это эффект закрытого котла. Если раньше средний класс — в Москве много среднего класса по сравнению со всей страной — мог совершенно свободно двигаться, и было достаточно денег, чтобы летать за границу, там покупать недвижимость или какие-то товары и так далее, то сейчас эти возможности резко сократились. Деньги тратятся внутри страны. Это очень похоже на фондовый рынок. Почему фондовый рынок в России стал вдруг так сильно расти в 2023 году (сейчас он притормозил)? А куда еще инвестировать тем, у кого есть деньги? Можно в строительство, покупку квартир — это делают, и в ценные бумаги, которые, возможно, принесут хороший доход. Это эффект закрытого котла. Ну и, может быть, это связано с тем, что в нынешних условиях люди не хотят слишком надолго планировать и инвестировать, то есть они следуют за ситуацией.
Евгения Альбац: То есть потратить сегодня, потому что неизвестно что будет завтра.
Олег Вьюгин: И если уж мы говорим про рестораны, то надо сказать, что те, кто создает этот бизнес, проявили недюжинный талант и способности, очень много в Москве открылось ресторанов, и для московского молодого человека, который зарабатывает 100 тысяч в месяц (а айтишники с этой суммы начинают отсчитывать), сходить в ресторан с чеком 6–7 тысяч рублей — это доступно.
Евгения Альбац: Как долго такой закрытый котел может функционировать, не разнеся при этом всю кухню?
Олег Вьюгин: В принципе люди это понимают. Это же только частичные ограничения экономических и познавательных факторов жизни. Люди ищут замену интересам, которые раньше можно было реализовывать. Потом, российская экономика реагирует, в регионах создается много курортных кластеров, которые, правда, по стоимости эквивалентны поездке в Таиланд, тем не менее попытки как-то разнообразить жизнь внутри есть, и они пока не ограничены. И это, наверное, секрет того, что никакую крышку не срывает и не сорвет.
Евгения Альбац: Газета Financial Times написала, основываясь на различных экспертных отчетах, что в результате санкций и расходов на СВО Россия недополучила примерно 5% роста ВВП. Насколько это оправданный расчет?
Олег Вьюгин: Не думаю, что это верифицированный расчет. Накануне 24‑го февраля первый квартал 2022 года выглядел очень здорово, поэтому год мог бы быть не минус 1,5%, а около плюс 5%.
Евгения Альбац: За счет чего?
Олег Вьюгин: За счет того, что произошел постковидный разворот, экономическая активность ничем не ограничивалась, и просто-напросто Россия могла расти за счет роста производительности труда. И тогда еще были трудовые ресурсы. Можно было привлекать больше трудовых ресурсов. Это они сейчас, в 2023‑м показали серьезный дефицит и ограничили рост.
Евгения Альбац: Вы имеете в виду гастарбайтеров?
Олег Вьюгин: Все вместе. Первое — это, конечно, негативная демографическая волна, с которой ничего нельзя сделать. Второе — это отток мужского населения, связанный с СВО. Третий фактор — сократился приток мигрантов. Сейчас это фактор рубля. Есть еще фактор, который работает в плюс — увеличение экстенсивности труда, когда людям, например, дают возможность работать не одну смену, а две и платить больше. А производительность, к сожалению, около нуля, может быть, чуть побольше.
Евгения Альбац: Перевод российской экономики на военные рельсы, по мнению российских властей и российских же экспертов, идет успешно. Россия увеличивает производство ракет, снарядов, дронов. Но рано или поздно войны заканчиваются. Насколько трудно будет стране вернуться на нормальные рельсы?
Олег Вьюгин: Если российская экономика не зайдет слишком далеко по этому пути — пока по сравнению с Советским Союзом разница очень большая, — то обратное движение пока мне представляется не чрезвычайно сложным или дорогим. И здесь в помощь — дефицит трудовых ресурсов. Как обычно происходит, если экономика сбалансирована по всем показателям, но производство ориентировано в основном на военные нужды? Приходится закрывать предприятия, сокращать производство. Возникает проблема безработицы, и это требует новых структурных изменений, больших затрат бюджета и так далее. В данном случае людям, производящим снаряды, рабочие места найдутся в гражданских отраслях. Пока так. Главное не зайти очень далеко. Но пока мы не видим никаких сигналов, что может быть движение в обратную сторону.
Люди, которые занимаются экономикой, достаточно разумные и продвинутые. Есть безумные политики, отдельные личности, которые шумят, кричат, но принятие решений им не принадлежит...
Евгения Альбац: Когда может наступить точка невозврата? Мы все время читаем о том, что национализируются компании, в том числе западные. Через сколько времени наступит тот предел, за которым возвращение назад в цивилизацию станет слишком дорогим, как это было после конца Советского Союза?
Олег Вьюгин: Власти действуют умнее, не идут по пути просто огосударствления частных компаний. Не секрет, что есть целый рад компаний, которые были покинуты иностранным владельцами, они достались российским владельцам, подчас их имена прозвучали впервые. Понятно, что тот, кто получает такие активы, очень лоялен к власти. Там, где нет лояльности к власти со стороны достаточно крупного бизнеса, там государство разбирается по-другому. Там действительно может быть национализация, передача активов другим владельцам. Но я уверен, что в нынешнем правительстве и в Кремле люди очень хорошо понимают, что частная экономика — это то, что сегодня отличает Россию от Советского Союза. Она спасает экономику от последствий структурных перекосов. Нынешняя рыночная экономика вполне может управлять ситуацией, что, собственно, и происходит.
Правда, есть другой фактор. Если военные расходы начинают зашкаливать, то это перераспределение того пирога, который есть. Это значит, что кто-то будет терять. А терять будут гражданские отрасли, люди, которые не вовлечены в военное производство, не участвуют у СВО. Поэтому перераспределение возможно, но всегда есть крайние случаи, которые начинают разрушать стабильность. Люди, которые занимаются экономикой, достаточно разумные и продвинутые.
Есть безумные политики, отдельные личности, которые шумят, кричат, но принятие решений им не принадлежит...
* Евгению Альбац, Кирилла Рогова Минюст России внес в список «иностранных агентов».
Фото: mil.ru, Юрий Смитюк / ТАСС
