Евгения Альбац*: Сегодня мы будем говорить о том, что российские власти называют выборами: что это было? Зачем авторитарной власти, которая сажает всех подряд, нужны эти голосования?
Первый вопрос: вы голосовали?
Александр Кынев: Я — да.
Валерий Соловей: Я — нет. Впервые за многие годы я не пошел голосовать, у меня было непреодолимое чувство отвращения.
Личная стратегия
Евгения Альбац: Александр, почему вы посчитали необходимым проголосовать на этих выборах без выбора, которые проходили в условиях жестких политических репрессий?
Александр Кынев: Я думаю, что споры на тему ходить или не ходить на выборы абсолютно бессмысленны. Есть разные взгляды на жизнь, есть разная жизненная философия, своя жизненная стратегия у каждого. Я делаю то, что я могу делать в этой жизни. Это мое жизненное кредо. Действие всегда лучше бездействия.
Евгения Альбац: И это действие означает, что вы голосуете за партию или за кандидата вашего выбора, заведомо зная, что он не пройдет?
Александр Кынев: Да. Я не вижу в этом проблемы. Это вопрос жизненного принципа: всё что ты можешь сделать, на что можешь повлиять, всегда пытайся и делай. Люди, которые призывают в этом не участвовать, ни на что, таким образом, не влияют.
Валерий Соловей: Я, кстати, абсолютно согласен с Александром. Я всегда говорил то же самое, что лучше жалеть о сделанном, чем о несделанном. Поэтому всегда ходил голосовать. Более того, я накануне выборов опубликовал заметку, что это даже, наверное, не вопрос политических взглядов или идеологических — это вопрос скорее психотипа. То есть если вы рассматриваете ситуацию как единственный способ выразить свою политическую позицию, хотя это импульс в основе психический, то идите и проголосуйте. Но если для вас это невыносимо… Причем для меня было исключено электронное голосование (я хорошо знаю, как оно устроено), была приемлема только личная явка. Но в конце концов я не смог. Я этим не горжусь и не хвалюсь. Я ценю позицию людей, которые пришли, проголосовали или хотя бы испортили бюллетень. По-моему, в Якутии таких оказалось 2%. Это позиция людей, которые отрицательно относятся к этим выборам, но нашли силы и мужество, чтобы прийти и таким образом выразить свою позицию.
Евгения Альбац: Вы сказали, что хорошо знаете, как устроено электронное голосование. И как оно устроено?
Валерий Соловей: Оно устроено таким образом, что надо административным путем собрать как можно больше людей, чтобы потом иметь возможность махинаций. Возможность масштабных фальсификаций заложена в самой системе. И в общем это сработало. Мне кажется, что Собянин бы победил в любом случае. Но зная настроения в Москве, я не думаю, что он бы победил с таким колоссальным разрывом, если бы была возможность: а) вести честную кампанию и б) если был другой политический контекст.
Особенности национальной кампании
Евгения Альбац: Какие результаты по стране? Что вас, Александр, удивило?
Александр Кынев: В целом сценарий везде примерно одинаковый, особняком была разве что Хакасия. Понятно, что низкая явка. Понятно, что основа — административный привод ( на голосование) за эти три дня, в том числе электронно. Цифры выглядят следующим образом.
Заксобраний было 16 (не считаю Восточную Украину, поскольку это другой разговор). «Единая Россия» получила на этих выборах худший результат в Ненецком округе — 44%, лучший процент — в Кемеровской области и Башкирии, это наши аномальные регионы, где всегда всё по плану, там — 69-70%. Вот такой диапазон.
КПРФ — главный неудачник, она потеряла больше всех. Это была партия на втором месте с огромным отрывом от всех остальных. Сейчас от того, что было в 2021-м году на федеральных выборах, она потеряла в 2-3 раза
Если сравнивать с 2018 годом, когда была пенсионная реформа (цикл 5 лет, сейчас голосовали те же регионы, которые были в 2018-м) оппозиция везде выступила хуже, власть выступила лучше. Надо понимать, что выборы проходили в чрезвычайных условиях. Никто не отменяет еще ковидные запреты. То есть было невозможно даже нормальные пикеты проводить, не говоря про большие публичные акции. Очень тяжело было размещать агитацию в СМИ, потому что за последний год благодаря цензуре и самоцензуре куча независимых порталов, региональных независимых СМИ, которые раньше могли помогать оппозиции, просто уничтожены и закрылись. Поэтому агитация ушла в основном в социальные сети, в интернет. Огромное количество телеграм-каналов в каждом регионе. И какие-то исключительно сетевые кампании, когда по спискам сторонников, по каким-то сетям, от двери к двери и так далее — что могли, то и собирали.
КПРФ — главный неудачник, она потеряла больше всех. Это была партия , занимавшая второе место с огромным отрывом от всех остальных. Сейчас от того, что было в 2021-м году на федеральных выборах, она потеряла в 2-3 раза. Почему это произошло? Я думаю, КПРФ наказана с двух сторон. Электорат партии всегда был очень сложносоставной. С одной стороны, там были люди очень консервативные, ностальгирующие по Советскому Союзу. И в то же время было другое крыло, кто голосовал за КПРФ ситуативно, просто потому что это самая сильная альтернатива. И что получилось за последние полтора года? После того как власть по сути выполнила консервативную повестку КПРФ, начав СВО и испортив отношения со всем цивилизованным миром, ультралоялисты, ультрапатриоты просто ушли к администрации. С другой стороны, отвалилось протестное крыло. Потому что люди, которые голосовали за КПРФ как оппозицию, против автократии, сказали: «А мы на это не подписывались». За последние годы исключили много народа за то, что у них позиция по СВО не совпадает с партийной, и так далее. В Приморье, в Екатеринбурге, в Воронеже... То есть у них и одно крыло отвалилось, и другое. Одни ушли к власти, другие — в никуда.
Евгения Альбац: Что произошло в Хакасии?
Александр Кынев: В Хакасии была единственная конкурентная кампания по выборам губернатора. Власть пустила на следующий срок Коновалова (Валентин Коновалов, 1987 г.р., в 2018 год избрался в главный офис Хакасии от КПРФ на 5 лет. —NT.), но без гарантий. Первый случай за 13 лет, когда действующий губернатор шел на выборы без поддержки Кремля. Главная загадка: почему его вообще допустили, не посадили за эти 5 лет? Он изначально был антисистемным. Мой ответ — это было элементом закулисной договоренности между руководством КПРФ и властью, что ладно, пускай он досидит до конца, но помогать мы ему не будем. Но он прошел, набрал 60%. Конкурент от «Единой России» снялся, потому что его рейтинг все время падал, но даже если бы не снялся, Коновалов бы все равно выиграл, потому что кампания в Хакасии показала, что «Единая Россия» не умеет вести кампанию, находясь в оппозиции.
Евгения Альбац: В какой оппозиции и к кому находится партия власти, когда уничтожено все политическое поле?
Валерий Соловей: В Хакасии она действительно оказалась в оппозиции на выборах губернатора. Но там «Единая Россия» в этот раз выиграла Верховный совет. И опять я не знаю, не было ли это результатом расторговки, что вы получаете пост главы республики, а мы за это получаем Верховный совет. В любом случае это делает позицию Коновалова довольно уязвимой. Но не могу не согласиться, это был единственный случай конкурентной ситуации на этих выборах/.../
Избирательный экстрим
Евгения Альбац: Какой результат у «Яблока»? Все-таки единственная партия, которая открыто декларирует себя как оппозиционная, которая открыто говорит, что она выступает против войны в Украине.
Александр Кынев: У «Яблока» были кандидаты только на муниципальных выборах. В региональные парламенты не было ни одного списка. В губернаторы тоже никого не выдвигали. Были списки в госсоветы региональных центров, три были зарегистрированы: в городскую думу Екатеринбурга, в городскую думу Великого Новгорода и в Красноярский городской совет.
В Красноярске они пролетели, не могли не пролететь, потому что кампании не было — набрали 1,5% примерно. В Екатеринбурге и в Великом Новгороде списки «Яблока» прошли, они повторили свой успех пятилетней давности. Там были уже действующие фракции и было по одному депутату, они же и остались. Константин Киселев — это очень известный ученый, когда-то работал в Институте философии и права Уральской академии наук, и Анна Черепанова, общественница из Великого Новгорода.
Кампания в этом году по сравнению с кампаниями прошлых лет была на порядок тяжелее. Все реально оппозиционные кандидаты неоднократно побывали в полиции, агитаторов задерживали, постоянно что-то конфисковывали. Угрозы, давление и прессинг
Валерий Соловей: Они получили в Екатеринбурге 10%.
Александр Кынев: Около 10%, примерно то же самое в Великом Новгороде. Надо понимать, что кампания в этом году по сравнению с кампаниями прошлых лет была на порядок тяжелее. Все реально оппозиционные кандидаты по ходу кампании неоднократно побывали в полиции, агитаторов задерживали, постоянно что-то конфисковывали. Угрозы, давление и прессинг. Это была экстремальная кампания. То, что они совершили, это гражданский подвиг.
Евгения Альбац: А что слышно о правом фланге, о националистах, которые два месяца назад, когда еще был жив Пригожин и еще не сидел Стрелков, казалось, сильно укрепились?
Валерий Соловей: Если считать ЛДПР выражением политического национализма, а другого политического представительства у них нет, то ЛДПР по сравнению с КПРФ оказалась бенефициаром. Для меня лично это удивительно. Я полагал, что после ухода Жириновского у партии дела должны пойти под откос. Но видимо помогла ситуация, когда они могли сказать: «Вот посмотрите, всё, о чем Вольфович говорил, сейчас сбывается. Мы движемся этим курсом».
Что касается националистов как несистемной силы, я могу вам совершенно точно сказать, что если бы в день задержания Стрелкова началось массовое пикетирование хотя бы в Москве и ряде крупных городов, он бы сейчас находился под домашним арестом, а не в СИЗО. У него 900 тысяч подписчиков в телеграм-канале. А когда увидели, что вышло на улицы 2-3 десятка человек, ему сказали приблизительно так: «Вот теперь будешь сидеть. Это всё, чего ты заслуживаешь». Это был прекрасный стресс-тест, оценка мобилизационной способности ультрапатриотического электората. Я могу сказать, что если бы Пригожин зашел в Москву во время «недомятежа», численность людей, которые могли бы его поддержать, по оценкам ФСБ составляла до 100 тысяч человек — в Москве и в близлежащих регионах. А паства Игоря Стрелкова оказалась совсем другого калибра. Никакой базы поддержки у него не оказалась. Я сейчас наблюдаю за попытками организовать некое движение в его поддержку — выхлоп практически нулевой.
Евгения Альбац: То есть вы считаете, что власти, Кремлю и прежде всего ФСБ, которая сейчас этим занимается (2-й службе) удалось полностью нейтрализовать и правый фланг — националистов, сторонников войны, имперцев?
Валерий Соловей: Есть так называемые «диванные националисты», они громче всех, но их нейтрализовать очень просто — речь о Z-блогерах. Они находятся на довольствии в президентской администрации, поэтому проблем вообще нет. Там идейные люди — редчайшее исключение.
Евгения Альбац: А военкоры? О них говорили как о новой политической силе.
Валерий Соловей: Они тоже находятся под контролем. Они зависят в финансовом отношении от администрации, а в административно-правовом от ФСБ. ФСБ достаточно цыкнуть — и они тут же замолчат.
Но есть другой сегмент — это люди, которые воевали и воюют. Это те люди, которые ориентировались на Пригожина. Их не так много. «Вагнер» удалось во многом демонтировать, но не полностью. Осталось, наверное, 5-7 тысяч. Им передали, чтобы они находились в состоянии готовности, что скоро потребуется их участие. Они исходят из того, что в России будет масштабный политический кризис, в котором они примут участие. Сможет ли ФСБ с ними справиться? Я не знаю.
Евгения Альбац: Александр, ваше объяснение успеха ЛДПР?
Александр Кынев: Они размещали огромное количество агитации, особенно в региональных СМИ, в каких-то пабликах, на форумах и т.д. ЛДПР последние два месяца была на втором месте по количеству рекламы в региональных СМИ, и она была нишевая — не было какой-то глобальной сверхидеи, как при Жириновском, но было огромное количество маленьких популистских обещаний всем на свете: многодетным, блогерам, молодежи, призывали рабочую неделю сократить и т.п. Плюс против них не было негативного пиара. Плюс у людей худо-бедно есть запрос на какое-то протестное голосование. КПРФ себя дискредитировала, а «Справедливая Россия» металась постоянно, никто же не понимал, какая у них позиция…
Евгения Альбац: Мы знаем позицию — кувалда.
Александр Кынев: У них из-за Пригожина куча народу в регионах ушла . Фракция в Питере ушла в полном составе — 5 человек. В Красноярске уходили, в Екатеринбурге, и так далее. Поэтому у них произошло осыпание сети и полная невнятица, за что они вообще выступают.
В результате ЛДПР для многих оказалась наиболее очевидным выбором. Причем не было никакой агрессивности. Там никто не призывал проводить мобилизацию. ЛДПР, кстати, не голосовала за закон о повышении планки призывного возраста. И везде об этом говорила, на каждом углу.
Причина успеха у них и у «Новых людей» примерно одинаковая: и те и другие провели кампанию на позитиве. То есть много локальных, частных инициатив. У «Новых людей» это было для бизнеса, для молодежи, для блогеров, проводили круглые столы, какие-то теплые цвета, инициативы, вызывающие улыбку, типа ездили девушки по Москве на самокатах с крыльями ангелов за спиной. Люди смотрят и улыбаются. Улыбка — лучший агитатор. У остальных был раздрай, разруха, пессимизм, депрессия, полная невнятность.
ЛДПР выступила лучше, потому что широкая сеть, давно отстроенная организация и много денег. У «Новых людей» таких денег не было. То есть там, где смогли профинансировать, там получили хороший процент: Якутия, Бурятия, Иркутская область, Екатеринбург. Где этих ресурсов, видимо, не было — Ивановская область, Владимирская — там не прошли.
Это говорит о том, что у людей есть запрос на позитив. Есть запрос пусть на кривое, но будущее, которое партии могут им предъявить.
Евгения Альбац: Я вас с некоторым изумлением слушаю. Какой позитив в условиях, когда Россия ведет войну? Какой позитив в стране, которая находится в абсолютной изоляции, против которой встал весь цивилизованный мир?
Александр Кынев: Люди хотят видеть позитив. Они будут голосовать за тех, кто будет им предлагать позитив и давать какую-то надежду. Может быть волна протестного голосования против какого-нибудь чиновника, который всех достал. Но в целом всегда, в любых кампаниях лучшая апелляция — это апелляция к будущему. Это вам скажет любой политтехнолог. Люди хотят видеть в своей жизни какой-то просвет и голосуют за тех, кто предлагает этот просвет.
Евгения Альбац: Кто из кандидатов вышел к людям и сказал: «Я сделаю все, что от меня зависит, чтобы прекратить эту безумную, бессмысленную, бездарную войну?
Валерий Соловей: «Яблоко» шло с такой повесткой. Больше никто.
Евгения Альбац: А какой позитив был у «Новых людей»?
Валерий Соловей: Позитив касался муниципальной тематики, насколько я знаю. Город, населенный пункт, где они шли, область. Они вопросы войны и мира не затрагивали.
Александр Кынев: Их никто не затрагивал, кроме «Яблока».
Тест на поддержку
Евгения Альбац: Валерий Соловей, зачем стране, в которой жесткий авторитарный режим, где уничтожены все независимые СМИ, где государственная пропаганда самого отвязного толка — вообще нужны эти выборы? Ведь они могли сказать: «Отечество в опасности, поэтому давайте перенесем выборы на более благоприятные времена».
Валерий Соловей: Две причины. Первая — показать, что ситуация нормальная. Выборы — это доказательство нормальности. Несколько месяцев назад речь шла о том, что на так называемых «новых территориях» можно не проводить выборы, потому что там военное положение. Но даже там решили показать, что: а) ситуация нормальная; б) она под контролем.
И вторая — это вроде репетиции президентских выборов. Обкатать некоторые вещи, показать, что власть контролирует ситуацию полностью и бесповоротно, и поэтому совершенно безбоязненно можно выходить на президентские выборы.
Евгения Альбац: На оккупированной территории люди в буквальном смысле слова выживают, как там можно было организовать голосование?
Валерий Соловей: Организовать как раз несложно. Эти несчастные люди находятся под очень жестким военно-полицейским контролем. Если люди поставлены в такую ситуацию, упрекать их за то, что они пришли и проголосовали, нельзя. Мы не очень представляем, какая там была в реальности явка, какие были результаты голосования. И потом, с политической точки зрения и с точки зрения будущего это вообще никакого значения не имеет. Решаться судьба этих регионов, этих территорий будет, конечно, не путем голосования.
Даже кривые, косые выборы все равно являются неким элементом, с помощью которого власть тестирует общественную обстановку
Евгения Альбац: Мы говорим о том, чтобы выборы нужны для того, чтобы власть или партия, которая находится у власти, получала бы фидбэк снизу. Это один из вариантов замера температуры «на земле». В условиях политических репрессий и цензуры невозможно соблюсти процедуру выборов и ни о каком замере температуры говорить не приходится. С другой стороны, вы сказали, Александр, что в Ненецком округе партия власти получила самый меньший процент — 44%. Богатый округ: газ, работают большие российские государственные компании, которые могли бы пригнать на участки своих сотрудников. Объясните, в чем смысл этих выборов для Кремля и что нам говорит ситуация в Ненецком округе?
Партия «Родина» в регионах — это франшиза, которую берут местные товарищи. В Ненецком округе эта франшиза у местных региональных патриотов. Они шли на выборы с лозунгом: «Хватит кормить Архангельск!»
Александр Кынев: Даже кривые, косые выборы все равно являются неким элементом, с помощью которого власть тестирует общественную обстановку. Она тестирует даже не поддержку — она тестирует степень контроля, насколько она сегодня в состоянии его обеспечивать. И мы видим, что диапазон-то довольно широкий. Хуже всего в городах, что логично. Хуже всего в регионах типа Ненецкого округа.
Ненецкий округ, хочу напомнить, на референдуме по Конституции был единственным субъектом, который голосовал против поправок. Регион маленький, там 30 тысяч избирателей. Но поскольку его постоянно пытаются ликвидировать, на него постоянно давят, там всегда протестное голосование. Кстати, что интересно, Ненецкий округ — это единственный регион, где в региональный парламент прошла партия «Родина». Что такое партия «Родина» в Москве, мы понимаем. А в регионах это франшиза, которую берут местные товарищи. И в случае с Ненецким округом эта франшиза у местных региональных патриотов. Так они шли на выборы с лозунгом: «Хватит кормить Архангельск!» Это не шутка, это реальный лозунг. Партия «Родина» получила 5,5%, прошла в областное собрание депутатов. Россия очень разная. Зачастую партии в регионах и в Москве — это две большие разницы. Что интересно, в этом году партию «Родина», которая уж так обожает нашу власть, сняли почти везде — никакие альтернативные патриоты власти не нужны.
ЛДПР никакая не патриотическая партия, это популисты. Местные коммунисты тоже как черт от ладана бегали от патриотической тематики, в основном говорили про социальную политику, про пенсию, безработицу, цены, инфляцию и все остальное. Эсеры Миронова кое-где намекали осторожно, что они какая-то тень сторонников Пригожина. Это не помогло, эсеры выступили очень плохо. В шести регионах даже барьер не взяли, вылетели из региональных парламентов. Их кандидат в мэры Москвы занял последнее место.
Валерий Соловей: Это очень любопытно. По-моему, это соответствует социологии, что общество вроде поддерживает СВО, но хочет как можно скорее заключения мира. Вроде надо говорить, что мы «за», давайте доведем до победного конца, но на самом деле это всем ужасно надоело. В Москве даже по социологии «Левады»* («Левада», как мы с вами, «иностранный агент») СВО среди озабоченностей россиян стоит далеко не на первом месте. Там на первом месте рост цен, на втором — коррупция и только на третьем — СВО. Ощущение такое, что для общества России это фоновая проблема. Да, это источник постоянно сильного стресса, но люди пытаются вынести ее на периферию, отстраниться. Моральное измерение не работает. Точнее оно работает не для большинства общества. «Яблоко» смогло на этом добиться успеха. Но мне кажется, что это предел, мaximum maximorum. Они наверное могли бы 10% на этом собрать, но не больше — такова доля людей, которых в России это занимает.
Евгения Альбац: Военный бюджет составляет 45% всего национального бюджета страны, примерно в 3-4 раза выше, чем он был до войны. На 20% сократилась номенклатура фармацевтики. Растут цены. Обвалился рубль, растет инфляция, и это сказывается на людях вполне конкретно.
Валерий Соловей: Чистая правда, но это: а) слишком рационально; и б) люди судят не по ситуации в целом, а по себе. Люди, с которыми я разговаривал, говорят: «А мы получили те деньги, которые никогда не получали». Они не хотели, чтобы их мужья и сыновья попали под мобилизацию. Но знаете, что было причиной их недовольства? Что им обещали выплатить 195 тысяч и не заплатили. Я говорю: «Сейчас платят?» — «Платят. Нормально. Мы покрыли микрокредиты, мы расплатились. Мы можем теперь баню строить, мы крышу заменили». Реально есть «некроэкономика», по-моему, Владислав Иноземцев это так назвал. И это, к сожалению, работающая штука.
У Собянина возможно была идея, что высокие цифры голосования за него могут потребоваться в дальнейших политических играх, когда будет решаться вопрос о престолонаследии
Евгения Альбац: Мэр Москвы Собянин и губернатор Московской области Воробьев набрали — Собянин, по-моему, в районе 77%, у Воробьева зашкаливает за 80%. Это совершенно авторитарные результаты. Они показывают только одно — что не было нормальной процедуры, не было нормальной конкуренции, совершенно очевидно, что это не были честные выборы. Что Собянин и Воробьев таким образом говорят Путину или его администрации?
Валерий Соловей: Возможно, хотели продемонстрировать, что они очень хорошо контролируют ситуацию и что на президентских выборах обеспечат нужный результат. И плюс у Собянина возможно была идея, что это может потребоваться в дальнейших политических играх, когда будет решаться вопрос о престолонаследии. Хотя все же too much.
Александр Кынев: Но они так все зарегулировали, что там получить меньше — надо было специальные мероприятия проводить. Административный ресурс такая штука, когда у людей тормоза отказывают. Они зачастую перестают понимать, зачем они это делают. Они рабы каких-то своих собственных концепций. Сами их написали и ходят по кругу, на эти концепции завязано всё: бюджеты, финансы, ресурсы, люди, карьеры и все остальное.
Мобилизации быть не должно, потому что ее последствия будут катастрофическими и непредсказуемыми. Любая непредсказуемость власть пугает. Путин всю свою жизнь, всю свою карьеру избегал рисковых сценариев
Мобилизация как фактор политики
Евгения Альбац: Говорят, что политическая часть Кремля, которая отвечает за то, что они называют выборами, в том числе в 2024 году, категорически против даже разговоров о мобилизации, потому что это может вызвать негатив на президентских выборах. Вы сказали, Валерий Дмитриевич, что эта «некроэкономика», доход от гробовых, от пособий за ранения вызывает одобрение в беднейших слоях населения. Тогда почему Кремль так боится мобилизации? И считаете ли вы, что до марта 2024 года мобилизации никакой не будет?
Валерий Соловей: Это вопрос вопросов. Сразу после Нового года от Путина требовали объявить мобилизацию. Причем требовали военные, чекисты. Они чрезвычайно боялись украинского наступления, того что оно может оказаться успешным. Поэтому говорили, что надо осуществить мобилизацию до лета во что бы то ни стало. Решили пойти по пути паллиатива: контрактники, скрытая мобилизация. Сейчас они снова настаивают на широкой мобилизации. Путин сказал, что он решит это в третьей декаде сентября. С организационной точки зрения все уже для этого готово. Законодательно тоже.
Другое дело, что политические риски велики, и сейчас рассматривается новый паллиатив: предложить пойти добровольцами должникам. У нас их 13 миллионов, большая часть — это мужчины в возрасте от 30 до 45 лет. Им хотят сказать: «Мы замораживаем, а по истечению какого-то времени списываем ваши долги». Второй путь — мигранты. Предлагать мигрантам по 400 тысяч рублей и гарантировать получение российского гражданства. Я не знаю, какая концепция возьмет верх.
Александр Кынев: Мобилизация страшно непопулярна. Есть фактор компенсации, действительно, для людей из социально неблагополучных категорий. Но в целом она страшно непопулярна. Мне показывали фокус-группы по ходу этой кампании в Сибири по нескольким регионам. Тема несправедливости, связанной с призывом, очень широко распространена даже среди самых бедных людей. Есть очень большое раздражение, как выполняются обязательства, как платятся деньги, как потом поступают с родственниками. Больших желающих нету. Да, можно вынужденно загнать, но это вызовет очень сильное перенапряжение в обществе. Знаете, когда люди на высоком уровне стресса, на них еще давить выборами — это взрывоопасная история.
Евгения Альбац: Мобилизации не будет?
Александр Кынев: Я думаю, что исходя из здравого смысла мобилизации быть не должно, потому что ее последствия будут катастрофическими и непредсказуемыми. Любая непредсказуемость власть пугает. Путин всю свою жизнь, всю свою карьеру избегал рисковых сценариев.
Евгения Альбац: А для него безопасно идти против желания генералов?
Александр Кынев: Я не конспиролог. Но учитывая, как все устроено, как все структуры дублируют друг друга и все друг на друга стучат, я не верю, что в таких условиях возможен хоть какой-то целенаправленный заговор.
*Валерий Соловей, Евгения Альбац, «Левада-Центр» в РФ объявлены «иностранными агентами».
