Евгения Альбац: Андрей Колесников с соавтором выпустил доклад в Московском центре Карнеги, где утверждается, что «Единая Россия» получит на выборах в сентябре безусловное и абсолютное большинство. В докладе так же говорится, что это обеспечит легитимность российской власти. Андрей, о какой легитимности можно говорить в ситуации, когда с выборов сняты практически все оппоненты власти?
Большинство людей просто не знают, как голосовать, и голосуют механически, ритуально подтверждая свое присутствие в этом государствеЦИТАТА
Андрей Колесников: Это скорее ритуал. То, что мы называем выборами, можно отчасти разбирать всерьез, но на самом деле это уже не выборы, конечно же. Это некий механизм подтверждения легитимности власти в глазах большинства, предъявление доказательств большинству, что оно все еще большинство, что им лучше держаться вместе, стадом. «Дорогие россияне» — вы увидите — проголосуют за «Единую Россию», значит, за власть. Хотя, разумеется, голосование за коммунистов, за ЛДПР, за «Справедливую Россию», за любую другую партию — это тоже ритуал легитимации, потому что Коммунистическая партия — это департамент администрации президента, ЛДПР — это департамент администрации президента, отвечающий за другую часть электората, «Справедливая Россия» — тоже департамент, отвечающий за какой-то воображаемый электорат, и еще тестер, почти социологический, как избиратель отреагирует на смешение якобы социал-демократии с прививкой национализма, социализма и мачизма, сделанная с помощью Прилепина. Так что здесь речь идет о легитимности в глазах той части населения, которая готова воспринимать власть как власть. Речь скорее о психологических механизмах в ситуации, когда в реальности происходит абсолютный кризис представительства. Фильтры, которые поставлены сейчас, обессмысливают голосование как нечто содержательное, как выбор. Ассоциация «Голос» говорит, что 9 миллионов фактически лишены пассивного избирательного права по разным причинам, даже не по политическим, а просто потому, что так устроено законодательство. Большинство людей просто не знают, как голосовать — они понимают, что эти люди, те, которые находятся в Думе, их не представляют, — и голосуют механически, ритуально подтверждая свое присутствие в этом государстве, с этой властью. Подтверждая собственную безнадежность: ну вот так все устроено, что мы можем сделать? Все социальные подачки, которые появляются перед выборами — для кого-то они важны, кто-то, может быть, из благодарности проголосует. Но большинство, судя по той же социологии, воспринимает это как обязанность государства, а не как благодеяние. Такой социальный контракт: они обещали нас кормить в обмен на лояльность. Ну окей, кормите нас дальше. Именно поэтому, кстати, пенсионная реформа была воспринята как нарушение этого сильно патерналистского социального контракта. Так что здесь речь о легитимности сугубо в терминах той самой власти, которая хочет доказать большинству, что оно все еще большинство и все еще поддерживает эту власть.
Обозленное общество
Евгения Альбац: Наверное, надо сказать, что легитимность — это не обязательно легальность. Легальность — когда все по закону. А легитимность более эфемерное понятие, когда большинство соглашается с тем, что то действо, которое произошло — в данном случае мы говорим о выборах в Государственную думу, — оно действительно произошло, и признается результат. Валерий Дмитриевич, вопрос к вам. С одной стороны, Андрей говорит о легитимности, с другой стороны, он соглашается с тем, что нет представительства. Тогда с чем мы имеем дело? Что за действо будет с 17 по 19 сентября, 3 дня, в Российской Федерации?
Валерий Соловей: Вы очень правильно провели различия между легальностью и легитимностью. В нацистской Германии все было легально, в фашистской Италии все было легально, в Советском Союзе все было легально. То, что мы сейчас наблюдаем в России — все легально, все в соответствии с законом. Здесь принципиальное противоречие. Какими должны быть выборы? Мы прекрасно знаем: как минимум конкурентными, как минимум прозрачными, относительно справедливыми, относительно честными. И есть реалистический подход, который представляют авторы доклада Карнеги. Они говорят, что ничего этого нет и в помине, но есть реальность, состоящая в том, что власть воспринимает выборы как некий ритуал, и пока общество согласно с этим ритуалом, он работает. А если часть общества не признает этот ритуал и заявляет об этом открыто, как это было в декабре 2011 года в Москве и в ряде других крупных городов, и как это было совсем недавно в соседней с нами Беларуси в августе прошлого года? Когда общество отказывает этому ритуалу в праве на существование? Не все общество, но значительная его часть говорит: «Нет, мы не признаем этот ритуал. Мы считаем его фальшивым». Судя по тому, что я прочитал в докладе, авторы очень осторожно, но такой возможности не исключают. Я не ошибся? Вы не исключаете, что часть общества скажет «нет»?
Если бы власть не боялась, не было бы того избыточного и чрезмерного давления, которое она оказывает на всё, что способно поднять головуЦИТАТА
Андрей Колесников: Это общество называется гражданским.
Валерий Соловей: Я бы сказал — гражданским обозленным. Это совсем не обязательно активисты. Я вижу в России немало людей, которым это все осточертело. Эти люди сейчас устали. Может, это объясняется летом, отчасти безнадегой. Но мы с вами прекрасно знаем, и об этом не раз было говорено самыми разными людьми, включая классиков политической социологии, что массовая динамика непредсказуема. Мы не ожидали, что в Беларуси начнется революция. Волнений ожидали, революции — нет. Да, она оказалась неуспешной, но это была именно революция. Мы не ожидали того, что началось в России в декабре 2011 года. Да, это завершилось неудачей, но мы этого совершенно точно в таких масштабах не ожидали. Мы не ожидали такой географии протестов в поддержку Алексея Навального, какую наблюдали 23 и 31 января. Это все случается неожиданно. И что делает власть? Она боится. Если бы она не боялась, не было бы того избыточного и чрезмерного давления, которое она оказывает вообще на всех, на все и вся, что способно хоть как-то поднять голову. Я полагаю, что эта избыточность реакции вызвана только тем, что власть а) опасается; б) у нее есть основания для этих опасений. Часто эти основания питаются предшествующим опытом. Но отчасти они питаются и довольно тревожной для них социологией. Неважно, сколько поддерживают «Единую Россию». Есть регионы, где «Единая Россия» абсолютно честно побеждает. Да, у нее будет не абсолютное большинство, но относительное будет. Я думаю, если бы были честные конкурентные выборы, 25% она могла бы набрать, это был бы очень хороший показатель. Не в Москве и Питере, но вообще в целом по России — 25%. Дело не в том, что люди не получают достаточно социальных благ. Их возмущает что-то другое, что-то более фундаментальное, то, что они называют нарушением принципа справедливости. И я не исключаю — я так же осторожен, как и авторы доклада в данном случае, — но что-то мне подсказывает, что выборы, возможно не непосредственно выборы, а то, что может произойти после них, могут оказаться довольно сильной реакцией не на сами выборы, а вообще на все, что происходило в России последние несколько лет. Я в данном случае согласен с Андреем касательно пенсионной реформы, которая показала, что власть нарушает фундаментальный социальный контракт. Это все накапливалось и накапливается, это может прорваться, и тогда получится, что ритуал поставлен под сомнение. Что будет дальше — мы не знаем. Планы, которые поставлены перед «Единой Россией» лично президентом Путиным — 350 мест в парламенте, ни одним местом меньше. Независимых в парламенте будет, по их прикидкам, 2, 3, возможно, 4 человека. Плюс 45-50 человек так называемой «силовой квоты». Они проходят не только по «Единой России», но и по другим партиям. Для чего все это надо? Если вы так уверены в себе, зачем вы все это творите? То, что мы сейчас наблюдаем, наталкивает на очень тревожные предположения о будущем.
Евгения Альбац: Вы сказали «силовая квота» — что это такое?
Валерий Соловей: Это перечень людей, который не утверждается администрацией президента. Он формируется непосредственно в Совете безопасности под руководством Патрушева. Это 45-50 человек, которые проходят по спискам разных партий, как четырех больших, так и малых, представители которых будут в Думе. Квота визируется лично президентом. Эти люди не обязательно офицеры спецслужб в прошлом, это просто те люди, которых спецслужбы считают своими. Это встроенный механизм, чтобы лучше контролировать Думу. Это первое. Второе еще важнее. На роль спикера Думы Путин рассматривает фигуру Шойгу. Почему это важно? Во-первых, он хочет его отдалить. Он считает, что тот уже не нужен в качестве министра обороны.
Евгения Альбац: Министр обороны Шойгу станет спикером Государственной думы?!
Валерий Соловей: Это один из вариантов, который сейчас рассматривается. В аппарате Володина об этом знают, и этим продиктованы лизоблюдские заявления Володина о том, что он ни в какие президенты никогда не метил и что Путин должен править вечно. Да, Шойгу. Путин опасается, что даже эта абсолютная сервильная по плану Дума в некоторых ситуациях — в ситуации транзита в первую очередь — может оказаться не столь послушной. Поэтому нужен железный дровосек, маршал (в кавычках) Шойгу, и нужна «силовая квота», которую они абсолютно контролируют.
Евгения Альбац: Я не очень понимаю, какой еще контроль нужен Государственной думе, которая инфильтрована стукачами и добровольными помощниками. Там просто люди, которые однозначно берут под козырек, когда им говорят «напишите репортаж» — бегут вперед, чтобы побыстрее сдать этот репортаж.
Валерий Соловей: Да, там инициативщики, вы правы. Я и говорю об избыточности, которая сопутствует этим выборам. Но избыточно потому, что люди, которые управляют Россией, испытывают страх. С моей точки зрения, их страхи преувеличены, но для них они абсолютно реальны. Они этим всем озаботились первый раз в мае прошлого года, когда были приняты некоторые решения, потом в августе после начала белорусской революции, и этим во многом вызвано отравление Алексея Навального. А потом в конце прошлого года, когда они приняли план тотальной зачистки. Единственное, что нас спасает, Евгения Марковна, что якобы во время закрытой части беседы Путина и Байдена в Женеве был поднят вопрос о том, чтобы не добивать всех до конца, и был дан смутный намек со стороны Путина, не гарантия, естественно, что, мол, одиночек мы трогать не будем. Тех, кто не представляет кардинальной угрозы.
Потеря стыда
Евгения Альбац: Андрей, несколько дней назад наши с вами коллеги по журналистскому цеху были объявлены СМИ–«иностранными агентами». Восемь журналистов «Проекта», «Открытых медиа» и «Свободы». Юлия Ярош, главный редактор «Открытых медиа», объяснила, она хотя и в индивидуальном качестве объявлена иностранным агентом, но она должна теперь образовать юридическое лицо. И она как бы сама является СМИ в единственном лице. Притом что она главный редактор. С моей точки зрения, это все смахивает на истерику. Одновременно с этим ЦИК вечно плачущей Эллы Памфиловой заявил, что у них нет денег на видеотрансляцию, как это было в прошлые избирательные кампании, когда каждый желающий мог увидеть, что происходит на каждом конкретном избирательном пункте. Что с ними? Это истерика или это рациональное поведение?
Андрей Колесников: В нашем представлении это абсолютная потеря стыда, когда руки развязаны полностью. Они развязывались постепенно. Присоединение Крыма было той точкой, когда руки развязались совсем, но они тем не менее развязываются все больше и больше, хотя, казалось бы, уже некуда. И чем стыднее сами их шаги, чем неприличнее, аморальнее (потому что здесь речь идет уже не о политике, а об элементарной морали, о здравом смысле), тем ожесточеннее они становятся. Тем больше себе позволяют. Мне кажется, действует некий массовый психологический механизм. Массовый, потому что речь идет обо всей элите, которая сейчас управляет страной. В том числе это и страх, хотя они никогда в этом не признаются. Путин категорически несколько раз говорил: чего мне бояться? Это кто такие? Кто такой Навальный, кто вообще эти люди? Почему я должен их бояться? И тут же давит их так, что это выдает не просто стремление к тотальному контролю, а страх. Это напоминает, конечно же, советские времена. Страх по любому поводу. Я написал рецензию на книгу Чупринина «Оттепель», где исключительно факты, строчки из дневников и т.д. Там масса такого рода доказательств. Похороны Эренбурга — не пускают на кладбище. «Чего-то боятся, — пишет Лидия Корнеевна Чуковская в своем дневнике. — Их обуял страх». Открывают табличку в честь Мейерхольда — перекрывают все. Милиции больше, чем людей, пришедших туда. «Ждут мятежа», — кто-то записывает в дневнике. Очень многое повторяется, и это выдает страх. В их глазах это выглядит как рациональность, это их рациональность. Мы говорим, что в стране нет институтов, что происходит деинституционализация. Парламента нет — это не парламент, правительства нет — это какой-то департамент при Путине...
Евгения Альбац: Нет института президентской власти, поскольку был бы институт, была бы сменяемость.
Андрей Колесников: Сантехников нет — обращаются к Путину починить крышу. Даже институт сантехников, умельцев куда-то подевался странным образом. Но это их рационализация, так выглядят их институты. Ими движет представление о том, что на их век таких институтов и такой рациональности хватит. Они очень неохотно в последнее время стали говорить о каких-то вызовах будущего. О декарбонизации, которая лишит их доходов в бюджет и лишит способности покупать лояльность населения. Они считают, что это будет через 10-20 лет. Эти люди, конечно, бессмертны, они не думают, что когда-нибудь умрут, но возможно думают, что в это время они будут на пенсии, найдя себе какие-то варианты мягкого отхода. Это тоже входит в комплекс восприятия реальности, которым отличается нынешняя власть. Абсолютная неспособность к целеполаганию. Мы не берем национальные проекты, какие-то цифры, которые они обсуждают. Это не целеполагание, это просто суета вокруг KPI.
Валерий Соловей: Это тоже ритуал.
Андрей Колесников: Это даже уже не технократия, это бюрократия. Технократия бы какие-то все-таки делала шаги, но история с авторитарной модернизацией закончилась. Последняя попытка программы, которую писал Алексей Кудрин под 18-й год, показала, что это не нужно. «Спасибо, вы хорошие эксперты, замечательно. Лучше придумайте, сколько нам заплатить семьям с детьми к очередным выборам — вот это нам надо. А то, что вы планы строите — это слишком далеко, нас это не интересует. Нас интересует наш век, а на наш век должно хватить и нефти, и газа, и этих институтов, которыми мы всех подавляем вокруг себя».
Путинский консенсус сохраняется, но это уже не горячая восторженная лава. Это холодный камень. Мы великие — что дальше?Евгения Альбац: Ты говоришь, что нет целеполагания. Но мы слушали речь Путина на открытии военной выставки, где была продемонстрирована новая российская техника, в частности, ракета «Циркон» с ядерным двигателем, о которой нам сначала показывали мультики, а теперь, судя по всему, она есть в реальности. И новый истребитель, который будет показывать средний палец британским эсминцам, если они вдруг зайдут опять в воды Крыма. Они идут в фарватере советской власти, которая вела политику постоянной, нескончаемой подготовки к войне и мобилизации. Это все и должно объединять страну Советов. Вопрос не в том, что у них нет денег, мы же знаем, что золотовалютные запасы растут. Фонды национального благосостояния в других странах мира сильно похудели, потому что на помощь людям были выделены триллионы — во всех странах, кроме Российской Федерации, у которой кубышка выросла, а люди сильно обеднели. Если бы они отменили эти выборы, было бы все понятно: да, ребята действуют вполне логично. Но тогда почему они продолжают всю эту мартышку с выборами? Кому это нужно?
Андрей Колесников: Это одно из средств убеждения населения в том, что они все еще с родной властью: вы с нами, дорогие друзья, не верите — посмотрите на цифры. Как-то в интервью Дмитрия Анатольевича Медведева газете «Коммерсант», когда они делали серию интервью с лидерами так называемых партий, он сказал: «Голосуют за «Единую Россию», вот результат. Вы тут рассуждаете, что непопулярные, что никто не любит. Приходят и голосуют!» Придут и съедят это все. В этой логике выборы занимают достаточно важное место. Цель у них есть — самосохранение. Цель не очень впечатляющая, потому что все-таки целеполагание — это другое. Коммунизм, например, построить. Когда эта цель стала утрачиваться, советская власть начала морально ветшать и обрушиваться. Построение рыночного капитализма — тоже более-менее цель, и люди хотели в какой-то момент жить как на Западе. Потом поняли, что здесь есть определенная сложность, за это нужно как-то заплатить. И есть проблема выбора, тоже не самая психологически комфортная. Была цель стать великой державой, to make Russia great again — сделали, присоединили этот Крым несчастный. «Искандеры» смеялись, все было хорошо, народ был доволен некоторое время. Допустим, такой путинский консенсус сохраняется, но это уже не горячая восторженная лава. Это холодный камень. Мы великие — что дальше? Дальше-то куда мы движемся? Как нам жить? Почему у нас падают реально располагаемые доходы? И так далее, и тому подобное. Власть балансирует на некоем канате. Потому что да, можно не помогать людям, не помогать бизнесу в локдаун. Можно не вводить локдаун, чтобы сэкономить на бизнесе и людях, которым бизнес платит зарплаты. Можно так распределять расходы бюджета, как они распределяются сейчас, когда приблизительно 17% всех расходов бюджета 2020 года — это секретные расходы! На что идут деньги налогоплательщиков? Это беспрецедентные вещи, ни в одной стране мира нет такой доли секретных расходов, бог знает на что идущих. Это очень тонкий баланс, и это тоже источник страха, они боятся ошибиться. Они уверили всех и самих себя, что государство все может решить. Оно накормит, оно скажет, как по-умному деньгами распорядиться, какие национальные проекты самые важные. Но это пагубная самонадеянность. Без рынка они ничего не смогут, заканчивается все регулированием цен, а потом борьбой с тем, что пропадает то сахар, то макароны, то что-то еще. Они все время балансируют на очень неприятном канате. Мы не можем предсказать, когда они с него сорвутся, они годами могут так балансировать. Но и акробаты стареют, и их мышцы, их нервная, кровеносная системы тоже начинают сдавать и стареть. Обветшание все равно происходит, это заметно.
Начало транзита?
Евгения Альбац: Валерий Дмитриевич, вы смотрите социологию. Какие цифры у «Единой России», какие у коммунистов, какие у «Справедливой России»?
Валерий Соловей: У «Единой России» по стране около трети, 25-30%. Если иметь в виду, что, допустим, часть политически и идеологически ангажированных людей не идет голосовать, а приходит административно мобилизуемый электорат, то тогда ЕР получает очень приличное количество голосов за себя и соответственно мандатов. Коммунисты вторые, третье и четвертое места делят ЛДПР и «Справедливая Россия». Сейчас, в настоящий момент.
Евгения Альбац: 350 голосов «Единая Россия» набирает? Или придется вбрасывать?
Валерий Соловей: Нет, конечно, не набирает. По опросам месячной давности, которые заказывала московская мэрия, потенциал голосования в Москве выше, чем потенциал административной мобилизации. Что-то в Москве готовы потерять. Но не так, как во время выборов в Мосгордуму в 2019 году. Поэтому трехдневное голосование, отказ от теленаблюдения, от видеотрансляции. Я думаю, грубая, циничная, беспардонная ложь и угроза насилия, угроза убийства в прямом смысле слова — на это сделана ставка. Установка Путина — 350 мест и ни одним местом меньше.
Почему Путин требует, чтобы выборы прошли по сценарию плебисцита прошлого года? Для него это начало транзита. Только если он получит нужный результат и сочтет, что политический контроль гарантирован, начнутся дальнейшие шагиЕвгения Альбац: Запад признает эти выборы?
Валерий Соловей: Признает, если не будет массовых волнений. Если часть общества не признает ритуал, и не только на социальных площадках, а на улицах и площадях, сразу ли после выборов или спустя какое-то время, то со стороны Запада, я думаю, легитимность выборов окажется под сомнением. Тем более что есть люди в администрациях ряда стран, которые хотели бы вставить пистон Владимиру Владимировичу. Они пока не решаются, не хотят рисковать. Но если они почувствуют здесь слабину, они готовы попробовать, хотя бы сказать: легитимность выборов под сомнением, мы их не можем признать. А дальше будет зависеть скорее от внутренней динамики, чем от внешней. Здесь очень важно понимать, почему Путин требует, чтобы выборы прошли по сценарию плебисцита прошлого года? Для него это начало транзита. Только если он получит результат, который его устраивает, и сочтет, что политический контроль гарантирован, тогда начнутся все дальнейшие шаги. В частности, выдвижение Мишустина, постепенный уход в тень Путина, кадровые перестановки, чистка в силовых структурах, которая намечена на октябрь-ноябрь, отставки и прочее, прочее, прочее. Но ему надо убедиться в том, что обеспечен политический контроль над обществом. И отсюда та избыточность, о которой мы говорим. Ставка здесь больше, чем просто парламентские выборы. И все, кто в этом деле участвует, это прекрасно знают. Поэтому они даже подготовили несколько вариантов отмены, переноса выборов. Они не считают, что эти варианты надо будет пускать в дело, но рассматривают на полном серьезе. Угроза пандемии, некие террористические акции — перенос выборов. Несколько опций заложено на этот случай. Сейчас они считают, что все нормально, ситуация под контролем. Я думаю, что в августе они организуют новый сеанс давления, в этот раз на блогеров. Всех, у кого аудитория превышает полмиллиона человек, будут профилактировать, говоря языком советского КГБ. То есть не карать сразу, а вызывать на беседы или, точнее, приходить к ним беседовать, у некоторых наиболее непослушных изымут аппаратуру. Они идут планомерно, шаг за шагом. Хотят, чтобы вообще никто не мог поднять голову, но не в связи с выборами. Их очень беспокоит то, что будет после, когда они начнут переходить к транзиту. Когда мы вдруг увидим кандидатуры, некоторые из которых покажутся абсолютно смехотворными.
Евгения Альбац: Вы называли на роль премьера Катерину Тихонову, предполагаемую дочь Владимира Путина.
Валерий Соловей: По ней есть консенсус. Но ее сначала надо вице-премьером сделать.
Евгения Альбац: Вы говорите, это первый шаг к транзиту, при этом Путин вносит закон, который позволяет продлевать срок службы генералов и маршалов до бесконечности. Это говорит, скорее, не о транзите...
Валерий Соловей: Это говорит именно о транзите, это некий жест доброй воли в сторону генерала Бортникова, который просится в отставку уже давно. «А что тебе уходить в отставку? Ты можешь оставаться, даже если выслужил свое, тебе уже 70». Те, кто эти решения разрабатывает, хотят создать впечатление своей незыблемости и вечности.
Стратегия избирателей
Евгения Альбац: Какова должна быть стратегия электорального поведения для каждого из нас? Есть несколько вариантов, которые эксперты, наблюдатели, политики, политологи предлагают нам, избирателям. Один вариант: никаких выборов нет, наших представителей там нет, гуляем и отмечаем праздник непослушания. Другая позиция: надо идти, голосовать за кандидатов «Умного голосования» по той же логике, по какой это было в 2011 году, когда стратегия, предложенная Алексеем Навальным (за любую партию, кроме «партии жуликов и воров»), имела свой результат, который потом эволюционировал в протесты декабря 2011-го и зимы–весны 2012 годов. Есть третья позиция, которая говорит о том, что никакого «Умного голосования», есть партия «Яблоко», у нее довольный странный лидер, но забудем о лидере, от этой партии выдвигаются кое-какие приличные люди. Надо идти и идеологически голосовать за социал-демократов, даже если вы не являетесь социал-демократом. Какая стратегия?
Андрей Колесников: Я не могу назвать это стратегией, речь идет скорее о тактических шагах. Ситуация почти тупиковая или полностью тупиковая. Раньше я на эти вопросы отвечал, что нужно все равно упорно ходить и в результате голосовать за кандидатов «Яблока» ввиду отсутствия других кандидатов. «Яблоко» говорит: «Что же вы все время говорите, что нет никакой альтернативы? Пришли бы за нас проголосовали». Я, например, голосовал. Результат в сущности нулевой. В прошлом году впервые не пошел.
Евгения Альбац: Григорий Алексеевич Явлинский публично, с экрана телеканала «Дождь» и из эфира «Эха Москвы» мне, например, сказал, чтобы я как сторонник Навального не смела за них голосовать. Это совершенно новаторский подход к избирательной кампании. Поэтому я, которая голосовала за партию «Яблоко» все 90-е годы и даже в 2000-е, когда Явлинский шел против Путина, поскольку за кого-то надо было, теперь конечно же не могу этого делать... Валерий Дмитриевич, ваша позиция?
Валерий Соловей: У меня ощущение, что выбор той или иной линии поведения диктуется не столько логикой, сколько темпераментом. Причем не обязательно политическим, вообще темпераментом. Для меня выборы — это не окончательный шаг. Это всего лишь промежуточная станция. Я знаю, что их можно использовать для того, чтобы что-то произошло после и вследствие их, как это было в декабре 2011 года, как это было в августе прошлого года в Беларуси. Произойдет это или нет — мы не знаем, но это шанс. Чтобы этот шанс использовать, надо сделать что? А) идти на выборы — безусловно; б) это техническая вещь, но очень важная — пойти в последний из трех дней голосования, то есть в воскресенье. Лучше после обеда, после трех часов, как это делали в Беларуси, чтобы люди увидели, что их много. Хорошо, у нас не будет отличительных знаков, тем не менее как-то мы друг друга можем опознать. Если есть возможность идти наблюдателем — идти наблюдателем. Мы прекрасно помним, что ядро первых выступлений декабря 2011-го составили именно наблюдатели. Как голосовать? Во-первых, тот же принцип, который работал в 2011 году, применим и сейчас: за любую партию, кроме «Единой России». Я понимаю, что выбор ограничен. Я понимаю, что придется очень часто закрывать глаза, уши и нос. Но если мы хотим чего-то добиться, нельзя упускать даже то, что кажется мизерным шансом. Есть достойные люди. Некоторых из них порекомендует «Умное голосование», некоторых мы увидим сами. Этот шанс, как бы он ни был незначителен, нельзя упускать, надо пытаться что-то сделать. У нас сейчас есть хотя бы относительно легальная возможность влияния на политику. Я прекрасно понимаю, что решаться все будет не 19 сентября. Решаться будет потом. Но для того, чтобы решение пришло потом, надо участвовать в том, что будет 19 сентября. Это и темперамент мне диктует, ну и логика, если хотите. Тем более что я не исключаю, что ряд обстоятельств, внезапно возникших, допустим, в начале сентября, обернется на пользу. И, возможно, откровенно декадентские настроения, которые мы сейчас наблюдаем, могут смениться оживлением. Людское мнение переменчиво.
Евгения Альбац: Что за обстоятельства?
Валерий Соловей: Ряд социально-экономических обстоятельств и некая смена внутриэлитной диспозиции, которая может внезапно произойти. Я говорю не теоретически в данном случае. Это существует как опция. Она не обязательно реализуется. Но мы посмотрим, какое будет настроение в конце августа. И власть тоже будет на рубеже августа и сентября смотреть и принимать решение, проводить ли выборы. Или вдруг к нам нагрянула четвертая волна пандемии, и тогда выборы лучше перенести на самое эпидемическое время, допустим, на зиму.
Евгения Альбац: Итак, идти голосовать в самом конце, в третий день, 19 сентября. Андрей, какой вариант ты предлагаешь?
Андрей Колесников: Я противник «Умного голосования», но я понимаю, что это технология работающая и показавшая себя в деле. Поэтому в практическом поведении я, может быть, и последовал бы этой технологии. Но трудно заставить себя голосовать за любую другую партию, понимая, что все это филиалы той же самой большой партии власти, которая на самом деле не партия, а просто механизм управления страной, механизм корпоративистского государства, где все загнаны в ниши. Левацкий электорат чуть-чуть сталинистского толка загнан в загончик КПРФ. Электорат с неопределенными воззрениями, немножко крайне правоватый, голосует за ЛДПР и Жириновского. Кстати говоря, Жириновский сейчас немного обходит Зюганова. Потому что сталинистская мантра немножко поднадоела. Эксперимент со «Справедливой Россией» — попытка разбавления разных идеологий другими идеологиями, некий химический состав. Дальше идет Партия пенсионеров и прочие спойлеры. В ситуации «Умного голосования», может быть, кто-то начнет голосовать за «Новых людей», потому что там есть то самое человекоподобие.
Евгения Альбац: Это же тоже какой-то конструкт, который придумал Кириенко в администрации президента.
Андрей Колесников: Конечно, конструкт. Раньше делали праволиберальные конструкты, пара попыток была не очень удачных. Сейчас даже не стали называть эту штуку либеральной.
Евгения Альбац: Чем они тогда лучше, чем «Яблоко»?
Андрей Колесников: Да ничем не лучше. «Яблоко» просто давно, а эти новые. Слово «новые» здесь ключевое, это единственная наживка. Она, кстати, может сработать ни с того ни с сего. Но это все равно ловушка, это все равно пропадающий голос. Существенная часть населения, в том числе бедного, проголосует за «Единую Россию». Потому что у «Единой России» есть деньги. Ни у кого другого денег нет.
Евгения Альбац: Это бедное население пять лет наблюдало, как в «Единой России» депутаты превращались в миллионеров, а их представители во власти и силовики — в миллиардеров. И после того как их во время пандемии власти людей не слышали и не видели, они все равно пойдут голосовать за «Единую Россию»?
Андрей Колесников: Не все, безусловно, но часть из них пойдет. «Единая Россия» напишет «социально ориентированную» программу, где что-то будет написано про детские сады и прочие важные для людей вещи. Варианты протестного голосования, конечно, возможны, но я не думаю, что оно будет очень существенным. Повторение региональных выборов 2018 года, когда были успешные эпизоды протестного голосования, уже невозможно. Тем более на федеральных выборах. Наличие огромного количества фильтров и существенная степень контроля в еще большей степени обессмысливает даже технологическую составляющую «Умного голосования».
Валерий Соловей: Я прекрасно понимаю всю аргументацию Андрея. Более того, я ее разделяю. Но еще раз: для меня действие лучше, чем бездействие. У меня нет чувства отчаяния, хотя оно разлито сейчас в воздухе. Но я прекрасно помню, что такое же отчаяние было разлито, когда к власти пришел Черненко. И из книг я помню, какое чувство безнадеги, отчаяния и ужаса было за несколько месяцев до смерти Сталина. Казалось, это навсегда. И вдруг это внезапно закончилось. Это всегда происходит вдруг. Но в этом «вдруг» мы сможем стать участниками.
