"Им кто-то помогал в Москве"

За последние 25 лет в мире произошло как минимум 1200 террористических атак, в которых использовались смертники. The New Times обратился за комментариями к Яакову Пери — главе Общей службы безопасности Израиля (Шабак) в 1988–1994 годах 

В начале 1990-х на территории Израиля произошло несколько сотен атак с участием террористов-смертников. Потом несколько лет взрывов практически не было — вплоть до 2000-х. Какие методы и средства вы использовали, чтобы остановить тех, кто называет себя джихадистами?
Это комбинация мер. Во-первых, люди — граждане — должны быть начеку: в автобусе или в магазине, в торговом центре, в клубе рядом с ними может оказаться джихадист. Этому надо учить. У нас был случай, когда люди заподозрили одного из пассажиров автобуса, они подошли к водителю и сказали, что человек выглядит подозрительным. Водитель попросил всех выйти из автобуса и подошел к этому человеку — тот тут же взорвал себя, но в итоге погибли только сам смертник и водитель.
Второе — разведка и агентура непосредственно в экстремистских организациях, в их аппаратах. Задача — локализовать идеологов, лидеров, которые готовят смертников. Без этого невозможно предугадать, куда будет направлен смертник. Кроме того, чтобы подготовить самоубийцу, надо помимо психологического влияния еще обладать и определенными знаниями, как это сделать. Как привести человека к мысли, что он должен надеть на себя бомбу и взорвать себя среди людей, как он должен добраться до цели. Короче, чтобы остановить смертника, вам нужно очень хорошо понимать саму суть организации — исламской ли, чеченской и т.д. Это — дело разведки.

Мотивы

А что движет чаще всего террористами-самоубийцами?
Разные мотивы. Например, месть за убитых родственников. Или желание причинить ущерб государствам или режимам, чья политика нанесла вред близким. Бывают и просто фанатики — религиозные или националистические, для которых смысл — убить как можно больше тех, кого они считают неверными.* *Читайте материал о субкультуре террористов-самоубийц "Жизнь как оружие" Если говорить о Чечне, то, скорее всего, тут работает и то и другое. Заметьте, что в последние годы значительно возросло число женщин-смертниц. Это сравнительно новый феномен, и их гораздо сложнее вычислить, нежели мужчин.

У вас есть этому объяснение?
Мне приходилось допрашивать немало палестинских террористок. Если сильно обобщать — женщины более склонны к идеологизированному мышлению, они эмоциональны, у них сильная мотивация. Они готовы пожертвовать жизнью ради цели. Отчаявшаяся женщина гораздо целеустремленнее мужчины.

А материальные стимулы — например, ХАМАС покупал родственникам смертников дома, обеспечивал их жизнь. За деньги становятся джихадистами?
Поддержка семьи важна, но это не является определяющим мотивом.

Из какой социальной страты чаще всего оказываются смертницы?
Из больших семей, с уровнем достатка чуть ниже среднего, не из элиты, но и не из низшего класса, многие из них хорошо образованы. Встречались даже с высшим образованием. Многие были палестинскими христианками.

Странно, можно было бы подумать, что ими двигала бедность, ужас каждодневного выживания…
Это не главное. Главное — цель, борьба за идею, жажда отмщения.

Москва: выбор цели

Как вы полагаете, почему для взрывов в московском метро было выбрано именно 29 марта — начало Страстной недели у православных и праздника Песаха у иудеев?
Здесь можно только гадать. Большинство тер­актов, с которыми мы сталкивались в Израиле, были связаны с праздниками и памятными датами.

Один из взрывов прогремел на станции «Лубянка», там, где раньше находился КГБ, а сейчас ФСБ. Это случайность?
Даже если это случайность и они выбрали это место просто потому, что там много лю­дей, то все равно правильнее рассматривать взрыв на «Лубянке» как своего рода послание.

Почему — «правильнее»?
Потому что теракты смертников — это знаки, послания. Они выбирают места, которые могут символизировать что-то. Например, они, конечно, не могут попасть в здание ФСБ, по­этому они делают это в непосредственной близости — на станции метро, настолько близко, насколько могут подобраться. Они не могут попасть в Кремль или на военную базу, хотя если бы могли, они бы это сделали.

Выбор станции метро — это стремление убить как можно больше людей?
Да. А кроме того, это удобное средство передвижения, тем более если надо пронести бомбу: можно выехать с окраины Москвы и быстро приехать в центр, не нужно передвигаться поверху, где могут вдруг проверить документы, наконец, в толпе людей, сжатых в небольшом пространстве, легче затеряться. Так что, к сожалению, метро — это хорошее место для таких целей.

Помощники

Как вы полагаете, они привезли с собой взрывчатку или у них были помощники непосредственно в Москве?
Слишком долгий путь с Кавказа, многочасовая дорога, слишком много случайностей может произойти по дороге, в результате чего долго готовящаяся операция окажется сорвана. Да, я думаю, более вероятно, что взрывчатка была получена в Москве или неподалеку. Кто-то занимался здесь взрывчаткой, показывал им места, где должны произойти взрывы. То есть почти со 100-процентной уверенностью я могу сказать, что им кто-то помогал непосредственно в Москве. И дело разведки, агентуры и в Москве, и на Кавказе это выяснить. Российская разведка вполне может это сделать — поверьте, я знаю, о чем говорю. Но очевидно, что раз эти взрывы случились, — нужно больше агентов, больше информации, больше опросов, причем работа должна вес­тись очень интенсивно.
Целый ряд шагов должен быть предпринят правоохранительными органами и военными. Они должны реагировать на все немедленно, проводить тренировки, проверять въезды в город и делать это неожиданно. Каждый террорист-смертник боится того, что его машину остановят для проверки, что его обнаружат. Потому их надо держать в напряжении, проводить внезапные атаки. Я имею в виду не вооруженные атаки, а, например, неожиданно перекрывать дороги. И тогда террористы начинают бояться, что их обнаружат военные силы или полиция, — никто из них не хочет, чтобы их схватили живыми.

Можете привести конкретный пример из вашей практики, как это работает?
Примеров много, не обо всем я могу говорить. Ну, скажем: у нас была информация о потенциальном смертнике из деревни на Западном берегу. Мы стали следить за ним, вели его всю дорогу с помощью беспилотных самолетов, за ним шла машина, работали специальные отряды. Заблокировали один из районов Тель-Авива, перекрыли дороги. Когда он объявился в Тель-Авиве, мы не стали его задерживать — нам надо было узнать его цели. И когда он добрался до самого высокого здания в Тель-Авиве, мы поняли, что это и была его цель, и тогда мы его уже схватили.

Сталкивались ли вы с ситуациями, когда террористы смогли подкупить сотрудников израильской полиции?
Нет.

Ни единого?
Нет. Я могу припомнить 2–3 случая, когда военные продавали амуницию палестинцам, но это было нечто из ряда вон выходящее. Но у нас не было случаев коррупции. Ни с чем и ни с кем нельзя сражаться и ничего нельзя построить, если правоохранительные органы коррумпированы.

Вы сказали, что люди должны быть постоянно начеку. Как при этом не нарушить права человека?
Сложно. Но нам же в Израиле это по большей части удается. Иногда вы находитесь на грани, но нужно остановиться, потому что права человека и справедливость должны быть сохранены. Вы не сможете бороться с терроризмом, если утратите демократию. Собственно, тогда это будет означать, что террористы победили.