Электильная дисфункция
Мир, как ни банально это звучит, меняется, что выражается не только в приходе национал-популистов. Волна революций 2011–2012 года, предшествовавшая популистскому цунами, когда успех на выборах сопутствовал националистам и ультраконсерваторам, не была изолированным явлением. Она превратилась в подземный пожар, который рано или поздно должен был вырваться наружу. Как и голосование за популистов, так и уличные требования смены вроде бы избранных, но быстро, на глазах устаревающих коррумпированных элит — признак перемен, сопоставимых с 1968 и 1989 годами.
Государственные элиты, даже избранные, отстают в развитии от общества, постепенно превращающегося в общество гражданское, без лидеров и партийного оформления. Они теряют чувство меры в концентрации богатств, фискальной политике, унижении достоинства множества людей. Выборы оказываются недостаточно эффективным инструментом в донесении позиции гражданского общества, считающего себя непредставленным даже в представительных органах. Недостойное правление (bad governance) не прекращается благодаря выборам, а часто лишь усугубляется в худших своих чертах. В результате в 2019 году государственный истеблишмент получает перманентный Май–1968.
Государственные элиты, даже избранные, отстают в развитии от общества. Они теряют чувство меры в концентрации богатств, фискальной политике, унижении достоинства множества людей
«Электильная дисфункция» (Electile dysfunction) — один из слоганов сегодняшней ливанской революции — пожалуй, лучший диагноз происходящего в странах, где власть слишком очевидным образом отчуждена не столько от абстрактного «народа», сколько от становящегося все менее абстрактным гражданского общества.
Революция достоинства
Четверо студентов МГУ, несколько студентов Вышки и РГГУ потребовали повышения стипендии. В МГУ она составляет две с половиной тысячи рублей. В среднем по стране — полторы тысячи. Даже при советской власти, в ее последние годы, стипендия студента МГУ составляла 40 рублей, отличника — 50. Разумеется, жить на эти деньги тоже было нельзя, но это все-таки не цена нескольких пачек сегодняшней жуткой лапши доширак. Бедность — одна из причин недовольства, но не она выводит на улицы, а унижение достоинства. Стипендия, равная нескольким пачкам жуткой лапши, — это унижение. Как унижением, или последней каплей в цепи ущемления человеческого достоинства стало повышение проезда в метро в Чили или введение платы за мессенджер WhatsApp в Ливане. Как унижением стало искажение права избирать и быть избранным в Москве, права на благоприятную окружающую среду в Шиесе, права влиять на решения властей в Екатеринбурге.
Несоразмерность того, что делает власть, здравому смыслу — важная причина, по которой обычный человек превращается в «человека бунтующего» (по Альберу Камю). Несоразмерность сроков лишения свободы тем, кто организовал референдум о независимости Каталонии, снова вывела людей на улицы Барселоны. Или кто-то думал, что люди не почувствуют себя оскорбленными? Более полумиллиона человек прошли маршем до Барселоны — отнюдь не профессиональные нарушители порядка. Миллион — это Чили, более миллиона — Ливан. Миллионы — Венесуэла. Гонконг, Ирак, Боливия — везде унижение достоинства.
В какой-то момент таких революций становится бессмысленно делать уступки — это все равно как проигрывающая из-за своего бездействия футбольная команда вдруг начинает играть на последних минутах матча. Поздно. Это уже ничего не дает и никого не интересует. В 1989-м в Польше власть села за «круглый стол» с оппозицией, самонадеянно предполагая, что она еще является властью. Поздно. За «столом» по сути председательствовала уже оппозиция, ставшая властью.
Слоганы революций достоинства свидетельствуют о том, что это революции в том числе образованного класса. Как философия ситуационистов — надписи на стенах и слоганы — стала своего рода твиттер-революцией в 1968 году
Поздно уступать вышедшим на улицы в Ливане, когда на их сторону перешла армия. (Чего не произошло в Сирии, результатом чего стала многолетняя трагедия.)
Слоганы революций достоинства свидетельствуют о том, что это революции в том числе образованного класса. Как философия ситуационистов — надписи на стенах и слоганы — стала своего рода твиттер-революцией в 1968 году в Париже в отсутствие твиттера, так и сегодня плакаты протестующих — это еще и их философский самоанализ. «Самые счастливые депрессивные люди, каких вы когда-либо встретите» — это снова философия на улицах, на этот раз не Парижа, а Бейрута, и не по-французски или арабски, что было бы для Бейрута равно естественно, а по-английски.
Что тут скажешь? Во-первых, это красиво… А во-вторых, это же так и бывает в ходе революций достоинства, когда ты выходишь на улицу потому, что тебя вогнали в депрессию, но становишься счастливым оттого, что тебя поддерживает не толпа, а сумма граждан. И ты чувствуешь себя не частью стада, а индивидуализированной частицей гражданского общества.
Говоря «нет», человек протестующий одновременно говорит «да». Его позитивная программа начинается с отрицания того, что и как делает тот, кто унижает достоинство. Почти семь десятков лет тому назад об этом лучше всех написал Альбер Камю в своем «Бунтующем человеке». Это длинная цитата из его работы 1951 года, но она того стоит, поскольку объясняет все и сразу: «Что же представляет собой бунтующий человек? Это человек, говорящий «нет». Но отрицая, он не отрекается: это человек, уже первым своим действием говорящий «да». Раб, всю жизнь повиновавшийся господским распоряжениям, неожиданно считает последнее из них неприемлемым. Каково же содержание его «нет»? «Нет» может, например, означать: «слишком долго я терпел», «до сих пор — так уж и быть, но дальше хватит», «вы заходите слишком далеко» и еще: «есть предел, переступить который я вам не позволю». Вообще говоря, это «нет» утверждает существование границы. Эта же идея предела обнаруживается в чувстве бунтаря, что другой «слишком много на себя берет», простирает свои права дальше границы, за которой лежит область суверенных прав, ставящих преграду всякому на них посягательству. Таким образом, порыв к бунту коренится одновременно и в решительном протесте против любого вмешательства, которое воспринимается как просто нестерпимое, и в смутной убежденности бунтаря в своей доброй воле, а вернее, в его впечатлении, что он «вправе делать то-то и то-то». Бунт не происходит, если нет такого чувства правоты. Вот почему взбунтовавшийся раб говорит разом и «да» и «нет». Вместе с упомянутой границей он утверждает все то, что неясно чувствует в себе самом и хочет сберечь. Он упрямо доказывает, что в нем есть нечто «стоящее», которое нуждается в защите. Режиму, угнетающему его индивидуальность, он противопоставляет своего рода право терпеть угнетение только до того предела, какой он сам устанавливает».
Под флагами наций
Росгвардеец, ломающий флаг России, вырванный из рук протестующего. Это лучшая иллюстрация того, что у него и у протестующего — две разных России. И подлинная та, ради которой гражданин вышел на улицу с российским флагом в руках. Он не будет петь по бумажке путинский гимн на согнанном добровольно-принудительно путинге, потому что это «их» гимн, которым «они», верхние люди, хотели самоутвердиться за счет унижения демократического «меньшинства» (как в историческом анекдоте про Сергея Михалкова, который говорил про свою, тогда еще первую или вторую версию советского гимна: «Г-г-говно-не г-г-говно, а слушать будешь стоя»). Он выйдет на улицу с флагом своей страны.
Так и улицы Ливана заполнены флагом с кедром, а протестующие говорят и пишут о своем Ливане, который у них отнимает власть. Для появления чувства своей страны кому-то достаточно было придумать плату за WhatsApp. Но это не вопрос мессенджера, как могли бы подумать власти — на броненосце «Потемкин» восстание тоже началось, казалось бы, всего лишь из-за куска гнилого мяса. Проблема выборов в Москве минувшим летом была не просто в нарушении права москвичей на представительство своих, а не чужих интересов в городской Думу, а в отказе в конституционном праве всех россиян избирать и быть избранными. Чего не понимали власти или делали вид, что не понимали.
Вероятно, революции достоинства, начавшиеся в 2011 году, прервались лишь на время, и стали не менее очевидной приметой нынешней эпохи, чем голосование за национал-популистов
Самое страшное для власти происходит тогда, когда подданные превращаются в граждан, а граждане начинают понимать, что государственный истеблишмент и страна — это не одно и то же.
«Нет, сир, это не бунт, это революция», — пояснил Людовику XVI герцог де Лианкур, имея в виду, что взятие Бастилии будет означать смену типа правления. Желание быть представленными и услышанными иной раз и переплавляется в требование смены типа правления — не столько самого конституционного устройства, сколько устройства элит.
История, писал Камю, это совокупность бунтов. Из революций рождались нации и государства. Благодаря бунтам менялись общества, как после 1968 года, становились другими, более открытыми, с изменившейся социальной и политической культурой. Благодаря революциям, как в 1989-м, происходил «конец истории», правда, временный. Вероятно, революции достоинства, начавшиеся в 2011 году, прервались лишь на время и стали не менее очевидной приметой нынешней эпохи, чем голосование за национал-популистов.
Ключ к такому голосованию и таким протестам, наверное, действительно можно искать в неравенстве. Только те, кто выходят на улицы, скорее, недовольны неравенством в достоинстве. И в доступе к политической инфраструктуре, которая не позволяет менять так называемый недостойный образ правления мирно и благодаря выборам. Электильная дисфункция, как и было сказано…
Фото: REUTERS/Mohamed Azakir via businessinsider.in
