Антитраст по-русски

Глава Федеральной антимонопольной службы (ФАС) Игорь Артемьев назвал инициированные его ведомством судебные процессы против неф­тяных компаний, обвиняемых в назначении монопольных цен, «историческим делом, которое будет вспоминаться и через 100 лет как ключевое в вопросе антимонопольной политики в России». В силу того, что судебные дела затрагивают ведущих игроков рынка («Роснефть», «Лукойл», «Газпром нефть» и ТНК‑ВР), а сумма наложенных на них штрафов (все они оспорены в суде) уже составила около 26 млрд рублей, эти процессы действительно будут вспоминать долго. Однако тем важнее, чтої именно люди запомнят. Запомнят же, что антимонопольная политика в России (антитраст) — это в первую очередь история про контроль за ценами, а не про конкуренцию или производительность экономики.
Современная российская модель антитраста сформировалась под влиянием событий 20-летней давности. Принятый в 1991 году антимонопольный закон должен был стать противовесом всепроникающему присутствию государства и восполнить отсутствие рыночных традиций и правил делового оборота. Отсюда характерные особенности российского антитраста, которые сохраняются и поныне. Он касается не только крупных компаний, но и органов власти. Он покровительствует новичкам на рынке, малым и средним предприятиям, унаследовав перестроечную политическую задачу создания класса частных собственников. Он берется за воспитательную работу с целью обес­печить «честность» и «справедливость» конкуренции, не ограничиваясь вопросами монополизма. Примерно в то же время сформировалось и представление о монополизме как «немонетарном факторе инфляции». Отсюда еще одна отличительная черта российского антитраста — преследование «избыточной» прибыли и «монопольных» цен, что почти совсем не характерно для практики Европейского союза и отсутствует в антимонопольной практике США.
Но за 20 лет ситуация существенно изменилась. Антимонопольное регулирование утратило исключительный статус и теперь, как и все остальные виды регулирования, рассматривается многими экспертами как потенциальный административный барьер, препятствие для конкуренции. Суть проб­лемы видна из отношения российского антитраста к «избыточной» прибыли. Возможно, мотив увеличения прибыльности не выглядит достаточно благородным, однако именно он движет деловой конкуренцией. Борьба с ним примерно так же помогает конкуренции, как борьба с плотскими желаниями — повышению рождаемости. Другой пример противоречия дает закон о торговле. Его антимонопольная норма — 25-процентная квота на продажи в пределах муниципалитета магазинами одной торговой сети — антиконкурентна в том же смысле, что и квоты во внешней торговле (на украинскую сталь, американскую птицу и т.д.). Она ограничивает право потребителя иметь дело с предпочитаемым им продавцом товара.
Кроме того, нынче в центре экономичес­кой повестки дня — хоть правительственной, хоть оппозиционной — не столько создание частного сектора и формирование правил делового оборота, сколько повышение производительности экономики.
Если бы кто-то сегодня в этих новых обстоятельствах взялся придумывать антимонопольный закон «с чистого листа», он был бы мало похож на существующий. Однако в случае успеха ФАС в делах против нефтяников обновление антитраста может оказаться политически невозможным. А правительство еще долго будет считать контроль за ценами, а вовсе не развитие конкуренции, основным предназначением антимонопольной деятельности. Ну а ФАС останется чем-то вроде современного издания советского Госкомцен.