Фото: Pixabay / geralt
Чтобы разобраться, как и почему эволюционировали взгляды Владимира Путина на экономику и его действия в экономической политике в 2000–2018 годах, нужно отступить на шаг назад, в «лихие 90-е». Для Путина эти годы действительно были «лихими». Они определили его взгляды на то, как и что должно делать государство в экономике, как формируются личные состояния и как работают предприниматели. Став президентом, Путин так выстроил экономическую политику, чтобы его друзьям было комфортно. Путинская политика начала 2000-х казалась направленной на процветание бизнеса и населения. Однако постепенно выяснилось, что предпринимателям для успеха нужно входить в число близких друзей политического руководства страны, а рядовым гражданам — устроиться на госслужбу, в госкорпорации или в бизнес, зарабатывающий на госконтрактах. Только так можно оказаться в числе тех, кто участвует в дележе ренты. Все, чем ты владеешь, может быть отнято, все созданное — экспроприировано. Устойчивы в созданной Путиным системе только связи и дружеские отношения — при условии, если они подкрепляются лояльностью.
Международный отдел
Благодаря многочисленным расследованиям сейчас мы знаем о деятельности Путина в первой половине 1990-х довольно много. Тогда оформился круг его друзей и их навыки ведения бизнеса. В российской экономике 2000–2010-х годов эти люди займут все командные высоты. Возьмем в качестве примера бизнес-карьеру Юрия Молчанова, первого начальника Путина после его возвращения из ГДР.
В начале 1990 года Путин стал помощником Молчанова, проректора ЛГУ по международным связям, получившего эту должность в 1987 году. Международные связи в советских университетах курировал КГБ. В 1990-е Молчанов, оставаясь в университете, занимался разными проектами в области недвижимости и b2b-услугами через группу компаний «Бизнес-Линк». В 2004–2012 годах он вел крупные государственно-частные инвестпроекты в петербургском правительстве Валентины Матвиенко, включая «Морской фасад» и ЗСД. Его пасынок Андрей создал группу ЛСР, чье положение на строительном рынке России год от года улучшается. В последние годы Юрий трудится в руководстве госбанка ВТБ. Одна из фирм Молчановых реставрировала путинский дворец в Стрельне. Но откуда первоначальные накопления?
Все очень просто. На рубеже 1980–1990-х годов ряд крупных иностранных компаний выходил на российский рынок через Петербург. И Молчанов оказался весьма предприимчив в содействии им. Первый российский офис Procter & Gamble располагался в ректорском флигеле ЛГУ, по соседству с международным отделом Молчанова. Он помогал компании набирать персонал, размещать рекламу. Совместное предприятие P&G и ЛГУ должно было отчислять университету 1% выручки, за что получило от ЛГУ особняк. В создании этого СП Молчанову помогал и Путин — до перехода в мэрию. Похожие услуги Молчанов оказывал Coca-Cola — вплоть до землеотвода и обеспечения поддержки госчиновников при строительстве завода на Пулковском шоссе. Зная нравы начала 1990-х, сложно предположить, что все платежи за услуги шли в кассу университета.
Молчанов участвовал в создании Высшей школы менеджмента СПбГУ; в одной из публикаций WikiLeaks рассказывалось, как он потребовал компенсации своих расходов на подготовку к тендеру по ремонту здания от партнеров из Haas School of Business (Молчанов обвинения отрицал: дескать, все работы его фирма провела без прибыли). Так и стартовала бизнес-империя Молчанова, который до назначения проректором был скромным научным сотрудником НИИ физики ЛГУ (и помогал международному отделу). Принцип государственно-частного партнерства, понятого как партнерство настоящих друзей, хорошо различим и на старте бизнес-карьеры Молчанова, и в его последующей деятельности.
Что Путин мог узнать про экономику из тех «лихих» 1990-х? Что права собственности — вещь смешная и относительная: они не стоят ничего, как и человеческая жизнь. Что важны контроль над активами, освоение денежных потоков, дружба с нужными людьми и прикрытие со стороны силовых структур
У Собчака
Примерно тем же, только в большем на пару порядков масштабе, Путин занимался в питерской мэрии в 1991–1996 годах. Служба во главе комитета по внешним связям и зампредом правительства была весьма опасна и трудна; в какой-то момент Путин, по собственному признанию, спал с помповым ружьем. И это не паранойя: все основания беречься у него были. В Петербурге коллапс советского государства проявился сильнее, чем в Москве: заведенный порядок, поведенческие нормы, правила и иерархии полетели в бездну. Петербург тогда был «бандитским»: в городе тесно переплелись новая (но состоящая из людей с советским прошлым) власть, криминал и нарождающийся бизнес, который без опоры на власть и криминал был беззащитен, а прибыль извлекал из отношений с чиновниками. Правоохранительные органы были развалены и недееспособны; «силовыми предпринимателями», обеспечивающими исполнение контрактов и выполнение хоть каких-то правил игры, были бандиты. Питерские чиновники того времени тоже не выжили бы, не считаясь с бандитами. Путин оказался, по цитате из пьесы Шварца, «лучшим учеником».
Как это было, можно прочитать в многочисленных книгах о «бандитском Петербурге» начала 1990-х, в немецком расследовании деятельности фирмы SPAG, советником которой Путин был чуть ли не до вступления в президентскую должность, в расследовании полиции Монако, в испанском расследовании, документировавшем связь силовиков с «тамбовскими» (раз, два), в свидетельствах Сергея Колесникова и Максима Фрейдзона.
Вопросы к Путину стали возникать с самого начала. Уже в 1992 году спецкомиссия петербургского горсовета под руководством Марины Салье утверждала: в рамках схемы «нефтепродукты и металлы в обмен на продовольствие» по договорам, согласованным путинским внешнеэкономическим комитетом, из страны было вывезено товаров более чем на $100 млн, но продовольствия город не получил. Тогда экспорт сырья должен был согласовываться с федеральными органами; постфактум тогдашний министр по внешнеэкономическим связям Петр Авен дал комитету особые права (не сыграло ли потом это разрешение роль индульгенции?). Цены на экспортируемые металлы в этих контрактах были многократно занижены. Егор Гайдар тогда и протестовал против предоставления путинскому комитету особых прав, и соглашался, что по уже заключенным контрактам поставки должны быть сделаны: он опасался, что зимой 1992-го город останется без продовольствия. Из тех же времен тянется и кокаиновая ниточка, только четверть века назад этим занимались «тамбовские», отмывая деньги через экспорт сырья, а теперь наркотики перевозятся через латиноамериканские дипмиссии.
Близость Европы (Киришский НПЗ было нетрудно нацелить на производство экспортного бензина, а одним из трейдеров стал Геннадий Тимченко); потенциально очень дорогая, но в начале 1990-х — неприлично дешевая недвижимость и земля Петербурга — эти условия сделали неизбежным сращивание власти, криминала и бизнеса. Аналогичные схемы в то время практиковались и в других регионах, но столь тесным, как в Петербурге, переплетение бандитов, чиновников и бизнеса было, пожалуй, только в индустриальных гигантах советской эпохи — в Красноярске и Екатеринбурге.
бизнес-школой Фото: platon2.livejournal.com
Путин был заинтересован не в легитимизации частной собственности, а в выстраивании экономики, где государство наделяет предпринимателей правом вести бизнес на той или иной территории, взамен оставляя за собой определенную долю ренты и возможность в любой момент вернуть обратно то, что было передано во временное пользование
Псевдокапитализм
Доставшаяся Путину в наследство от Ельцина экономика существенно отличалась от нынешней: в ней не просматривалось властной вертикали. Регионы, федеральные ведомства и даже отдельные департаменты, не говоря уже об олигархических империях, — все они были самостоятельными центрами силы. Они вели свою игру, время от времени вступая в ситуативные коалиции. Поэтому Путин, став президентом, не мог сказать, что теперь, мол, вся страна будет жить так, как мы с друзьями привыкли жить в Питере. Чтобы выстроить кажущуюся сейчас естественной «вертикаль», Путину и соратникам в 1999–2003 годах нужно было последовательно исключить, отодвинуть от доступа к ренте конкурентов: сначала Степашина с Примаковым и Лужковым, затем Гусинского с Березовским, потом Ходорковского и других — до тех пор, пока прочие реальные и потенциальные конкуренты не приняли новые правила игры.
Эта политика в определенный момент (2000–2003 годы) подразумевала облегчение условий ведения бизнеса — вот почему в начальный период действия Путина казались направленными на рост экономики. Во многом они такими и были: 1) снижение налогов, 2) облегчение бремени проверок и надзоров — от валютного контроля до пожарного надзора — и уменьшение числа выполняемых чиновниками функций, 3) серьезные улучшения в области гражданского права.
Из 2018 года видно, что этот этап был неизбежен. В 2000 году силовики не могли бы отнять у Ходорковского ЮКОС на основании неуплаты налогов: налоги тогда не платили все. А к 2003 году те, кто понял, куда дует ветер, свою работу перестроили. Благодаря экономическому росту и прогрессивным реформам, последовавшим за эпохой бартера, неплатежей, налоговых отсрочек, уступок и льгот, у бизнеса появилась возможность войти в легальное поле. Лихие годы позади, теперь мы добропорядочные бизнесмены и госчиновники. Правда, почерк 1990-х хорошо чувствуется в ряде сделок бизнесменов путинского круга начала 2000-х и, например, в деле «Трех китов». Но это были отголоски. Реформы начала 2000-х не могли превратить ельцинский «олигархический капитализм» в просто капитализм. Они были ориентированы на некоторое смягчение условий ведения бизнеса. Но не на полную легализацию итогов «бандитского капитализма» 1990-х: несмотря на активное участие в эпохе первоначального накопления, у силовиков были все основания остаться этой эпохой недовольными. Место, которое они, по собственным представлениям, заслуживали, досталось не им, а Березовскому и Ко. Нужен был большой передел, чтобы в экономике сложилась ситуация, которую силовикам хотелось бы зафиксировать через наделение «правильных» собственников полноценными правами собственности. Тогда до этого было еще далеко.
Капитализм невозможен без гарантий прав собственности, а капиталистический рынок — без обмена этими правами (а не просто товарами и услугами). Но в России не защищена собственность ни на промышленные активы, ни на квартиру в хрущевке, которую можно «реновировать» куда-нибудь за можай без согласия собственника. Мелкий бизнес легко могут отнять бандиты и конкуренты при помощи силовиков, а то и городская власть (чтобы торговые павильоны не портили пейзаж). Крупная собственность не легитимна в глазах населения и правящей элиты.
Путин был заинтересован не в легитимизации частной собственности, а в выстраивании экономики, где государство наделяет предпринимателей правом вести бизнес на той или иной территории, взамен оставляя за собой определенную долю ренты и возможность в любой момент вернуть обратно то, что было передано во временное пользование. Этот механизм прекрасно понимают и Олег Дерипаска, и Владимир Евтушенков. «Социалистические» настроения населения, возлагающие на государство большие надежды в собственном жизнеобеспечении и отказывающие бизнесу в легитимности и доверии, были Путину очень на руку: капитализм западного образца невозможно построить, пока критическая масса людей не разделяет присущие институту частной собственности правовые принципы и нормы.
В отличие от многих других автократий, российские лидеры очень грамотно распоряжаются финансами — это обеспечивает режиму устойчивость
Принципы путиномики
Инвестиционные решения принимаются медленно, а эффект дают еще позже. В 2003-м, да и в 2005-м не всем было понятно, какую экономику строит Путин. В первой половине 2000-х можно было думать, что власть устраняет «провалы рынка» и последствия развала государства, восстанавливает порядок в управлении госактивами, которые в 1990-х расхищались направо и налево. Поэтому прозревший позднее глава инвестфонда Hermitage Capital Уильям Браудер, чьи российские проекты завершились «делом Магнитского», в начале 2000-х верил: попытки миноритариев по выведению на свет воровства и жульничества в «Газпроме», РАО ЕЭС и других крупных компаниях созвучны путинским намерениям сделать их прозрачными и подотчетными.
Вскоре Браудер на своей шкуре узнал, что гармоническое созвучие наблюдается только пока госкомпаниями управляют «не те» люди. После их замены на друзей работа «волков — санитаров леса» перестает быть нужной. И категорически не приветствуется. Одни путинские друзья продали другим принадлежавшие когда-то «Газпрому» «Газпромбанк», «Газфонд» и «Согаз», а третьим друзьям стали поручать прокладку очень дорогих газопроводов, куда надо и не надо. Теперь тот же «Согаз» — любимый страховщик силовых ведомств и госкомпаний, собирающий у них многомиллиардные премии и покупающий других страховщиков. Но это частная компания. Такой способ хозяйствования называется crony capitalism — капитализм для своих (друзей).
Друзья, конечно, получают высокие прибыли. Их можно сколько угодно обкладывать санкциями — бюджет все друзьям компенсирует. Но когда с верхних этажей принцип «все лучшее — своим» спускается вниз, вплоть до управляющих компаний в ЖКХ и городских рекламных агентств, в экономике снижается уровень конкуренции и начинается застой. Поэтому темп роста ВВП в 2009–2017 годах был в десять раз ниже, чем в 2000–2008 годах (0,7% против 7% в год). Поэтому и перспектив никаких. Одни друзья пишут президенту стратегии, другие его охраняют, третьи добывают нефть и газ, четвертые строят дома и дворцы, пятые занимаются банкингом, шестые страхуют, еще друзья держат порты и управляют медиа — вот и вся экономика.
Почему же система, выстроенная столь архаично, не боится краха наподобие Венесуэлы? Факторы выживания путиномики хорошо суммировал в Foreign Affairs Крис Миллер, автор книги «Putinomics» и руководитель евразийской программы Foreign Policy Research Institute. Во-первых, помогая друзьям, Путин не забывает о макроэкономической стабильности. У России экстремально низкий внешний долг, небольшой дефицит бюджета, почти свободный курс национальной валюты и снизившаяся в последние годы инфляция. Рост зарплат под контролем, в том числе в госсекторе. Вне зависимости от внешней политики и темпов роста экономики с макропоказателями все в порядке: Путин видит в них залог суверенитета, возможность вести внешнюю политику без оглядки на кого-либо.
Во-вторых, в отличие от 1990-х, правительство не допускает роста безработицы, а зарплаты, пусть и низкие, выплачиваются. Поэтому роста социального напряжения в регионах не наблюдается даже во время резкого экономического спада, как в 2008–2009-х или 2014–2015 годах. В-третьих, там, где это не противоречит политическим целям, в России дозволяется работать бизнесу. Частный «Согаз» справляется с задачей страхования военных, таможенников, МЧС и госкомпаний хуже, чем если бы ему пришлось биться за эти заказы с другими страховщиками, но лучше, чем с ними справилось бы Министерство страхования. В отведенных ему закутках частный бизнес продолжает придумывать новое и повышать эффективность — это и позволяет российской экономике держаться на плаву.
В отличие от многих других автократий, российские лидеры очень грамотно распоряжаются финансами — это обеспечивает режиму устойчивость. Если бы целью Путина был экономический рост и повышение благосостояния людей, этого было бы мало. Но задаче удержания власти эта триада принципов путиномики вполне соответствует. Из нее получается хороший коктейль, чтобы пережить стагнацию экономики и не услышать стук шахтерских касок по Горбатому мосту.
Россияне ценят стабильность выше, чем экономический рост, — поэтому когда нефть стоит дорого, правительство пополняет резервы, а в тяжелые годы их понемногу тратит. В подконтрольной экономике и при безгласом обществе правительству несложно сокращать бюджетные расходы. Крупный бизнес сокращает зарплаты, но не увольняет людей, что позволяет пройти кризис без социальных потрясений. В 2015 году люди смирились с падением рублевых зарплат на 9,5%, поскольку безработица выросла всего на 1 процентный пункт. А с сокращением трат на образование и здравоохранение люди мирятся при сохранении размера пенсий — ровно этой логике государство и следует. Так что путиномика способна просуществовать еще долго. Только итогом ее будет экономическая отсталость и новые социальные потрясения.
