На второй день после моего назначения пришедший на доклад руководитель наружного наблюдения Л. К-бин положил на стол папку, открыв которую я стал читать сводку сообщений типа: «Дворник Д. сказал, что решение Мэра одобряют…», «Гражданка N сказала в очереди, что вчера случилась авария, а о ней не говорят…» И так далее.
На вопрос, что это такое, последовал ответ:
— «Реагаж».
— Какой такой «реагаж»?
— Мнение граждан о тех или иных событиях и действиях властей.
<...>
Пришлось объяснять, что такого рода практика имеет смысл в тоталитарном государстве, с подавленной свободой прессы. А сейчас я и так знаю, что людей волнует и о чём они говорят — из газет и телепередач. Тратить время на сбор такой информации запретил, тем более что всегда остаётся вопрос, не пытается ли кто-то манипулировать мной, донося целенаправленно отобранные сплетни и слухи.
Приказал прекратить работу по таким организациям, как «Народно-трудовой союз» (НТС) (язвительно заметив, что не требую же работать по компартиям), ряду религиозных организаций.
Гораздо серьёзнее было решение по проведению «Набата» — так в те годы называлась специальная операция, связанная с захватом террористами воздушного судна. Командовать операцией в случае возникновения или развития ЧП в столичном регионе должен был начальник Московского Управления.
Случилось так, что именно к началу моей работы в Управлении срок действия предыдущего приказа, регламентирующего проведение «Набата», истёк и руководитель соответствующей линии В. Захаров принёс косметически обновлённый текст на утверждение.
Начиная работу в Управлении, я понимал, что новичка обязательно будут проверять, и начнут проверку с того, что подсунут на подпись какую-нибудь глупость. Так и случилось. Когда руководитель секретариата Е. Ш-в принёс проект очевидно нелепого распоряжения, ласково объяснил ему, что в следующий раз выгоню всех, кто подобный материал готовит и визирует.
Так что в случае с «Набатом» умышленного подвоха не ожидал, но привычка читать подписываемые документы утроилась интересом к совершенно новой сфере деятельности и пониманием меры ответственности в этом случае.
Прочитав первый абзац: «Целью операции является предотвращение угона воздушного судна за пределы СССР*», жирно его перечеркнул и написал: «Целью операции является сохранение жизни и здоровья пассажиров и членов экипажа воздушного судна». Велел переделать приказ в духе первого абзаца и впредь руководствоваться этой логикой, как при учениях, так и в боевых ситуациях. Заодно поручил составить график регулярного проведения учений по «Набату», которого мы в дальнейшем старались неукоснительно придерживаться. Необходимость задействования в операции одновременно гражданских служб, различных подразделений КГБ и МВД требовала регулярных тренировок, что мы с Захаровым в дальнейшем устраивали не реже, чем раз в полгода.
Знакомясь с организационной структурой и штатным расписанием Управления, обратил внимание на две позиции:
— комендатура в Бутово;
— комендатура в Коммунарке.
Спросил у Алфёрова (он, как заместитель по кадрам, докладывал этот вопрос), о чём идёт речь и увидел странное смущение и желание уйти от ответа, что лишь обострило мой интерес. И стала открываться страшная тайна двух строго секретных объектов — расстрельных полигонов и кладбищ «Бутово» и «Коммунарка», где в конце тридцатых годов закончился жизненный путь десятков тысяч** жертв большевистского террора и их палачей (о последних, перефразируя Пушкина, скажем: «Они народной Немезиды узрели гневное лицо»).
Выяснилось, что они находятся в ведении Московского Управления, которое десятилетиями обеспечивало недоступность этих мест.
Возникшее в конце 90-х годов по инициативе Льва Пономарёва движение «Мемориал» окольными путями вышло на информацию о них, но пробиться сквозь ограничения грифа «Секретно» не могло.
При поддержке Горбачёва и, особенно, его соратника А.Н. Яковлева в СССР была легализована работа по реабилитации жертв репрессий коммунистической власти, благодаря чему «Мемориалу» удалось наладить взаимодействие с КГБ СССР, как в центральном аппарате, так и в территориальных органах.
В Московском Управлении сложилась, не побоюсь сказать, группа энтузиастов реабилитационной работы из числа архивистов — В. Полищук, М. Кириллин, Н. Грашовень и их коллеги, — чьё внимание к этой огромной важности гуманитарной проблеме, отзывчивость и самоотверженность не только помогли вернуть сотням семей возможность поклониться могилам предков, но и создали весьма доброжелательную атмосферу в отношениях с общественной группой по увековечиванию памяти жертв политических репрессий во главе с Миндлиным. Это смягчило отношение общественности к Управлению, помогло поверить в то, что в нём работают не затаившиеся и коварные враги.
Съездив на место расположения полигонов, убедился, что их единственным секретом является зверская жестокость коммунистического руководства, поставившего на поток истребление нашего народа.
**** Крупнейший из лагерей ГУЛАГа (1,5 млн. человек), созданный для строительства канала им. Москвы
У каждого из объектов была особая мрачность. На полигоне «Бутово» (здесь значительную часть погибших составили крестьяне и иные жители Московской области***, священнослужители и узники Дмитлага****) поразили высоченные, в 2,5 м хвощи, которые, как известно, лучше растут там, где почва насыщена органикой. Щедро насытили… А за забором — деревенские дома и дачки, позднее принадлежавшие руководителям НКВД. Рассказывали, что при расстрелах вдобавок к грузовикам заводили патефоны, чтобы настроение детям не портить. Но детки хорошо знали, что там творится: подводы с трупами («грабарки») возили часто и днём, да так неосторожно, что высыпавшиеся тела деревенским приходилось подбирать.
Полигон «Коммунарка», где палачи расстреливали, но больше — хоронили палачей, расстрелянных по приговорам Военной коллегии Верховного суда СССР, и, среди прочих, руководителей партии и государства (Бухарин, Рудзутак, Крестинский, Антонов-Овсеенко и пр.), военных руководителей, сотрудников НКВД, поразил картинной угрюмостью: тёмный, заросший тиной пруд в окружении высоченных деревьев и бурелома.
Я немедленно снял гриф секретности с обеих точек, организовал поездку членов московского «Мемориала» во главе с Рогинским и установил часы свободного посещения полигонов. Впоследствии, при содействии московских и областных властей (значительную роль сыграл Бакиров, возглавивший Постоянную межведомственную комиссию Правительства Москвы по восстановлению прав реабилитированных жертв политических репрессий) там появились мемориальные комплексы, выросли храмы.
По согласованию с [мэром Москвы Гавриилом] Поповым и [руководителем Московской области Анатолием] Тяжловым инициировали раскрытие Московской области для свободного перемещения иностранцев. Дело в том, что в СССР существовали жесточайшие ограничения на перемещения иностранцев, особенно из «капиталистических» стран, что позволяло не столько охранять секреты, сколько маскировать убожество российской глубинки. Многие военно-промышленные центры, такие как Горький (Нижний Новгород), были и вовсе закрыты для иностранцев, а некоторые — и для своих граждан. Симметричные ограничения были наложены и на советских граждан в этих странах. В условиях «охоты» за инвесторами это становилось большой помехой, и нас охотно поддержали.
Пришлось руководству Управления вмешаться и в несколько острых конфликтов, разгоревшихся в те дни.
Один из них связан с вопросом о том, кому руководить московской милицией. К концу лета 91-го года ситуация была нетерпимой: у московской милиции было три начальника: Шилов, назначенный Горбачёвым руководить Главным управлением Министерства внутренних дел СССР по Москве и Московской области, но так и не приступивший к практической деятельности; Комиссаров, назначенный московскими властями, но так и не допущенный ведомством; Мыриков, фактически руководивший ГУВД, но не ставший однозначно на сторону законной власти в дни ГКЧП.
После путча столичное ГУВД отошло к российским властям. Шилов, чей профессионализм и авторитет были неоспоримы, стал заместителем министра внутренних дел РСФСР. Мыриков ушёл на пенсию, точнее, его «ушли». Комиссаров стал во главе столичной милиции, но только на пять дней. Отношение Попова и [заместителя мэра] Лужкова к нему резко изменилось, и они стали искать другую кандидатуру. Депутаты снова начали протестовать и голодать, требуя соблюдения законов. Попов провёл с помощью Ельцина преобразование ГУВД Мосгорисполкома в ГУВД Москвы. Депутаты стали ещё сильнее протестовать и ещё больше голодать. Попов назначил начальником ГУВД [одного из создателей «ДемРоссии» Аркадия] Мурашова, распространяя мой комиссарский (но не «комиссаровский»!) опыт на московскую милицию.
Депутаты встали стеной прямо в приёмной начальника ГУВД на втором этаже здания с известным адресом: Петровка, 38.
По просьбе Попова приехал на место и застал картину дивную: депутаты перекрывают вход в кабинет, а один из них, бывший милицейский следователь Цопов, и вовсе грозился начать стрелять в каждого, кто попытается войти в кабинет начальника. Кабинет символически заняли, посторонних удалили, после чего я повёз Мурашова на своей машине домой. Ехал, как обычно, рядом с водителем. И вдруг с заднего сидения, где был Аркадий, раздался тяжёлый вздох:
— Вот я и мент!
Второй из упомянутых конфликтов связан с «бунтом московских таксистов», разгоревшимся после убийства одного из них, как предполагалось, выходцем из Азербайджана.
К тому моменту таксисты уже представляли собой сильно криминализованное сообщество, установившее негласный контроль над всем московским извозом. Появление в Москве «бомбил» из других республик серьёзно угрожало их монополии. Они попытались воспользоваться случаем, чтобы зафиксировать свой приоритет: блокировали крупные автомагистрали, в том числе Тверскую улицу прямо перед мэрией, устроили погромы на некоторых столичных рынках. В сущности, речь шла о столкновении двух таксистских мафий: доморощенной и пришлой азербайджанской.
Протесты быстро приобрели националистическую окраску и грозили перерасти в погромы.
Из дневника:
«28 октября 1991 г. Митинг на 42 автокомбинате (погиб? умер? шофёр). Выступил, пообещал разбор — аплодисменты.
29 октября. … о таксистах: конфликт становится угрожающим.
30 октября. Совещание у Мурашова по такси… Положение нужно удержать.
31 октября. Встреча с таксистами в ДК «Автомобилистов»: хваткие ребята, просят ещё больше. У выхода — «Память»*****.
2 ноября. Таксисты, по оперативным данным, хотели днём устроить буйство — не решились, после того, как с ними поработали и пригрозили отнять машины.
11 ноября. Встреча в Азербайджанском посольстве с лидерами землячеств. Мы вас защитим, но ведите себя скромнее. Уважайте Москву».
Проведённая по инициативе Лужкова встреча, в которой участвовали, кроме представителей власти, также представители таксистов и азербайджанской диаспоры, получилась очень горячей, нервной и с потоком угроз в адрес друг друга.
Пришлось занять предельно жёсткую позицию: никому не позволено учинять в Москве геноцид, виновные будут привлекаться к ответственности по соответствующим «тяжким» статьям. Машины, используемые для блокады, будут изыматься. От азербайджанского посольства и руководителей диаспоры потребовали обуздать разошедшихся земляков. В целом, вмешательство оказалось результативным. Но, как и в других крупных городах мира, спустя 25 лет московское такси — смешение языков и наций со всего бывшего СССР. Долго ещё сохранялась и значительная криминализация этой отрасли.
В первые же дни я совершил ряд грубых ошибок, о которых искренне жалею.
Первый день моей работы совпал с первой годовщиной убийства Александра Меня, известного православного священника, находившегося в хороших отношениях с демократическим движением. Не раз он бывал на мероприятиях в Доме учёных, где мы и познакомились.
Его нашли у дома на окраине Сергиева Посада умирающим от рубленой раны головы, нанесённой топором. В силу его конфликтных отношений с некоторыми деятелями в руководстве РПЦ пошли слухи о политической мотивации убийства и, как всегда бывало в подобных случаях, заговорили о «руке КГБ».
Я, естественно, поинтересовался, как идёт следствие по этому делу. Мне объяснили, что следствие ведёт московская областная прокуратура, а мы лишь выполняем отдельные поручения следователя. Поинтересовался в прокуратуре, есть ли претензии к нашей работе в следственной группе — сказали: претензий нет. Попросил активизировать работу. После этого теребить прокуратуру перестал, опасаясь, что чересчур навязчивое стремление «поучаствовать» может быть воспринято как стремление запутать следы. Конечно, это было неправильно.
Прошло какое-то время, и руководитель службы по борьбе с контрабандой и коррупцией Шарапов доложил, что на него вышел некий «суперэкстрасенс», предложивший свои услуги: он переговорит с основным подозреваемым по делу и скажет, виноват ли тот, и как всё случилось.
При всём своём скептицизме относительно экстрасенсов, инопланетян и прочих паранормальных явлений******, я попросил показать мне «мага».
Явился ражий мужичина, с окладистой русой бородой, сияющими голубыми глазами и радостной улыбкой, сразу видно — жулик. Побожился, что с первого взгляда заставит подследственного (Бушнева) выложить всю правду-матку.
В общем, согласился я содействовать организации встречи, но попросил оборудовать камеру, где будет проходить встреча, техническими средствами («плюсовая камера»).
Через некоторое время Шарапов, еле сдерживая смех, принёс мне стенограмму «вскрытия кармы».
Войдя в камеру, «экстрасенс» с ходу обратился к подследственному:
— Ну, сука, если сейчас всё не расскажешь, глаза повырываю и пасть порву!
А мужчина он был росту и комплекции богатырской.
Подследственный начал орать благим матом. На том общение было немедленно прекращено.
Само же убийство не раскрыто до сих пор.
По тем же причинам я самоустранился от расследования упомянутого взрыва офиса «Демократической России» в Монетном переулке. Слишком велика была моя вера в следственный потенциал прокуратуры (в этом случае — московской городской). И в этом случае я ограничился тем, что спросил лишь, есть ли претензии к работе моих сотрудников, и удовлетворился ответом: нет. И в этом случае преступление осталось нераскрытым. Этот случай я вспоминал позднее: в Пригородном районе Владикавказа, где в ходе массовых побоищ ингушей и осетин обе стороны использовали один и тот же приём: открывали газовую конфорку и бросали в дом, наполненный газом, факел. Не знаю, так ли было в Монетном.
И ещё один мой грех. Вскоре после моего назначения позвонил давний знакомый, Миша Рудяк. С ним мы познакомились в 1986 году. Он работал тогда в институте «Гидропроект» и, будучи человеком чрезвычайно предприимчивым, вовремя оценил коммерческие возможности, открываемые «перестройкой». Нашёл выгодный заказ на работы с использованием геофизической аппаратуры «Гроза-4» и через общих друзей вышел на меня (в нашей лаборатории этот прибор временно не использовался). С этого началось становление будущего миллиардера, создателя фирмы «Ингеоком».
Рудяк попросил меня о встрече. В назначенный день я «зашивался» в потоке текучки, и Миша просидел в приёмной довольно долго, ожидая встречи. Когда я уже собирался пригласить его, меня вызвали к руководству. Пришлось всё бросить и идти. В приёмной сидел, скромно сжавшись, Рудяк.
— Миша, вызывают к руководству. Если ничего сверхсрочного, давай — завтра.
Да ничего, ничего. Я потом позвоню.
Через несколько лет я узнал, что накануне у Миши рэкетиры похитили сына и он пришёл ко мне за помощью, но так её и не получил. Проблему он решил сам.
А ведь в те дни в одном из интервью я говорил*******: «…мы будем защищать предпринимателей от любых незаконных действий, однако это не означает, что мы будем закрывать глаза на их собственные противоправные шаги».
Вот и защитил…
В остальном первые два с половиной месяца пребывания в составе спецслужб РСФСР были периодом организационной суеты, связанной с переименованиями и переназначениями. <...>
Постепенная нормализация психологической обстановки в коллективе позволила без особых обострений пройти самый драматический эпизод современной мировой истории — прекращение существования СССР. В этот день 25 декабря 1991 года я был в поездке по двум районам Московской области, оценивая готовность к операции «Набат» и знакомясь с организацией работ Управления в Домодедовском и Ленинском районах. Поэтому возвращались из поездки втроём: я, Н. П-тин и водитель Пряхин, последовавший за мной из мэрии, но по внезапно пробудившейся извечной русской пагубе в Управлении не задержавшийся надолго.
Возвращаясь, мы проезжали мимо Кремля как раз в тот момент, когда там спускали флаг СССР и поднимали российское знамя. Это было знаменательное зрелище — на наших глазах начиналась новая страница истории!
Это, между прочим, показывает, насколько спокойной была обстановка в эти дни. В день окончательного исчезновения с карты мира СССР начальник Управления спокойно мог позволить себе весь день провести в области, не опасаясь каких-либо кризисных ситуаций. Неизбежность произошедшего в Беловежской пуще была всем нам очевидна: СССР уже не функционировал (большинство союзных министерств было ликвидировано, остальные сокращены до уровня неработоспособности, и всё это на фоне формирования полновесных собственных структур в союзных республиках) и, как показала безразличная реакция огромного большинства, почти никому не был нужен, не считая тех, кто в мгновение оказался не на Родине — на чужбине.
В Управлении, конечно, произошедшее обсуждали, с горечью, но довольно отстранённо. Так что можно было со спокойной душой поехать в область…
Об авторе
Евгений Вадимович Савостьянов (род. в 1952 году) — по образованию горный инженер, кандидат технических наук (1985). В 1989 году от Клуба избирателей Академии наук руководил предвыборной кампанией академика Андрея Сахарова. Один из создателей движения Демократическая Россия и Движения демократических реформ.
В 1990–1991 годах — помощник председателя Московского городского Совета народных депутатов Гавриила Попова, с июля 1991 года генеральный директор департамента мэра города Москвы. С сентября 1991 года по декабрь 1994 года — начальник управления КГБ (АФБ, МБР, ФСК) по городу Москве и Московской области. 2 декабря 1994 года освобожден от занимаемой должности президентом Борисом Ельциным, после того как направленное им подразделение УФСБ по Москве и области попыталось помешать проведению незаконных оперативных действий Службы безопасности президента РФ в отношении главы Мост-банка Владимира Гусинского.
Впоследствии занимался политической и предпринимательской деятельностью.
