«Какой зритель есть, для такого и играем».
Александр Ширвиндт - Артуру Соломонову
Какие изменения произошли с публикой за время Вашей службы в театре?
За время моей службы в театре изменения произошли не с публикой, а со мной.
Что за зритель пришел в театр в последнее время?
Зритель — тот, кто смотрит на что-то и наблюдает. В России публикой зовется общество, кроме черни и простого народа. Так написано у Даля. У нас, слава Богу, черни уже нет, но и общество еще до публики не доросло. Так что мы вынуждены ориентироваться на собственный вкус и интуицию. И мечтать об аншлаге. Я имею в виду аншлаг без кавычек. Как хорошо сказано в пьесе нашего покойного друга драматурга Григория Горина «Счастливцев-Несчастливцев»: «Какой зритель есть, для такого и играем».
Где та грань, за которой необходимый компромисс превращается в потакание вкусам новой публики? Разный репертуар для разной аудитории.
Очень скользкая проблема… Когда в разгул застоя в Центральном доме работников искусств или в Доме актера собиралась на ночной отдых театральная элита, каждый выходящий на сцену из последних сил старался рассмешить коллег, переострить предыдущего острослова. И только один Аркадий Исаакович Райкин, сколько я помню, на этих посиделках никогда не читал ничего «специально подпольного». Единственное, что он себе позволял, — проверить на этой ночной сложной аудитории новый, еще не обкатанный монолог из готовящейся программы. Архипопулярный Петр Мартынович Алейников всегда перед выступлением на эстраде спрашивал устроителей: «Какова сегодня аудитория?» Ему отвечали: «Академики, ядерщики». «А! — отвечал артист. — Тогда пойдет «Ленин и печник». На следующем концерте, узнав, что в зале хлеборобы и доярки, он, подумав, решал: «Тогда пойдет «Ленин и печник». Он ничего другого наизусть не знал, но какое в этих раздумьях уважение к аудитории! Но для этого надо быть Аркадием Райкиным или Петром Алейниковым.
Каков заказ нового зрителя, его ожидания от театра вообще и от вашего театра в частности?
Один из самых мощных комплиментов я получил в Саратове. Нас возил от койки до оперного театра один очень милый водитель мощной гастрольной компании. Провожая на рассвете нас в аэропорт, он подарил мне пластмассовую бутыль самогона и сказал: «Я смотрю все гастрольные спектакли. Ваш первый, где я не уснул до конца».
Не нужно ли нам забыть о «театре-кафедре», «театре-храме» и тому подобных высоких словах? Не сопротивляется ли само время — и зритель — такому позиционированию театра?
Ну это слишком высоко! Церковь у нас была отделена от государства, а кафедра всегда ассоциировалась с президентом и трибуной. Теперь, когда церковь полностью слилась с государством, а кафедра ассоциируется с отсеком высшего учебного заведения, надо придумать что-нибудь современное — «прикольный храм» или «типа кафедра».
Спектакль «Слишком женатый таксист» по комедии Рэя Куни— один из самых посещаемых в Москве. Не так давно председатель Союза театральных деятелей Александр Калягин поставил в упрек — то ли зрителям то ли театрам — тот факт, что комедии Рэя Куни, и в частности Ваш спектакль по этой комедии, сегодня стали самыми востребованными театральной публикой. Не могли бы Вы прокомментировать это высказывание?
Замечательный артист, замечательный театральный деятель, льщу себе надеждой — мой давний друг, не видел этого спектакля. Ему, очевидно, подготовили этот тезис ушлые помощники, которые, говоря сегодняшним высоким театроведческим сленгом, «двигают театральный процесс». Вот они его и двинули устами начальника в этом направлении. Кстати, в театре Калягина Et Cetera тоже не сплошные «Федры» показывают.
Какой сегодня вкладывается смысл в название «Театр Сатиры»? Что должно сказать публике это название?
А какой смысл в названиях «им. Горького», «им. Пушкина», «им. Маяковского», «им. Чехова», «им. Гоголя», который раньше вообще был Театром Транспорта, очевидно, потому, что находился на запасных путях Курского вокзала? Поэтому я предлагаю уравнять шансы: пусть наш театр будет Театром имени Сатиры.
