Презентация книги «Право переписки» ожидается вечером 2 декабря в Литературном кафе на Международной ярмарке non/fiction в Москве (ЦДХ). Книга издана в 2017 году Международным «Мемориалом» в содружестве с издательством Agey Tomesh (Москва).
В увесистый том вошли десятки уникальных человеческих документов — писем политзаключенных СССР, начиная с 1920-х и заканчивая 1980-ми годами. Это документальные свидетельства того, какими методами осуществлялись политические репрессии, практиковавшиеся в СССР во все годы его существования, рассказ о механизме беспримерного подавления человеческой личности.
Одним из элементов подавления было ограничение или полный запрет на переписку — а это была, говоря словами председателя правления «Мемориала» Арсения Рогинского, та «ниточка, которая держала людей по обе стороны колючей проволоки». А сегодня это не только материал о том, как была устроена репрессивная система (тюрьма, лагерь), какие люди были в нее вовлечены (следователи, надсмотрщики), но и рассказ из первых рук «про то, как люди жили в условиях несвободы и как противостояли ей».
В основу книги «Право переписки» легли материалы одноименной выставки, открывшейся в декабре 2014 года в выставочном зале Международного общества «Мемориал» и принимавшей посетителей более полугода. NT публикует часть писем, представленных на выставке и опубликованных в книге.
Поскольку переписка была строго регламентирована, а многим заключенным и просто запрещена, то ими изыскивались самые изощренные способы связи с внешним миром: они писали на коробках из-под папирос, обрывках газет, выцарапывали послания на бересте, вышивали рыбьей костью на обрывках ткани. Орфография и пунктуация авторов писем сохранена.
Далеко не все обитатели ГУЛАГа имели возможность отправить своим родным весточку из-за колючей проволоки Фото: Алексей Щукин/ТАСС
Иван Григорьевич Руденко написал письмо в апреле 1938 года из Калининской тюрьмы на нескольких листках папиросной бумаги и спрятал его в пуговицы гимнастерки. Ему удалось уговорить следователя передать жене вещи с просьбой «постирать и перешить пуговицы». Подтекст жена поняла не сразу и извлекла письмо из пуговиц лишь после того, как гимнастерка была постирана. Потому некоторые места оказались нечитаемыми. 9 мая 1938 года Военной коллегией Верховного суда СССР Иван Руденко был приговорен к высшей мере наказания. Расстрелян в тот же день.
Письмо Ивана Руденко, апрель 1938 года
«дорогая уже 12,5 месяцев разлуки. Как вы только живы? Что было с тобой? <…> 23/3-37 я возвращался [из] НКПС*
<…> у ворот дома арестован <…> отвезли Лубянку, тот же день Калинин. 95 дней в подвале и спецтюрьме одиночка жутко Допросы шли беспрерывно дни и ночи следователи менялись 3-4 смены по 3-4 человека. Руководили капитан Лорент майор Домбровский (арестован) Листенгурт. Требовали подписать на себя ложные показания угрожали расстрелом, арестом всех вас предъявляли мне ордера на ваш арест <…>допросы 5 суток без сна и еды <…> потом 10 суток карцера.
Угрозы издевательства <…> требовали подписать на себя ложь. Я отказался. Потом показали подложные показания на меня Головина, Фурмана <…> и других. Я всему верил, плакал, молил. Доведенный сумасшествия, измученный в июне подписал. Тогда перевели общую камеру, перестали мучить. В июле в тюрьме я узнал, что все это провокация и таких показаний на меня не было. <…> В сентябре <…> написал следователю большой протест. Просил приложить к делу. Следователь бывший нач. ДТО**
Лорент потребовал отказаться. Я настоял. Били, издевались, посадили в карцер на 26 суток темный холодный сырой почти раздетого 400 грамм хлеба и кружка воды. Думал умру — выдержал. За мой отказ предъявили мне обвинение по пункту 1-а, т.е. Измена родине. Это обвинение следователь снимал, если откажусь от протеста. Я согласился. Следствие закончено 8/ХII. Ожидаю суда очевидно военного из Калинина в мае-июне-июле».
«Думал умру — выдержал. За мой отказ предъявили мне обвинение по пункту 1-а, т.е. Измена родине»
Письмо из Смоленской тюрьмы Н. Н. Задорожнюка, заместителя начальника паровозного депо станции Вязьма. Николай Никитич Задорожнюк был расстрелян 4 января 1938 года.
Письмо Николая Задорожнюка, ноябрь 1937 года
«Здравствуйте, мои дорогие папа, мама, Костя и Вовочка. Шлю Вам свой привет и желаю здоровья. Шлю я Вам это письмо из тюрьмы. Не знаю, дойдет ли оно, так как отсюда письма не дают посылать, и кроме того нет бумаги. Постараюсь кратко просить Вас сделать то, что я считаю, для помощи моей семье. Вы знаете, что хоть не виновен, но сейчас такое положение, что рассчитывать на оправдание нет надежды, но знайте, что врагом народа я никогда не был и никогда не вредил. И я хочу, чтобы вы знали это. Для меня будет легче, что мои родные не считают меня преступником. <…> И еще вот что, про меня ни с кем не говорите, в особенности прошу папу, лучше говорите, что меня нет и про меня вы ничего не знаете, а то я боюсь, чтоб не придрались к вам. <…> Надо много писать, но сильно расстроен и тороплюсь послать. Наверное это придется посылать нелегально. Костя, береги маму и знай, что она это мое большое горе переживает тяжелее всех. У меня суда еще не было. Все еще идет следствие, и когда придет конец, не знаю. Думаю, что в декабре. Хотя бы скорей. Сильно ослаб в тюрьме без воздуха и света <…>. Вот когда осудят, тогда разрешат писать и получать. Тогда опишу все свои дела. Пока до свидания, мои дорогие. <…> Целую всех.
У меня надежда, что мы еще будем жить, и я вас не забуду.
Коля. 14. 11.1937».
На письмах заключенных стоял штамп «Доплатить», и за доставку письма платил адресат
Эшелонная записка поэта Василия Малагуши на курительной бумаге. Он выбрасывал записки (всего их сохранилось 15) из вагонов по дороге с Украины на Колыму.
Письмо В. Малагуши. Нажмите, чтобы увеличить — 1, 2, 3, 4, 5
«Здравствуйте дорогие мои папаша, мама, Олечка, Клавочка, Коля, Гриша и Сима! Нахожусь под г. Омском. Везут куда не знаю. Пишу в пути и бросаю это письмо из вагона. Оклеветал Миронец. Сказал, что якобы завербовал меня в 1936 г. в какую-то националистическую организацию. Я сказал, что это ложь и клевета. Не признал вины ни на следствии, ни на суде. Все-таки пока не поверили и дали 10 л. тюрьмы. Но думаю, что будет пересмотр, т. к. ложь [очевидна]. Пишу кругом жалобы. По делу больше никаких обвинений не было и никаких показаний кроме этого единственного клеветнического показания Миронца — нет, это — единственное. Я ведь работал на многих работах и преподавание и библиотека и стихи. И кругом работал по большевистски, не вредил. Думаю, что разберутся освободят. Ни на кого я не клеветал и на себя так же не клеветал. Чист, честен а потому бодр и крепок духом».
«Работал по-большевистски, не вредил. Думаю, что разберутся, освободят. Ни на кого я не клеветал и на себя так же не клеветал»
Письмо Е. И. Яблокова, Каргопольлаг, 10 марта 1942 года. Умер в лагере от истощения в марте 1944 года.
Письмо Е. Яблокова
«Мои милые, суть жизни моей! Моя жена — Нина, моя дочура — Ируся, мой сынок — Юра, моя мама. Наконец то позавчера получил ваши письма (от 18-20.III); до них были только январские; и отпала тревога за вас про истекшие два месяца <…> Хлебный паек у нас тот же (600), приварок — мучной суп без овощей. Три раза за март я сообщал вам о себе, писал о разрешении посылок, понимаю, что посылать нечего, приходит посылок мало пока; иногда умершим — вчера трем из восьми адресатов. Трезво рассуждая, надежды на свидание с вами мало; жизнь прошла, остался грустный кончик; но для жизни пригодны только надежда и бодрость. <…> …5.III хотел писать вам, но не смог, т.к. не было долго писем от вас…
Пишите почаще. Еще раз всех обнимаю, желаю всем силы. Евг. Яблоков».
Впервые опубликовано в NT № 41 от 9 декабря 2014 года.
Фото предоставлены Международным обществом «Мемориал»
