Он шел в черном платье корректной длины — до колен. Белое жабо, белая лакированная сумочка. Совершенно голый череп. Со спины, даже с голым черепом, — вполне дама. Но человек шел ко мне лицом, и это было лицо мужчины. Я обернулась и посмотрела вслед. Чисто инстинктивно, совершенно по-женски — хотела посмотреть, как сидит платьице сзади. Платьице сидело как влитое.
В Париже прошел гей-парад. Гуляли от Монпарнаса до площади Бастилии и, конечно, в Маре — известном гейском квартале Парижа, где я живу и осмотрев который мой сын позвонил моей маме в Москву и сообщил: «Бабуля, расслабься, маме в ее районе ну ровным счетом ничего не угрожает». Официанты из одного из лучших ресторанов в квартале, увидев меня из окна, замахали руками: «Заходи!»
— Что такое, мальчики? Вы уже начали гулять? Еще только полдень…
— Наташа (ударение на последнем «а»), у нас дивная рыба сегодня на обед. Они угощали. Одновременно показывали карнавальные костюмы, на которые через час сменят джинсы и майки. У них праздник. Просто вот такой праздник, на который всегда приглашены все… По улицам идут, собственно, другие. Голые по пояс, или в балетных пачках, или в кожаных черных штанах с красными вставками на пикантных местах. Мужчины в женских париках и женщины, коротко стриженные под мужчин. Дама, оказавшаяся рядом со мной в открытом кафе в Маре, как-то уж очень налегала на вино. Я заметила ей, что французские женщины довольно-таки поддают. Она не обиделась.
— А жизнь у нас тяжелая очень.
— У французских женщин тяжелая жизнь?!
— Ага, мужиков-то не хватает.
— В каком смысле
— не хватает? Она встала из-за стола, развела руками и обреченно произнесла:
— Ну и где вы тут видите мужиков? Я засмеялась. В Маре с этим действительно напряженно…
— Вам здесь не нравится?
— На прошлом гей-параде, чтобы вы знали, я несла плакат «Да — однополым бракам!». Таких, как моя собеседница, по Франции 62%. 37% все еще против таких браков. Более половины населения против предоставления гомосексуальным парам права усыновлять детей, а 44% — за. 67% французов считают гомосексуальный образ жизни приемлемым, при этом примерно столько же искренне признаются, что их шокирует, еслидва парня или две девушки целуются у них на глазах. Мой совершенно «стрейт» французский приятель не понимает моих вопросов: «Что значит — как это начиналось? Ну вот так и начиналось. Запрещали ли им парады? Да тут полпрессы и телевидения — гомосексуалисты, не говоря уже о деятелях культуры. Попробовали бы запретить! Потом какие-то политические деятели перестали скрывать свою нетрадиционную ориентацию. Потом выбрали мэра Парижа — гомосексуалиста. Дорогая, геи все время находятся в диалоге с властью, ты не заметила? И власть им отвечает. На прошлом параде сколько было политических лозунгов? Куча. К выборам». Он задумался и сказал:
— Иногда мне кажется, что моя карьера сложилась бы удачнее, будь и я гомосексуалистом. 
— Да ладно!
— Серьезно. Очень сильное лобби. Геи выходят здесь на парад 30 лет. 30 лет общество училось не плевать в других, воспринимать их, жить рядом с ними, веселиться вместе с ними, защищать и их права. Обычным людям это давалось труднее. Интеллектуалы задавали тон, поднимая планку терпимости. Она не упала с неба. Убийство гомосексуалиста хулиганами три года назад обернулось чудовищным скандалом. За оскорбление человека в связи с его/ее сексуальной ориентацией во Франции полагается такое же наказание, как за проявление расизма, — штраф 45 тысяч евро или тюрьма на срок до 12 месяцев. Уже много лет весь Париж замирает в разгар гей-парада на три минуты — молчание в память от умерших от СПИДа. Поздно вечером Маре все еще зажигал. Проехать на машине было возможно со скоростью, не превышающей двух метров в пять минут. Парень в белом платье с голой спиной, прикрытой ангельскими крыльями, коснулся крылом моей машины. Я открыла окно.
— Я дотронулся крылом…
— Нет проблем.
— Бросайте машину и идите пить с нами пиво.
— Почему бы и нет? Не каждый день все же с «ангелом» выпиваешь.
Я заткнула машину в крохотную улочку и пошла обратно к разнообразной толпе. По дороге я думала, что Франция — католическая страна, поэтому, чтобы принять вот этих ребят такими, какие они есть, французам пришлось постараться. С другой стороны, в пасхальную ночь в этой католической стране показали «Последнее искушение Христа», и никто не возражал. Я не знаю, как у них это получилось, у французов, — вот это легкое дыхание, которое ощущаешь здесь каждый день. Но я точно понимаю, что мужчина, спокойно попивающий порто и дочитывающий в полночь книжку под арками Плас де Вож в десяти минутах от гейской тусовки, вот эти жизнерадостные молодые люди в умопомрачительных костюмах, фестивальным вихрем пронесшиеся по городу, вертикальный газон, вопреки всем физическим законам украшающий стену, девушка, бодро вышагивающая летом в шубе и вьетнамках, как будто так и надо, годовалый ребенок, доверчиво ползущий по тротуару, как будто дома по паркету, — это все как-то взаимосвязано. Что одного без другого не было бы. Что внутреннее и внешнее свободное пространство пришли здесь в состояние некоторой гармонии, некоего безопасного консенсуса, некоей абсолютно продуктивной для общества толерантности. И именно она гарантирует от непристойности — и общество, и власть.
