В советские годы книжный дефицит воспринимался, наверное, острее, чем любой другой: многим памятны многолетние подписные издания, давки в магазинах, если выбросили Достоевского, или экспедиции в провинцию, где можно было найти редкую книгу. Это при фантастических по нынешним временам тиражах и наличии действительно прекрасных изданий вроде «Литературных памятников», которые до сих пор составляют золотой стандарт и предмет культа.
Фанатично собранные домашние библиотеки — бесконечные многотомники Фейхтвангера, Бальзака или Леси Украинки, забивавшие полированные чешские стенки хрущевок, — пали первой жертвой постсоветского стремления к новому быту. Эпоха kindle и прочих гаджетов для чтения сделала загромождение пространства и вовсе излишним; тиражи резко сократились, полиграфия в среднем ужасна. Мы выбрали четыре книги 2016 года, которые принадлежат к собраниям сочинений, действительно заслуживающим почетного места на полках: в некоторых случаях именно бумажная книга по-прежнему остается лучшим подарком.
Дмитрий Александрович Пригов «Москва. Вирши на каждый день»
В предуведомлении к «Так себе сборнику» 2007 года Пригов сказал: «Писать надо много. А то как узнаешь, что могло быть написанным? Никак не узнаешь».
«Ленин родился, Маркс стал радоваться о нем, стал ждать его. Письма писал Ленина родителям: Володю смеряйте ниткой от катушки и пошлите ниточку мне в письме. Я узнаю, велик ли вырос»
О том, что могло быть написанным поэтом, художником, человеком — художественным проектом под названием Дмитрий Александрович Пригов, мы знаем, к счастью, очень много. И не только написанным — область деятельности, указанная в его автобиографии: «скульптура, объекты, графика, концептуальная поэзия, визуальные тексты, рукописная книга, перформансы». В русской литературе второй половины XX века не было автора настолько гениального и трудолюбивого одновременно. Так что издатели, перед которыми встала непростая задача, избрали концептуальный подход. Собрание произведений отца, легенды, теоретика и практика московского концептуализма — подчеркнуто неполное: каждый из пяти томов поневоле избранного подчинен определенной сквозной теме. Так, «Москва» объединяет в себе роман «Живите в Москве» и примыкающие к нему легендарный цикл о «милицанере» 1978 года, цикл «Москва и москвичи»; вошли туда и «Обращения к гражданам» — листовки, которые Пригов расклеивал на улицах Москвы в 1986–1987 годах, и многое другое, включая прекрасные репродукции концептуальной приговской графики и коллажей. Это уже третий том после «Монад», куда вошло творчество Пригова с середины 1970-х до его посмертно опубликованного романа «Катя китайская», и «Монстров», отразивших своеобразную теологию Д.А.П. В случае с Приговым кураторский, издательский взгляд, отбирающий и компонующий произведения в объемные тома, действительно важен читателю, который без этой ариадниной нити рискует просто потеряться в его наследии, не поддающемся никакому исчислению.
Борис Шергин
«Очерки, статьи, письма»
Собрание сочинений. Том четвертый
Борис Шергин — большой русский, а конкретнее — поморский писатель, сказитель, собиратель северного фольклора. В Советском Союзе Шергин вошел в массовое сознание как литератор преимущественно детский, автор «Сказок о Шише Московском» и поморских сказов, возможно, уступающий в этой нишевой славе своему земляку Степану Писахову или уральцу Павлу Бажову. Огромный пласт шергинского творчества оставался почти неизвестным — в частности, его дневники. Та народная культура, которую Шергин всю жизнь стремился запечатлеть, не очень годилась для официального советского литпроцесса, поскольку была насквозь религиозной, староверческой. Шергин искал лазейки к советскому читателю: характерный пример — вошедшие в этот том «Сказы о вождях» из сборника 1939 года «У песенных рек»: «Ленин родился, Маркс стал радоваться о нем, стал ждать его. Письма писал Ленина родителям: Володю смеряйте ниткой от катушки и пошлите ниточку мне в письме. Я узнаю, велик ли вырос». Но эта наивная хитрость недолго могла ему служить.
Постановление ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград», помимо Зощенко и Ахматовой, задело и Шергина. Ввиду установки «подтянуть идеологический фронт» писатель был разгромлен в прессе за консервативность, за архаический язык, «церковный ладан и елей», за то, что описал Беломорский Север как заповедник чудом сохранившейся старинной культуры и уклада, только поверхностно задетый советской действительностью. После таких рецензий (справедливых по существу, хотя сегодня проза Шергина нам именно тем и дорога) путь в печать писателю был закрыт. Он на десятилетия ушел с литературной сцены, чему впоследствии способствовала и странная судьба его архива, который оказался разбросан по разным частным и государственным фондам и печатался обрывками.
Этот четырехтомник — первое приближение к систематическому изданию творчества Шергина, другого в ближайшее время ждать не приходится. В четвертый и заключительный том, изданный в этом году, вошли тексты, прежде не публиковавшиеся или выходившие только в периодике (включая первые публикации в архангельских газетах времен революции и англо-американской интервенции), материалы к незаконченным книгам «Народ-художник» и «Слово о друзьях», сказки, сказы, записные книжки, очерки, дневниковые записи о Святителе Филарете, воспоминания о Сергее Есенине. Первые два тома уже стали библиографической редкостью: можно поностальгировать о книжной охоте советских времен, отыскав их у интернет-букинистов.
Александр Пушкин
«Стихотворения из «Северных цветов» 1832 года»
Если у какого русского писателя точно нет проблем с собраниями сочинений и томами избранного на всякий вкус и уровень, так это у Пушкина. Мысль обзавестись еще одним его многотомником может показаться неочевидной. Но она верна.
Хвостенко был судим за тунеядство и по той же причине дважды лежал в психиатрической больнице, один раз — на койке, которую перед ним занимал другой ленинградский тунеядец, Иосиф Бродский
Литература в XXI веке стремительно меняет формы своего бытования. Интересно, например, с чем будет работать издатель и текстолог будущего — с жесткими дисками писателей? Книгоиздательская цивилизация вряд ли в ближайшем будущем опустится на дно, но бумажная книга все больше становится предметом интеллектуальной роскоши, и вместе с тем меняется читательское восприятие — оно становится более фрагментарным. Нового многотомного Пушкина имеет смысл поставить на полку как прививку от «клипового сознания». Идея, которая легла в его основу, — дать нынешнему читателю представление о том, какими глазами читали Пушкина при его жизни и вскоре после смерти. Этот том содержит репринтное воспроизведение одного из самых редких прижизненных изданий поэта, куда вошли его тексты 1820-х годов — «Моцарт и Сальери», «Анчар», «Бесы», «Дорожные жалобы» и другие. Собственно пушкинский текст занимает чуть больше двадцати страниц, остальное — подробнейшие историко-архивные комментарии, которые воссоздают контекст, в котором эти тексты читались. Вот, например, образец дискуссии вокруг «Моцарта и Сальери» из письма основателя пушкинистики Павла Анненкова Ивану Тургеневу от 26 января 1853 года:
«Катенин прислал мне записку о Пушкине и требовал мнения. В этой записке, между прочим, «Борис Годунов» осуждался потому, что не годится для сцены, а «Моцарт и Сальери» — потому, что на Сальери взведено даром преступление, в котором он неповинен. На последнее я отвечал, что никто не думает о настоящем Сальери, а что это — только тип даровитой зависти. Катенин возразил: стыдитесь, ведь вы, полагаю, честный человек и клевету одобрять не можете. Я на это: искусство имеет другую мораль, чем общество. А он мне: мораль одна, и писатель должен еще более беречь чужое имя, чем гостиная, деревня или город. Да вот десятое письмо по этому эфически-эстетическому вопросу и обмениваем».
Упомянутый «Борис Годунов» уже вышел в той же серии, как и репринт последнего прижизненного издания поэм Александра Пушкина (Поэмы и повести. СПб., 1835. Ч. I).
Анри Волохонский, Алексей Хвостенко
«Всеобщее собрание произведений»
Это полное собрание сочинений с двойным авторством поэта, прозаика, переводчика Анри Волохонского и поэта, барда, художника Алексея Хвостенко, которые под общим именем А.Х.В. написали больше сотни песен, стихов, иллюстрированных басен, совершенно недоступных широкой советской аудитории, но исключительно важных для андеграундной культуры 1960–1970-х.
Даже люди, не знающие фамилий Волохонского и Хвостенко, наверняка знакомы с их творчеством: скажем, с песней «Город золотой», которая еще в 1987 году обрела популярность в исполнении Бориса Гребенщикова (в частности, в фильме Сергея Соловьева «Асса») — часто ошибочно приписывается авторство. Или «Орландина» на сюжет, взятый из «Рукописи, найденной в Сарагосе», которую поет Леонид Федоров из группы «АукцЫон»: с ними Хвостенко сделал два совместных альбома — «Жилец Вершин» на стихи Велимира Хлебникова и альбом «Чайник вина».
«Пускай работает рабочий,
Иль не рабочий, если хочет.
Пускай работает, кто хочет,
А я работать не хочу».
Хвостенко в этом убеждении был последователен и потому судим за тунеядство и по той же причине дважды лежал в психиатрической больнице, один раз — на койке, которую перед ним занимал другой ленинградский тунеядец,
Иосиф Бродский. Как и последний, и Волохонский, и Хвостенко эмигрировали в начале 1970-х годов, объединив вокруг себя русскую эмигрантскую культурную жизнь.
Тексты Волохонского и Хвостенко — глубоко авангардистские по форме и архаические по содержанию — в XXI веке все больше обретают заслуженную славу в России. Они сразу напомнят даже самому неискушенному читателю поэзию обэриутов (хотя сам Хвостенко подчеркивал влияние Хлебникова), но при этом наполнены каким-то беспрецедентным для литературы конца XX века ликованием:
«Мы всех лучше,
Мы всех краше,
Всех умнее,
И скромнее всех,
Превосходим совершенства
всевозможные хвалы,
наконец-то всем на радость
мы теперь нашли слова такие,
те, что точно отвечают
положению вещей…»
Слова А.Х.В., давно вошедшие в фольклор, теперь наконец собраны под одной обложкой и снабжены комментариями. К изданию прилагается CD-запись совместного выступления А.Х.В. в Нью-Йорке в 1986 году, ранее не публиковавшаяся.
