Назначение февральско-мартовского пленума достаточно понятно, и действующие лица его известны: со времени публикации полной стенограммы пленума в 1992–1995 годах и историки, и общественное мнение на редкость единодушны в оценках. Сегодня же стоит вспомнить, как именно он проходил. Стенограмма позволяет воспроизвести атмосферу, поведенческие характеристики, стиль общения политических лидеров — как «подсудимых», так и «массовки».
Под маркой пленума проходило сразу три события. Во-первых, осуждение лидеров «правых» — Николая Бухарина и Алексея Рыкова (нечто вроде показательного судебного процесса с отложенным на год приговором). Во-вторых, мобилизация номенклатуры (с целью выживания) при подготовке к выборам в Советы по новым процедурам после принятия Конституции 1937 года. В-третьих, оценка масштабов «контрреволюционных действий» («вредительства, шпионажа, диверсий») и очерчивание круга внутренних врагов, которые и стали обоснованием массового террора.
«Правое» дело
«Бухаринско-рыковский» вопрос был, по сути, поставлен несколькими месяцами ранее — во время двух первых больших московских процессов: Зиновьева — Каменева (август 1936 года) и Пятакова — Радека (январь 1937 года) — (см. NT, № 3 от 1 февраля 2016 года, № 26–27 от 29 августа 2016 года, № 1 от 23 января 2017 года). В промежутке происходили передопросы арестованных ранее «правоуклонистов», в особенности учеников Бухарина. Михаил Томский*, не дожидаясь развязки, покончил с собой. Ни Бухарина, ни Рыкова это не выручало, скорее наоборот. Вот Бухарин говорит в отчаянии фразу о своем состоянии, близком к самоубийству, и что он слышит в ответ? «Я не могу выстрелить из револьвера, потому что тогда скажут, что я-де самоубился, чтобы навредить партии; а если я умру, как от болезни, то что вы от этого теряете? (Смех. Голоса с мест. Шантаж! Ворошилов. Подлость! Типун тебе на язык. Подло. Ты подумай, что ты говоришь.) Но поймите, что мне тяжело жить. (Сталин. А нам легко?)»**
Все выступавшие нервно обсуждали угрозу, исходящую от демократических выборов, находя группы жаждущих использовать их в «контрреволюционных» интересах
Вот Рыков в своем выступлении говорит о том, что он не знал о связях Томского с террористическими группами, которые могли быть. Реакция из зала следует незамедлительно: «Берия. Что же вы на мертвых ссылаетесь, на живых надо. Шум. Голос с места. Легче на мертвых сваливать».
Линия самозащиты Бухарина состояла в том, что хотя он и допускал ранее отдельные ошибки, но никаких «контрреволюционных» заговоров и организаций не создавал и в них не участвовал. Категоричнее всего он протестовал против обвинения в организации террора: «Я не понимаю, каким образом может быть предъявлено ко мне такое обвинение, мне это абсолютно не понятно, я смотрю на все это как «баран на новые ворота». (Позерн. Не новые ворота — вот в чем дело.) Тебе виднее, может быть не новые ворота, но я все-таки не баран».
Позиция Рыкова была более «уклонистской». Выступая после Бухарина, он уже находился в «обязательном положении» — говорить не только о себе, но и о Бухарине. И начал с осуждения поведения Бухарина, объявившего о своей «голодовке до конца» в канун пленума: «И я лично сомневаюсь в том, искренне или нет написана эта записка в ЦК. Потому что если человек хочет умереть, так зачем заранее писать об этом в ЦК партии? (Общий смех. Голос с места. Это хорошо сказано. Ворошилов. Это значит умереть со звоном. Петровский. Не со звоном, а со скандалом. Голос с места. Самоубийство в рассрочку)».
К чести Рыкова, он отказался признавать своего соратника по «правому» делу преступником. Как и Бухарин, отверг обвинения в свой адрес, особенно в терроризме: «Это коренным образом противоречит всем моим убеждениям и всей моей совести».
Гул одобрения, смех
Выступавшие по «бухаринско–рыковскому делу» не стеснялись в выражениях. Под стать были и реплики из зала. Выступает Иван Кабаков, первый секретарь Уральского обкома (расстрелян в октябре 1937 года). Говорит о том, что Бухарин постоянно «виляет», ссылается на то, что был то в отъезде, то на отдыхе в то время, когда его уличали в тех или иных конспиративных совещаниях или в том, что он игнорировал пленумы ЦК: «Это мировой жулик. (Гул одобрения, смех). Как только острый вопрос, так он в кусты, обязательно куда-нибудь уедет: или в отпуск, или на Памир. (Постышев. Куда-нибудь подальше. Каганович. Чтобы вызвать было труднее. Буденный. В Эксекуль)». Последняя реплика говорит о «широте» географических познаний маршала Буденного, который, видимо, имел в виду озеро Иссык–Куль.
Валериана Осинского связывали с Бухариным многие годы совместной работы в партии, в журналистике (в редакции «Известий»), в Академии наук, куда оба были избраны академиками по партийной квоте. Осинский не скрывал, что его вынудили выступить против Бухарина: «Я вызван, так сказать, на трибуну по инициативе тт. Берия, Постышева и других». Его линия состояла в том, чтобы «держать дистанцию» от Бухарина. Иногда Осинский, выступление которого также непрерывно прерывали ядовитыми репликами, не выдерживал, отвечал достаточно жестко. Однако под давлением зала он закончил свое выступление теми словами, которых от него ждали: «Для привлечения Бухарина и Рыкова к суду имеются все логические и юридические данные».
Итог подвел Сталин: были разногласия по поводу решения — предать суду или не предавать, верх одержало предложение направить дело Бухарина и Рыкова в Наркомвнудел. Сталин и его ближний круг только отсрочили на год время показательного судебного процесса над лидерами «правых» и теми, кого к ним причислили, включая часть из выступавших за самые жесткие меры в отношении Бухарина и Рыкова (Генрих Ягода, Акмаль Икрамов*).
Номенклатурный страх
Политическое уничтожение партийной оппозиции было лишь прологом к следующим двум сюжетным линиям пленума. Секретарь ЦК Андрей Жданов давал разъяснения о программе «демократизации советской и партийной жизни» в связи с предстоявшими выборными кампаниями в советские и партийные органы. Восстановить демократический принцип (всеобщие, прямые, равные выборы при тайном голосовании) предстояло и в партийных рядах, и в советских органах всех уровней. Номенклатуру как корпорацию подстерегали угрозы потенциального неизбрания на обоих фронтах.
Жданов прямо обозначал опасность того, что демократические выборы могут быть (и даже наверняка, по его мнению, будут) использованы враждебными власти силами. Это вылилось в навязчивую идею. Все выступавшие следом нервно обсуждали угрозу, находя группы жаждущих использовать выборность в «контрреволюционных» интересах. Одни называли таковыми священнослужителей и многочисленные круги верующих, другие опасались бежавших из деревни кулаков и вышедших на свободу ранее осужденных. Но еще более аудиторию озадачил своими цифрами лидер коммунистов Западной Сибири Роберт Эйхе. Он привел данные о масштабах исключенных и выбывших из партии по региону с 1926 года: «Если взять исключенных и выбывших из партии, то за 11 лет из партии выбыло и исключено 93 тыс. человек… А в партии у нас сейчас 44 тыс. коммунистов, то есть в два с лишним раза больше людей, которые прошли через партию за эти годы!. Настроения среди этих людей самые разные… У нас в крае есть еще одна особенность — это бывшие кулаки, которых у нас порядочное количество, частично от т. Косиора** и других. (Косиор. Признаем свою ошибку. Веселое оживление в зале)». Эйхе имел в виду ссыльных крестьян, находившихся на спецпоселении в комендатурах края (на тот момент 200 тыс. человек), среди которых имевшие право голосовать составляли около половины, значительная доля крестьян — высланные из Украины. Отсюда — «веселая» реплика Косиора о «признании ошибки» и «веселое оживление в зале», которое уместнее назвать нервным, нездоровым оживлением.
Кругом враги
В любом случае угрозу выборов трудно считать главным поводом или спусковым механизмом в развязывании «большого террора». Эту роль сыграло выдвижение на первый план другой опасности — наличие в стране громадного числа «вредителей, шпионов и диверсантов», «беспощадной борьбе» с которыми были посвящены выступления Молотова, Кагановича и, конечно же, Ежова. Тон, заданный этой «тройкой», был дополнен выступлением Сталина о том, что враги «везде» («Чтобы построить большой железнодорожный мост, для этого требуются тысячи людей. Но чтобы его взорвать, на это достаточно всего несколько человек. Таких примеров можно было бы привести десятки и сотни»). Фактически директивой «выявлять и обезвреживать вредительство, шпионаж и диверсии» повсюду Сталин дал зеленый свет государственному террору, в котором трудно найти логическое основание, как невозможно его обнаружить в тотальной войне «всех против всех».
Жестокая ирония истории — «цвет партии» превратился в расстрельный прах для одних и в прах забвения для других
Неуверенность в том, что возможно уцелеть, распространилась не только среди номенклатуры. Страх лавинооб-разно провоцировал доносы на сослуживцев и соседей, массовое вовлечение низового люда в осуждение «врагов народа» не только из «московского далека», но и во время прошедшей по стране с осени 1937-го до весны 1938 года волны показательных процессов районного уровня, где осуждалась районная номенклатура с некоторой «прибавкой» колхозников, чаще всего с расстрельными приговорами.
Как минимум вот уже два поколения отечественных и зарубежных историков ведут дискуссии о причинах, природе и последствиях «большого террора». При всем разнообразии мнений общепринятые аргументы сводились к наличию нескольких базовых факторов перехода массовых репрессий в террористическую фазу: угроза «большой войны», охранительно-мобилизационный тип режима, личные свойства Сталина. К этому ряд исследователей добавляет резкое ухудшение ситуации в аграрном производстве (неурожай 1936 года и угроза нового голода), постоянно растущий уровень криминализации и маргинализации общества, что создавало и усиливало у сталинского руководства ощущение опасности и угрозы для власти от многомиллионной и при этом трудноуловимой пресловутой «пятой колонны».
Неумолимая статистика свидетельствует: из 73 человек, выступивших на мартовском пленуме, примерно 70% были обречены. Из них 50 были арестованы и затем расстреляны вскоре, начиная с лета 1937-го (часть из них еще до августа 1937 года, то есть до ввода в действие секретного приказа НКВД за № 00447)***. Треть переживших государственный террор, которому эти люди в разной степени поспособствовали, похоронена в пределах Красной площади или на престижных кладбищах Москвы — в отличие от тех, кого после расстрелов кремировали (Коммунарка, Донское кладбище). Жестокая ирония истории — «цвет партии» превратился в расстрельный прах для одних и в прах забвения для других.
* Михаил Томский — крупный советский партийный и профсоюзный деятель, в последние годы жизни работал заведующим Объединенным государственным издательством (ОГИЗ).
** Пунктуация и оформление протоколов здесь и далее сохранены.
* Акмаль Икрамов — член ЦК ВКП(б), секретарь Среднеазиатского бюро ЦК ВКП(б).
** Станислав Косиор — с 1928 по 1938 год генеральный, затем первый секретарь ЦК компартии Украины, один из организаторов коллективизации, высылки кулаков, в том числе его считают ответственным за голодомор в Украине 1932–1933 годов.
*** «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и др. антисоветских элементов», 30 июля 1937 года.
