Премьера «Мастера и Маргариты» была анонсирована много месяцев назад и несколько раз переносилась. Материал, по слухам, не поддавался, к тому же процесс перехода одного из лучших московских театров из статуса частного в государственный, федеральный, наверняка не способствовал здоровой рабочей атмосфере — быть может, последнее обстоятельство сказалось на судьбе спектакля.
Девальвация романа
Известный российский хип-хоп-исполнитель Oxxxymiron во время «баттла» (традиционного в этом музыкальном жанре состязания) со своим коллегой по кличке ST решил высмеять его литературный вкус: «Знаете, что о нем просто сразу все говорит, а? / Его любимая книга — это «Мастер и Маргарита». / «Мастер и Маргарита» — ***, ни *** не избито! / Как тебе там сюжетная линия про писателей МАССОЛИТа? / А, давно не перечитывал. А, купил в виде дайджеста на Avito. / «Мастер и Маргарита»… Может, сказка про Айболита?» Все потому, что ST имел несчастье упомянуть знаменитый роман Булгакова в одном интервью.
Иронию артиста нетрудно понять: «Мастер и Маргарита» оброс аляповатым массовым культом, как ни одна другая значительная книга в русской литературе. Подобно тому, как «Путешествия Гулливера» превратились из политической сатиры в детское чтение, роман Булгакова из разряда интеллектуальной модернистской прозы перебрался в категорию подростковой фантастики, благо для нее в романе нашлись все необходимые компоненты: и черти, и любовь, и страхи, и цветы.
Когда за постановку хрестоматийного булгаковского текста взялся Сергей Женовач, режиссер интеллигентный, серьезный, книжный, появилась надежда, что уж он-то сумеет снять с романа глянец и напомнить о сути. Но эта надежда, к сожалению, не оправдалась.
Объясняем на котах
Два года назад «Студия театрального искусства» (СТИ) под бессменным руководством Сергея Женовача отметила 10-летний юбилей. Подобно «Мастерской Петра Фоменко», эта труппа родилась из коллектива студентов ГИТИСа и регулярно пополняется новыми выпускниками художественного руководителя «Студии». Это один из последних бастионов старомодного литературоцентричного театра, для которого принципиальна укорененность в традиции (символично, что стильное здание СТИ в начале прошлого века принадлежало семье Константина Станиславского), и вместе с тем — живой творческий организм со своей индивидуальностью, а не академический музей старого искусства.
«Мастер и Маргарита» обросли аляповатым массовым культом, как ни одна другая значительная книга в русской литературе
12 лет назад, когда еще жил и работал мастер реалистического театра Петр Фоменко, а радикально новые театральные формы занимали маргинальную нишу, Женовач не казался даже консерватором. Но за минувшее десятилетие театральный мейнстрим изменился: открылись «Гоголь-центр», Электротеатр «Станиславский» и Новая сцена Александринки, в России стали работать мэтры западной режиссуры, в моду вошли Константин Богомолов и Максим Диденко. Новое поколение продюсеров научилось монетизировать самые смелые театральные эксперименты — например те, где вовсе нет актеров, или интерактивные действа, в которых зрителю отводится активная роль. Реальность театра стала разнообразной и бесконечно сложной — не потому ли новый спектакль Сергея Женовача «Мастер и Маргарита» пропитан как будто чувством растерянности, даже потерянности?
Некоторую эстетическую исчерпанность «Студии» легко заметить, сравнивая двух котов — усатого Бегемота из постановки Женовача, похожего на Базилио Ролана Быкова, и великолепного кота из последней работы Константина Богомолова «Дракон» по Шварцу, который выглядит как обыкновенный человек и представляет собой нечто вроде платоновской идеи кота. «Мастер и Маргарита» местами напоминает — нет, не подростковый даже, а детский спектакль.
Клиника профессора Воланда
Если в подавляющем большинстве трактовок этого романа сталинский СССР был и действующим лицом, и важнейшей темой — в постановке Романа Виктюка, например, исполинские размноженные бюсты советских вождей были частью декорации, — то Женовач как режиссер, мало интересующийся историческим, политическим и социальным, напрочь игнорирует эпоху. Режиссер переносит действие с улиц большевистской Москвы в замкнутое пространство сумасшедшего дома, а профессора Воланда отождествляет с другим профессором — возглавляющим клинику психиатром Стравинским. Свита Сатаны — санитары с налобными зеркалами, которые всегда держат наготове шприцы с успокоительным. Остальные, даже Понтий Пилат и Иешуа Га-Ноцри, — пациенты Воланда, которых он не столько лечит, сколько наблюдает с интересом естествоиспытателя. Сколько бы ни ссылался «иностранный консультант» на Фому Аквинского и Иммануила Канта с их доказательствами бытия божия, бога в этом мире тотального умопомешательства, по всей видимости, действительно нет. Бога нет, а дьявол есть — и за неимением других высших сил выполняет их функции.
Постоянный соавтор Женовача художник Александр Боровский одел черта-психиатра в изящную серую тройку, прочих персонажей — в белые халаты, а сцену перекрыл грязно-белым занавесом, сшитым из больничных пододеяльников (почти все спектакли «Студии театрального искусства» сделаны в строгой монохромной гамме). Прорези в постельном белье позволяют актерам, находящимся позади декорации, высунуться по пояс или подать на сцену какой-нибудь реквизит. Тут нельзя не вспомнить другой, значительно более подвижный занавес из канатов и толстых веревок, который был придуман отцом художника, знаменитым театральным художником и сценографом Давидом Боровским для «Гамлета» Юрия Любимова в 1971 году и впоследствии был использован в первой отечественной постановке «Мастера и Маргариты» на Таганке (1977).
Впрочем, антураж лечебницы — это лишь антураж, о котором легко забывают и режиссер, и зритель.
Поскользнулись на подсолнечном масле
Широко распространено мнение, что «Мастер и Маргарита» не дается режиссерам, и постановок, равновеликих роману — да хотя бы просто удачных, — не было ни в театре, ни в кино. Можно списать эти неудачи на якобы магическую природу книги, но чаще всего причина — в банальной небрежности: при постановке этого романа главная проблема для режиссера — необходимость подвергнуть сомнению собственные стереотипы о нем.
Взять хотя бы Берлиоза — первую жертву Сатаны. Постановщики (в том числе Сергей Женовач), не сговариваясь, видят в этом персонаже смешного дурака. Хотя набитый дурак в реальной жизни обычно вряд ли сможет компетентно рассуждать о средневековой теологии, классической философии и религии доколумбовой Америки. Идиотом он кажется лишь на том основании, что знает о вселенной «Мастера и Маргариты» меньше, чем читатель, — и поэтому, даже беседуя с чертом, остается убежденным материалистом. В действительности Берлиоз — человек редкого ума. Глуп он только с точки зрения всесильного и всеведущего дьявола. Изобрази беднягу-редактора самоуверенным клоуном — и поблекнет сам Воланд, ведь в интеллектуальном превосходстве над дураком нет большой чести.
У Женовача не только Берлиоз, а почти все значимые герои соответствуют клише: Воланд обаятелен и саркастичен, Бегемот нахален и смешон, Иван энергичен и наивен, Маргарита горда и несчастна. «Мастер…» Женовача полон банальностей — вроде сцены в варьете, где, как водится в постановках этого романа, публику играет настоящая публика, — но и когда режиссер пытается спорить со штампами, он делает только хуже. Особенно пострадал роман о Пилате. Персонажи, занятые в этом сюжете, — самые безнадежные душевнобольные из всех. Пилат и Левий Матвей — крикливые буйные сумасшедшие с бинтами на головах, Иешуа — блаженный дурачок. Артистам дозволяется использовать одну краску там, где они могли бы применить богатейшую палитру: возможности, принесенные в жертву сомнительному режиссерскому решению.
Пилат и Левий Матвей — крикливые буйные сумасшедшие с бинтами на головах, Иешуа — блаженный дурачок. Артистам дозволяется использовать одну краску там, где они могли бы применить богатейшую палитру
Неканоничным и в то же время живым, а не вымученным получился лишь один герой — Мастер. Артист Игорь Лизенгевич, которого театралы помнят по заглавной роли в спектакле Женовача «Брат Иван Федорович», создал живого, трогательного, полного самоиронии персонажа, куда более юного, чем его книжный прототип. Он застенчив, нежен и влюблен, слегка стесняется горделивого прозвища, а боль маскирует поистине рыцарской вежливостью.
Но этого мало, до обидного мало. Даже в неудачных постановках «Студии театрального искусства» всегда было нечто, частично окупавшее недостатки, нечто такое, что хотелось пересказывать снова и снова, будь то остроумная мизансцена, виртуозная актерская находка или точный визуальный образ. В сущности, это театр формы, экономной, но мощной, как японская миниатюра. Увы, в «Мастере…» это ощущение потеряно. Хорошо бы ненадолго.
Фото: Александр Иванишин
