Доклад специалистов по рынку труда Высшей школы экономики (ВШЭ) при внимательном прочтении мог бы стать политическим событием. В России уже более половины «белых воротничков», в госсекторе за тот же труд платят на 30% меньше, чем в частном секторе, с неформальной занятостью не надо бороться, люди в России активно меняют работу, но работодатели очень неохотно закрывают старые рабочие места, население охотно оплачивает экономике любые кризисы, получая в обмен нулевую безработицу и зависимость от начальства. И это лишь часть выводов из исследования.
Мифы и реалии
Доклад «Российский рынок труда: тенденции, институты, структурные изменения», выпущенный недавно Центром стратегических разработок (ЦСР) во главе с Алексеем Кудриным, был в серии докладов этого центра одним из самых ожидаемых. 150-страничный документ подготовили две лаборатории ВШЭ под руководством Владимира Гимпельсона, Ростислава Капелюшникова и Сергея Рощина — это знаковые имена в мировом рейтинге экспертов по теме.
ЦСР заказывал экспертам ВШЭ не только доклад о состоянии рынка труда, но и рекомендации по будущим реформам. Команда Гимпельсона и Капелюшникова в докладе очень мягко, вежливо и аргументированно отказалась это делать. По мнению авторов, бессмысленно говорить о каких-либо реформах, если нет полного понимания самого объекта реформ, не говоря уже о том, что то устройство рынка труда в России, которое описывается, — в основном результат не его госрегулирования, а совершенно других причин.
Авторы доклада не ставят своей задачей «разоблачение мифов», тем не менее у них это довольно неплохо выходит. Видимо, главный миф — это представление о России, как о стране с гипертрофированным госсектором. В ВШЭ констатируют, что непосредственно на государство работают около 21% трудящегося по найму населения. Эта часть армии трудящихся небогата: она получает ту же примерно пятую часть общероссийского фонда заработной платы. Разумеется, речь идет не столько о федеральных госслужащих: собственно в федеральном правительстве работают, не считая силовиков, около 50 тыс. человек (средняя зарплата там составляет порядка 80 тыс. руб. в месяц без учета довольно больших премий и плохо учитываемых статистикой благ), а в целом аппарат «расширенного правительства» исполнительной власти составляет 0,5 млн человек. Но государственные гражданские и военные служащие (последних в сумме — около 1,5 млн) почти незаметны в общей статистике более 20 млн работников, получающих зарплату из бюджетной системы, — сотрудников ГУПов и МУПов, казенных предприятий, врачей, учителей, научных, музейных и театральных работников, в общем, всех тех, чья заработная плата напрямую формируется расходами федерального бюджета.
с одной стороны, значительную часть бюджетников привлекает в госсектор не зарплата, а что-то другое, с другой — бедность госслужащих является для них искажающей их труд мотивацией
В целом это довольно низкооплачиваемые сотрудники — разница в зарплате за одну и ту же работу в государственном и в частном секторе составляет 30%. Нет, не в пользу госслужбы, а наоборот. Исследователи честно констатируют, что никакие льготы в виде допотпусков, ведомственных школ и детсадов, дешевых столовых и служебных поблажек не могут компенсировать этот разрыв: бюджетники отчетливо бедны. Дальнейший вывод в ВШЭ не делают, но мы можем себе это позволить: с одной стороны, значительную часть бюджетников привлекает в госсектор не зарплата, а что-то другое, с другой — бедность госслужащих является для них искажающей их труд мотивацией. Следует говорить не только о коррупции, но и о ней тоже: в ситуации, в которой госзарплата по специальности на треть меньше «частной», отрицательный отбор неизбежен. На госслужбе будут концентрироваться, с одной стороны, неконкурентоспособные люди, с другой — люди, склонные к незаконному обогащению.
При этом говорить о какой-либо раздутости госсектора в сравнении с большинством других стран, в общем, не приходится — перекосы есть, но в целом занятость в госсекторе в РФ не поражает воображение. То есть популярная идея «выгнать их всех, пусть идут на заводы» невозможна — без сокращения госфункций, идеи крайне не популярной среди политиков, дефицит занятости в госсекторе немедленно будет замечен.
Кочующий пролетарий
В России, и это тоже еще одно опровержение мифа, достаточно много работают: по доле экономически активного населения в общем трудоспособном населении РФ сравнима со странами Скандинавии, мировыми рекордсменами по доле трудящихся, и на 5–7 процентных пунктов превышает большинство стран Европы. В основном это эффект высокой женской занятости, что, однако, не компенсируется низким в сравнении с мировым пенсионным возрастом для женщин. Наконец, эта рабочая сила весьма динамична: число ежегодно меняющих регион работы в России оценивается в 6 млн человек (это около 8–9% от общего числа экономически активных людей), из которых 3,5 млн переезжают в другой регион не временно, а на срок более 9 месяцев. Ранее приводившиеся в российских исследованиях данные неоднократно показывали: Россия не имеет культуры «пожизненного найма» и длинных карьер, люди здесь меняют работу охотно. А вот с рабочими местами, констатируют в ВШЭ, все происходит совсем не так, как хотелось бы. Обычно в развитых и развивающихся экономиках в год создается 10–15% новых рабочих мест и столько же исчезает. В России этот показатель сильно колеблется, однако он всегда ниже развитых стран — 8–9%, причем легкость смены в стране юрлиц, видимо, требует дополнительно снизить эту оценку.
При этом, вопреки всем представлениям, «белые воротнички» составляют 62%, «синих» в стране 38%: «нефизический труд стал сегодня доминирующим видом экономической активности россиян», бесстрастно утверждают в ВШЭ. Перемещаются с места на место скорее служащие, чем рабочие.
Возникает анекдотичная, но социально неприятная картинка: довольно живое и без трагедий меняющее место работы население почти непрерывно перемещается по рынку труда в поисках чего-то перспективного, но на деле лишь приходит на рабочие места тех, кто в этой работе разочаровался и пошел искать лучшей доли. Лучшая доля — это, кажется очевидным, более высокая зарплата. На деле — не совсем так: это более высокая премия.
Премия как национальная идея
Идею уникальности российского рынка труда, сложившегося еще в поздние 1980-е, Гимпельсон и Капелюшников разрабатывают с 1990-х годов, и она довольно убедительна. Напомним, заключается она в том, что необычно высокая доля переменной составляющей в оплате труда (стандартно это премия) в сравнении с постоянной (окладом) нужно считать главным достижением и главной проблемой одновременно. Масштабы этого явления известны: около четверти официальных выплат в экономике по найму — премии, в ряде секторов (в частности, в здравоохранении) они превышают 35%. Позитивная сторона происходящего — гибкость такого рынка труда делает Россию страной фактически без безработицы. При экономическом спаде вам не нужно увольнять сотрудников, достаточно оставить их без премиальных, а при экономическом росте — вернуть им премии. О негативной стороне происходящего говорится меньше. Между тем, утверждают авторы исследования, высокая гибкость зарплат ведет к распространению бедности среди работающего населения. Во всем мире бедны в основном безработные, а в России безработных нет или, по крайней мере с точки зрения общества, не должно быть. Но, поскольку их практически нет, бедность распространяется и на работающих.
Описанная в сотнях тысяч гневных публицистических высказываниях, российская «тяга к патернализму» между тем легко объясняется без привлечения мистики и генетики. Если судьба четверти вашего годового дохода, так или иначе, зависит от оценки ваших действий руководителем, вы, так или иначе, знаете цену лояльности: премия она и есть.
Такое устройство рынка труда отлично коррелирует с динамикой политической лояльности населения: есть премия — есть поддержка правящего режима, нет премии — есть нарастающее глухое недовольство и поиски новых способов заработка. Если же перевернуть монету, увидим и другой факт: большинство экономических кризисов в России, так или иначе, оплачивается населением.
Пять минут до «закипания»
«Общественный договор» предполагает, помимо прочего, что всякая зарплата индивидуальна. Группа Гимпельсона и Капелюшникова заявляет, что неравенство в зарплатах за один и тот же труд легко отслеживается даже в пределах одного города. При медленно «кипящем» состоянии трудового рынка и частом перемещении с одного рабочего места на другое социальная жизнь среднего работающего по найму в России (напомним, это скорее служащий, чем рабочий) полна непрерывных кульбитов, взлетов и падений, надежд и разочарований. Это ежедневная игра с практически нулевой суммой — естественно, что любой популист, предлагающий ее изменить, будет иметь в стране феноменальный успех.
«Белые воротнички» составляют 62%, «синих» в стране 38%: «нефизический труд стал сегодня доминирующим видом экономической активности россиян»
Впрочем, это чрезвычайно странное устройство российской трудовой жизни, констатируют эксперты ВШЭ, сейчас подходит к промежуточному финалу. Население стареет, и в 2015 году впервые, например, отмечена необычная для любой экономики динамика — рост заработных плат в возрастной группе после 60 лет; при том что в России карьеры очень быстры, пик зарплат приходится на возраст 30–34 (в мире — на 45–54 года). Дальнейшее наращивание доли экономически активного населения, видимо, просто невозможно. Ответа на вопрос, что даст повышение пенсионного возраста, в ВШЭ не предлагают, но видно, что серьезного эффекта от этого не ждут, как и от роста МРОТ, и от снижения налогов на труд с ростом налогов на потребление (неформальную занятость в России эксперты считают преувеличенной и предостерегают от необдуманных действий в этой сфере). В итоге авторы исследования рекомендуют лишь децентрализовать регулирование рынка труда, поскольку общероссийские стандарты могут быть для части регионов просто вредны, и обсудить восстановление ликвидированного ранее института страхования от безработицы.
В последнем предложении видится скрытое предположение: после кризиса 2015–2016 годов дальнейшее развитие рынка труда пойдет не так, как раньше, и безработица в стране, где многие десятилетия потрачены на то, чтобы ее не было, таки появится. А уж хорошо это или плохо — вопрос к политикам. Что лучше — 30% бедных при 65% среднеобеспеченных или 95% небогатых при отсутствии бедных?
