Еще до того, как Оксана Севастиди и Евгения Чудновец вышли из заключения, глава и основатель движения «Русь Сидящая» Ольга Романова опубликовала в Facebook текст, который тогда показался странным: «Невинов-ный не значит «умный, хороший, смелый, справедливый, самый лучший». Невиновный — это невиновный… Ваше более подробное знакомство с Оксаной и Евгенией может принести некоторое разочарование, но не сделает их винов-ными. Не путайте, пожалуйста». Дальше все развивалось, как по писаному: пребывание Чудновец в доме, где ее приютили, и на телеканалах, куда она поехала сниматься, закончилось серией скандалов, на пресс-конференции в ТАСС она забыла упомянуть людей, боровшихся за ее освобождение, зато объявила о создании своего правозащитного проекта, который будет сотрудничать с судебной системой, «не бороться, а помогать исправиться». Оксана Севастиди, в свою очередь, заявила в интервью «Медузе», что восхищена «широкими жестами Путина», а Сталин «не знал обо всех приговорах». Люди, боровшиеся за освобождение, были обижены, изрядная часть публики, наблюдавшей со стороны, решила, что боролись они зря.
Наверное, так устроен человеческий ум: если ты сочувствуешь попавшему в беду человеку, помогаешь ему, тратишь на него силы, не спишь ради него ночей, ты инстинктивно ожидаешь, что человек за это что-то должен. Не буквально должен тебе, помогающему, — но хотя бы должен соответствовать твоим ожиданиям, ведь эта помощь была ради чего-то. Так родители ждут от своих детей, что те поступят в правильный институт и будут читать нужные книжки, — и обижаются, когда те круглыми сутками играют в World of Warcraft. Даже в недавней истории громких судебных дел эта коллизия разыгрывалась неоднократно: встречавшие на свободе участницу Pussy Riot Марию Алехину были удивлены, что та не поехала сразу к ребенку; сочувствовавшие Ильдару Дадину удивлялись, что тот сразу после освобождения вышел на одиночный пикет и тут же загремел в полицию. И как правило, степень обиды и недоумения тем больше, чем меньше сил потратил на помощь освобожденному сам обижающийся — почему-то кажется, что сам факт сочувствия, то время, которое мы потратили на чтение новостей, дают нам право требовать от освобожденного, чтобы он соответствовал нашим представлениям о прекрасном.
Почему-то кажется, что сам факт сочувствия, дают нам право требовать от освобожденного, чтоб он соответствовал нашим представлениям о прекрасном
Но выросшие дети ничего никому не должны. Если мы боролись за свободу для неправедно осужденных — то свобода в том и заключается, что они могут любить Сталина, ездить на Первый канал, выступать с идиотскими заявлениями, нарываться на новые неприятности и вести себя как неблагодарные свиньи. Именно свобода дает им такую возможность — в местах лишения свободы они всего этого были лишены. Тем более странно обижаться, что люди, выйдя на свободу, тут же бегут на Первый канал и благодарят Путина: их жизненный мир очень часто состоит из Первого канала и Путина, они ничего не знают об общественных активистах, правозащитниках и даже переживавшем за них Facebook, и, если Первый и Путин обратили на них внимание — это радость, привилегия и возможность, которой надо воспользоваться; те самые 15 минут славы. Не за то ли, собственно, и боролись — чтобы привлечь к делам неправедно осужденных медийное внимание; теперь оно досталось им по полной программе, пусть и не в самых приятных формах.
Но настоящая проблема не в формах, а в том, что внимания не хватает на всех. И пока мы обсуждаем, кому должна давать интервью Чудновец, этого внимания оказываются напрочь лишены находящийся под следствием журналист РБК Александр Соколов, обвиняемый по «болотному делу» Дмитрий Бученков, которого на Болотной площади не было, остальные (и совсем уже забытые) осужденные по «болотному делу», остальные (и совсем уже безвестные) сидящие за репост или за смс про идущие в Грузию танки.
Нам еще инстинктивно кажется, что тюрьма должна как-то менять человека, открывать ему глаза на то, как в стране делаются дела, делать его более стойким и несгибаемым. Но это только в советских фильмах трудовая колония одновременно оказывается исправительной — на деле человек выходит на свободу подавленным, оглушенным, не понимающим, что происходит. Оказавшись под софитами, он ведет себя нелепо, и его легко за это осуждать — но, возможно, когда мы окажемся в сияющей России будущего и нас спросят, как вы пережили эти трудные времена и чему из-за них научились, мы тоже будем хлопать глазами, нести чушь и благодарить не тех, кого надо.
