Лев Трахтенберг с Ларисой Рубальской во время ее гастролей в США
Русские Форта-Фикс* работать не любили. Это было понятно по их расслабленному поведению, свободному персональному графику и принципиальным комментариям. «Работа — не член, стояла и будет стоять, — любил повторять Славик Вассерман, один из четырнадцати русских преступников с Южной стороны моей тюрьмы. — За восемь долларов в месяц я лучше займусь собой, любимым, чем буду горбатиться на ментов».
Славика я видел вчера в столовой. Сейчас вместе с другим русскоязычным контингентом Форта-Фикс он завис возле одного из столов на тюремном Брайтоне.
Я, как пионер, вытянулся перед группой «наших» пацанов. Для самоуспокоения и уверенности засунул руки в карманы и попытался шутить. Завязался диалог: вопрос-ответ, вопрос-ответ, вопрос-ответ.
Выходцы из Советского Союза в большинстве своем держались вместе. Нас навеки объединил язык межнационального общения, водка и кинофильм «Ирония судьбы, или С легким паром».
С «русскими» по доброй советской традиции дружили бывшие граждане социалистического лагеря: поляки, албанцы, румыны, чехи, болгары и венгры. Многие из них знали «великий и могучий» и время от времени говорили по-русски даже на американской зоне.
Мне довелось встретить и других русофилов — любителей и ценителей всего русского: нескольких шизанутых продвинутых американцев; двух африканских наркокурьеров, когда-то учившихся в СССР; весь израильский контингент, а также нескольких европейцев — голландца, англичанина и примкнувшего к ним немецкого дедушку.
Отдельно стоящей союзнической группировкой выступали итальянцы. Вернее — итало-американцы. Мы однозначно питали друг к другу нескрываемые теплые братские чувства — как две дружественные этнические мафии…
* Вероятно, автор имеет в виду тюрьму Fort Dix— федеральную мужскую тюрьму для не слишком опасных преступников (low-securiry) в штате Нью Джерси (New Jersey): за 4 года заключения автор, как он пишет в предисловии, поменял несколько тюрем. — NT.
Смотрящий*
Разговор с русскими постепенно раскручивался. С первых же секунд общения я понял, что бояться мне нечего. А уже через полчаса взаимных допросов мы составили первичное впечатление друг о друге.
— Кажется, ты не очень-то раскаиваешься в своих преступлениях, как об этом писал Ословский в «Новом русском слове», — сказал с хитрой усмешкой Дима Обман — шестидесятилетний седовласый атлет, «смотрящий» за русской улицей в Форте-Фикс.
Я пожал плечами — понимай как хочешь.
— Пойдем-ка ко мне, паря. Тебе, наверное, нужны какие-то шмотки. Кажется, у меня есть шорты как раз на тебя.
Дима Обман слыл легендой русской преступности в Америке. Свои двадцать пять лет он получил двенадцать лет назад. За наркотики.
Во время Диминого ареста ни денег, ни порошка при нем не нашли. Поэтому поначалу Обман не очень-то и переживал за исход суда — доказательств у прокуроров не было. Как и другие, уверенные в себе (или не очень дальновидные) подследственные, Дима отказался от досудебной сделки с прокуратурой и преступником себя не признал.
Тогда власти применили свой излюбленный прием — теорию и практику «преступного сговора», при котором особых доказательств не требовалось, — достаточно лишь слов сдавшегося соучастника. В результате Дима, смело пошедший на суд, получил максимально возможный срок и загремел в одну из самых серьезных зон особо строгого режима — «пенитенциарный центр Аленвуд».
В этой тюрьме он оказался после нескольких лет на «строгом» и «среднем» режиме. В Форте-Фикс условия содержания зэков определились как low-security, то есть мы были зоной «общего» режима.
Несмотря на название, мы куковали за двойным забором, колючей проволокой по периметру и внутри зоны, автоматчиками на вышках и злобными немецкими овчарками из отдела К-9.
Дима позвал меня в свой, как он говорил, «пентхаус» — прохладный двухместный «номер» на первом этаже трехэтажного корпуса. В камере было чисто и не по-тюремному уютно. В буквальном смысле этого слова.
Пока Дима занимался поисками подарка, я рассматривал фотографии семьи, приклеенные на внутренней стороне металлической двери его шкафа.
Родители, сын, бывшая жена…
Через десять минут я выходил из корпуса счастливый и довольный.
Улыбаясь во весь рот, я держал в руках свернутые в рулон форменные тюремные штаны. На мне красовались серые хлопчатобумажные шорты из весенне-летней коллекции от Димы Обмана.
Легкие белые кроссовки сменили казенные оранжевые чувяки-чешки. Пожертвования в пользу доходяги-первоходки сделал 300-фунтовый** штангист и весельчак Вадюша Поляков.
Вадик уже отсидел семь лет, но впереди ему светила еще пятерка. Он был апологетом тяжелой атлетики и проводил бесконечные часы в тюремном тренажерном зале. Остальное время он распределял между игрой в шахматы и чтением.
В Форт-Фикс этот тридцатисемилетний одессит попал за «преступный сговор и попытку вымогательства» — типичное русское преступление в США.
Саша Храповицкий вынес упаковку хлопчатобумажных трусов неизвестной мне доселе компании «Хейтс». Я оценил его подарок, ибо тюремное исподнее было не только старым, но и на семьдесят пять процентов искусственным.
В результате местные трусы натирали все, что только можно было натереть. Не помогала и детская присыпка, одолженная у соседей. Местное бельишко совершенно не пропускало воздух и не давало телу нормально дышать почти в стоградусную*** жару почти со стопроцентной влажностью — типичную летнюю погоду южного Нью-Джерси.
* Здесь и далее подзаголовки The New Times.
** 300 фунтов = 136 кг.
*** 100 F = 37°С.
Москва — Майами — тюрьма
Саша Храповицкий — успешный московский предприниматель, сидел все по той же «русской статье» — «преступный сговор с целью вымогательства». Сидел не только он, но и его бывшая жена Вика, с которой они разбежались лет пять назад, но остались в хороших отношениях.
На свободе у них остался восемнадцатилетний сын.
Экс-супруги могли переписываться только благодаря общему ребенку и вовремя не произошедшей процедуре развода. Другим зэкам, находившимся в разных тюрьмах, обмениваться почтой категорически запрещалось — приходилось пользоваться посредниками на воле.
Наличие бывших жен, попавших в жернова американской Фемиды, и детей, в подростковом возрасте столкнувшихся с арестом обоих родителей, сразу сблизило Сашу и меня.
Поначалу — так точно.
До ареста Саша жил в Нью-Йорке и мотался между Москвой и США. В один прекрасный день ему позвонила Вика, которая обосновалась вместе с их сыном в Майами. Она рыдала в телефонную трубку — ее изнасиловал их общий приятель.
На следующий день Саша был уже во Флориде. Бывшие супруги решили, что в полицию они не пойдут, а «решат вопросы» самостоятельно. Одна-единственная встреча с паскудой-насильником стоила ему десяти, а Вике — девяти лет тюрьмы.
После «разговора по душам» с Сашей и Викой их бывший приятель прибежал в полицию. Там он рассказал историю о вымогательстве «компенсации» и наезде «русской мафии». Этого волшебного словосочетания было достаточно, чтобы моментально арестовать бывших супругов и прикрепить к делу красный ярлык «организованная преступность».
Как и в случае с Димой Обманом, Саша с Викой решили идти на суд присяжных.
Вместо предложенных прокурором трех лет и полного признания вины, оба — и Саша, и Вика — дело проиграли. «Потерпевший» плакал крокодиловыми слезами, и заседатели ему поверили — «невинный доктор столкнулся с русской организованной преступностью».
А мы все были ее частью.
Бензиновый гешефт
Высокий и поджарый ньюджерсиец Боря Глухман, обладатель тонкого чувства юмора и пятилетнего тюремного срока, внес свою лепту в дело спасения утопающего.
От него мне досталось несколько хэбэшных маек и спортивные штаны. Уже на следующий вечер, на праздничный салют в честь Дня независимости, я вышел именно в Борином прикиде.
С ним мы сошлись буквально за несколько минут — я как ненормальный смеялся над его шутками и байками из тюремной жизни. Он позволял себя подкалывать и сам легко над собой шутил.
Интеллигентный молодой человек сел за бензин.
Имея бензозаправку в Нью-Джерси, Боря покупал горючее у поставщиков в Мэриленде*. При этом он «забывал» оплачивать налоги за ввоз товара из другого штата. За обман всемогущей «священной коровы» Ай-Эр-Эс** горе-махинатор и получил свой пятерик.
На свободу он выходил через 30 дней.
* New Jersey и Maryland — два из 50 штатов США.
** IRS, Internal Revenue Service — налоговое ведомство США.
Доктор
Харизматичный и вечно со всеми спорящий 60-летний Семен Семенович Кац узнал о поступлении в Форт-Фикс нового русского заключенного от своего знакомого приятеля из Мексики. Как и Шерлок Холмс, он нарезал круги вокруг карантинного отряда, пытаясь напасть на мой след.
Казалось, что Семен Семеныч, бывший главный инженер черновицкой галантерейной фабрики, обладает какой-то Военной Тайной и Особыми Знаниями. Он и вправду обо всем имел свое мнение и очень любил поучать других.
За пятнадцать лет пребывания в Америке Семен Кац стал владельцем небольшой поликлиники. «Докторского офиса», как говорили русские американцы.
Как и десятки других врачей, его контора обслуживала пострадавших в липовых автомобильных авариях. За обман страховых компаний, которым выставлялись кругленькие счета за несуществующие процедуры и исследования, его и взяли. Контору, знамо дело, распустили. «Доктор Айболит» сразу же признал свою вину и получил трехлетний срок. Семен любил вспоминать советские времена и свой родной завод. В тюрьме он активно оздоравливался. После многолетнего и ежедневного употребления алкоголя он начал бегать и занялся легкой физкультурой. Параллельно с этим он ударился в религию — без него не обходилась ни одна служба в тюремной синагоге.
Немного по-птичьи вытянув вперед свою седую голову, Семен отвел меня в сторону и с важностью произнес:
— Молодой человек, вам к шортам обязательно нужно пришить карманы. У меня тут есть один шварц*, который за пять долларов это может устроить. К тому же я просто обязан рассказать обо всем, что происходит в этой тюрьме. Как интеллигентный человек — интеллигентному человеку.
Я с благодарностью согласился получить и карманы, и экскурс в тюремные тайны. Хотя потом об этом не раз пожалел — во мне он нашел доступного собеседника и до бесконечности плел свои истории и навязывал семеновское видение мира.
* Сленговое обозначение афроамериканца, буквальный перевод с идиш — «черный».
Капитан
Сережа по кличке Капитан не подарил ничего. Я нисколько не обиделся: подарки — дело добровольное. Когда же я узнал, что 33-летнему бывшему капитану дальнего плавания дали почти 40-летний срок, всякие дальнейшие вопросы закончились. Американские судьи часто давали сроки из расчета средней продолжительности человеческой жизни лет так в 150–200. Серегу мне было жалко. Очень жалко. На небольшом корабле, где он служил первым помощником, перевозили кокаин. Много кокаина — несколько мешков.
Панамский корабль с украинским экипажем остановили катера и вертолеты американской береговой охраны в совершенно нейтральных водах. В нейтральных!
Груз нашли и под прицелом пушек и автоматов «Звезду Атлантики» отконвоировали в Майами. Небольшой экипаж арестовали.
Капитан вместе с семнадцатью украинскими моряками, верившими в американскую юридическую систему и презумпцию невиновности, решил пойти на суд.
Ни он, ни его экипаж не знали, что именно заказчики погрузили в трюм — по бумагам это был выращенный в Никарагуа рис для Кубы.
Как обычно, Сережу обвинили в преступном сговоре. Единственным доказательством его вины стало выступление на суде капитана корабля. Чтобы спасти свою шкуру и получить меньший срок, тот показал, что наш капитан и его земляки знали о грузе. Ударил деревянный молоток, и все получили «по заслугам».
Бедный Серега не отчаивался и надеялся на «трити трансфер» — перевод в тюрьму на родину. На Украине о подобном тюремном заточении и не слышали — перемещенным зэкам засчитывали американский срок и, как правило, сразу же отпускали на свободу.
Капитан уже трижды подавал прошения в главный Вашингтонский офис Федерального тюремного бюро. Два раза ему отказывали, но особые надежды он возлагал на новую петицию. Он и его государственный защитник ждали ответа — процесс рассмотрения просьбы занимал почти год.
Форт-фиксовские Чук и Гек
Саша Комарковский и Роберт Обман, тридцатилетние подельники и друзья не разлей вода, выставили мне в подарок безалкогольный лосьон после бритья, зубную щетку Palmolive в полупрозрачном тубусе и резиновые шлепки для душа.
И тот и другой прожили в Америке лет по двадцать пять и выступали великими специалистами по русским и американским тюремным «понятиям». Что есть «западло», а что нет. Чего можно, а чего нельзя.
Саша обладал чувством юмора и крепкими мозгами. Это не помешало ему пройти через американскую «малолетку» и зарекомендовать себя в качестве отъявленного «траблмейкера» (нарушителя порядка. — NT.).
Помимо общего уголовного дела — все той же русской организованной преступности — друзей сближал другой немаловажный факт: их отцы были известны не менее своих нашумевших во всех иммигрантских газетах сыновей.
Сашин папа, изящный интеллектуал, был популярным нью-йоркским врачом-психиатром. Он выступал на радио и ТВ, писал в газеты и активно тусовался.
Папа Роберта, основатель славной династии русских мафиози, отбывал срок в нашей же тюрьме.
Дима Обман нежно и по-отечески называл Робика «сынкой» и целовал при утренних встречах и вечерних расставаниях. Всемогущее провидение восстановило справедливость: после тринадцати лет разлуки папа и сын встретились на два года в американской тюрьме.
Роберта Обмана и Александра Комарковского арестовали в один день как членов знаменитой «бригады» Зиновия Малия. По словам прокуроров банда несколько лет третировала нью-йоркский Брайтон-Бич.
Их босс находился здесь же, в тюрьме Форт-Фикс, но только на ее другой стороне. С ним я должен был познакомиться через пару месяцев, сразу после перевода на Северную сторону зоны.
Несмотря на обещания прокуроров засадить всех членов организованной преступной группировки лет на пятьдесят, благодаря известным адвокатам дело практически развалилось. Тогда прокуратура предложила бригадиру и его подельникам года по два-три.
И Малий, и ребята решили не рисковать и приняли условия сделки. Сказался опыт и полученные знания — власти выигрывали девяносто пять процентов всех федеральных судебных процессов.
Братья-грузины
Два грузина — Коба и Ираклий — на мой приход не прореагировали никак. Никаких даров «волхвы» не преподнесли. Подошли, поздоровались, представились и сразу вернулись за соседний стол, где с утра до вечера дулись в карты и нарды с гортанными израильтянами. Что вполне нормально. Каждому — свое.
Мне тут же рассказали, за что они попали в Форт-Фикс.
Ираклий получил восемь лет за вымогательство полумиллиона долларов у собственного дяди. Сорокалетний Ираклий и его подельник инсценировали «похищение» племянника и от лица несуществующих вымогателей требовали выкуп у бессердечного родственника-миллионера. Тот оказался «честных правил» — денег не дал и связался с ФБР, которое радостно довело дело до логического конца.
Коба, бывший житель Кутаиси, а потом израильской Кфар-Сабы, несколько лет назад перебрался в Лос-Анджелес. Он сидел за продажу экстази — популярного клубного наркотика. За веселые таблетки в Америке с конца девяностых давали «много и долго». Кобу взяли с небольшой партией товара, поэтому он получил всего 120 месяцев.
Ему явно подфартило, не то что Капитану, Обману и окружившим меня новым друзьям-приятелям. Теперь помимо генерального консультанта Максимки я заполучил целое созвездие тюремных товарищей.
Пару дней назад, еще дома, я пытался представить, как произойдет сегодняшняя «встреча на Эльбе». В глубине души я надеялся на хороший прием, но на подарки и такой кредит доверия однозначно не рассчитывал. Наверное, помогли газетная шумиха и куча статей, появившихся за три года моей борьбы с ветряными мельницами.
Народ явно приготовился к встрече с известным разбойником…
Тюремный Брайтон
Жара и влажность усиливались. Я без перерыва бегал то к фонтанчику с водой, то в туалет.
Корпус, около которого тусовались русские зэки, находился в самом конце зоны. Именно в нем занимал номер-люкс Дима Обман. Напротив него стояло аутентичное трехэтажное строение из красного кирпича. Там квартировали Саша Вербицкий, Семен Семеныч и Капитан. Остальные русские были разбросаны по другим корпусам. Мы с Максимкой жили в карантине, а Боря со Славиком — в «юните» (отсеке. — NT.) для алкоголиков и наркоманов.
Между двумя корпусами тюремного Брайтона расположился классический российский двор — 60 метров в длину, 30 — в ширину. За покрашенными бордовой краской деревянными столами сидели зэки.
По-тюремному унифицированные и похожие друг на друга. Все как один: белая котоновая футболка плюс серые хэбэшные шорты.
Несмотря на отчаянную жару и всеобщую липкость, народ за столами отчаянно резался в карты и домино. Интеллектуалы же разложили шахматы или нарды.
На весь двор приходилось одно захудалое дерево, и под ним сидели несколько человек. В двух противоположных углах загона красовались два потрепанных временем газибо (беседки. — NT). В Беловежской пуще такие нехитрые постройки ставили для зимней кормежки диких зубров и оленей. В наших навесах вместо сена висели старинные телики и были установлены огромные урны для окурков. На территории тюрьмы курить разрешалось только в газибо.
За курение в неотведенных для этого местах: бараках, учебном корпусе или на спортплощадке — попавшиеся заключенные сразу же отправлялись в карцер. Это правило дуболомы соблюдали безупречно.
Даже накануне главного праздника страны.
Фото: из личного архива
