Выживание советского
NT: Мы собрались накануне майских праздников, вот и давайте начнем с ближайшего — с Дня международной солидарности трудящихся. Идеологически он абсолютно чужд всем режимам, которые существовали в России после конца Советского Союза и тем не менее он сохраняется и даже сохраняет какое-то политическое содержание. Зачем вообще сохранять советские праздники?
Никита Петров: Мне кажется, и в советское время в Первомае уже не было идеологического содержания. Это был всего лишь майский праздник, который, конечно, сопровождался обязательной демонстрацией на Красной площади, обязательным ритуалом. Это был своего рода гимн лояльному для государства труду. «Мы тебе — мир, ты нам — труд, и радуйся в мае». Идеологическое содержание праздника было выхолощено. Ни о какой «солидарности трудящихся» никто не вспоминал. Это был хороший весенний праздник для трудящихся, которые могли начинать дачный сезон.
Никита Петров: «Это был своего рода гимн лояльному для государства труду. «Мы тебе — мир, ты нам — труд, и радуйся в мае». Идеологическое содержание праздника было выхолощено»
Ирина Прохорова: Советское время было совершенно неоднородным. Изменение содержания праздников — примета послевоенного времени. До войны идеология пролетарского интернационализма была куда более действенной. В послевоенный период началось постепенное обмирщение этих праздников. К примеру, 23 февраля и 8 Марта — военный, мобилизационный праздник и праздник борьбы за права женщин — стали днями мужчин и женщин. Наполнились почти семейной идеей. Долгое время только Новый год был единственным немилитаристским праздником. Но постепенно общество, желая другой системы координат и не имея возможности привнести свои собственные праздники, либо развивало внутренние семейные, которые формировали параллельное течение жизни, либо как-то демонтировало и перестраивало официальные праздники. В модерное время за счет формирования системы праздников осуществляется символическая легитимация любой власти…
NT: Поясните.
Прохорова: В модерную эпоху власть опирается не только и не столько на религиозные традиции, которые очень долго оформляли праздничные циклы, власть пытается создать светские праздники. Свою систему праздников создавали вожди Французской революции, и так же действовали большевики. Проблема в том, что бескровная революция 1991 года в России не породила новой системы праздников. И поэтому все старое сохранилось, частично декодировалось, а частично нет, при этом народ стал импортировать какие-то праздники, которых страшно не хватало в советской системе, — появился день Святого Валентина, который уж совершенно не связан ни с какими труженицами-женщинами, это День влюбленных. Появился Хэллоуин, веселый карнавал, которого всегда не хватало обществу. Появился целый ряд локальных праздников. Очень интересна ситуация диверсификации общества и усложнения жизни, когда возникает потребность в огромном количестве праздников, которые не санкционированы только государством и идеологической матрицей. Это вообще характерная черта современного мира: при небольшом наборе общенациональных праздников наблюдается возникновение большого количества локальных религиозных и светских праздников в разных стратах или этнических группах.
Неслучившийся праздник
NT: А почему федеральная власть практически не изобретает новых государственных праздников?
Прохорова: Мне кажется, что это как раз проблема 1991 года. 21 августа должно было стать праздником, аналогичным Дню взятия Бастилии во Франции 14 июля. Это был по-настоящему народный праздник, когда люди вышли на баррикады и победили. Вопрос: почему власть не сделала его государственным?
Петров: Потому, что во Франции Бастилию все-таки разрушили, отсюда и 14 июля. А Бастилия на Лубянской площади устояла.
NT: 21 августа 1991 года действительно мог стать народным праздником, потому что 19 августа защищать Верховный совет России вышли самые обычные граждане.
Прохорова: Да, и не только москвичи, в Питере были огромные демонстрации, в других городах. Люди приезжали из разных городов, пока не перекрыли сообщение. Люди пытались прорваться в Москву на баррикады, а самолеты не летали, поезда останавливали. И получается, что чаяния общества, которое само и создало этот праздник, не были услышаны.
NT: Почему демократические партии не поддержали этот праздник? Было полное ощущение, что его совершенно сознательно закрывают, потому что принято решение: «Люстрации не будет, мы чекистов не трогаем, они нам нужны, они держат на нас файлы, они знают, кто из нас стукач». Петров: Это же и есть устоявшая Бастилия.
Прохорова: Возможно, дело в советской травме. Позднесоветское общество было наполнено ненавистью к идеологии. Отсюда — пренебрежение к любым символическим идеологическим датам, нежелание снова все крушить, провоцируя гражданскую войну. Думаю, это и заставило людей, пришедших к власти, сказать: «Нет, ребята, все, не будет никакой братоубийственной розни. Мы вообще устали от идеологии, давайте просто жить и радоваться». Другое дело, что, возможно, реформаторы не очень понимали: праздники — это важнейший инструмент легитимации нового мироустройства. Если у вас нет праздников, которые символизируют идею замены старого строя новым, то волей-неволей вы придете к реваншу.
Никита Петров: «Во Франции Бастилию все-таки разрушили, отсюда и 14 июля. А Бастилия на Лубянской площади устояла»
NT: Реформаторы не верили, что народ способен поддержать реформы. Они боялись прежде всего народа и, решая, кого выбрать в союзники, народ или кагэбэшников, выбрали кагэбэшников. Сейчас мы просто видим последствия этого.
Прохорова: Это старая традиция — рассуждать про непросвещенный, глупый народ, это объединяет и либералов, и консерваторов, несмотря на все прочие противоречия. Это глубинное неуважение к людям, неверие, что общество может самоорганизоваться. Хотя 90-е годы показали, что общество смогло выжить без всякой власти. Здесь и таится самая глубинная ошибка. Как только люди приходят к власти, они начинают говорить: народ у нас не готов ни к свободе, ни к тому, ни к сему. Это во многом и определяет отношение к праздникам. Но главный вопрос, мне кажется, заключается сейчас в другом. Все попытки насадить сейчас какие-то праздники, реанимировать старые — не очень работают. Уставшая идеологическая машина давит, но не воспроизводит. И появляется вопрос к креативу общества, к социальному воображению. Общество должно изобретать новые праздники, задавать свою сетку.
NT: Какие праздники могли бы нас объединить по-настоящему?
Петров: 12 июня и 21 августа.
NT: Почему 12 июня не прижилось?
Петров: Не прижилось, потому что власть сделала все для того, чтобы этот день не прижился. Начиная с середины 1990-х годов ельцинская власть стала придумывать лозунги про «согласие и примирение», а на самом деле выхолащивала смысл даты 12 июня. Начались нездоровые разговоры о «величайшей геополитической катастрофе».
NT: Это ведь позже, уже в нулевые.
Петров: Нет. Ельцинская власть объявила 1997 год годом согласия и примирения. А вела к тому, что не нужно гордиться праздником, который привел к распаду страны. А к 2000 году, к приходу президента Владимира Путина, почва-то уже была подготовлена. И никто не возмутился, никто не сказал: «Как так, мы же свободу обрели в 1990 году этой декларацией, мы же свободу эту защитили 21 августа 1991 года!» Это не вызвало в обществе никакого негодования, и это уже было на самом деле полной реставрацией советских ценностей.
Новый пантеон
Прохорова: Почему реваншистские идеи так легко приживаются в разных слоях общества? Потому что не было предложено новой системы ценностей. Новые праздники возникнут на фундаменте новой системы ценностей, которая будет сформирована обществом, высказана и выстрадана. Нужен пантеон героев, вокруг которого праздники формируются. Если мы будем продолжать под любым предлогом славить тиранов и душегубов, мы воспроизведем систему насилия. Если же восторжествует гуманистическая идея, то и герои из той же российской истории и современности выйдут другие, из которых и будет складываться пантеон новых святых. А любое конструирование любого героя, высосанного из пальца, обречено на поражение. Можно сколько угодно рассказывать, как поляков гнали из Кремля, но за этим ничего не стоит.
Ирина Прохорова: «Если мы будем продолжать под любым предлогом славить тиранов и душегубов, мы воспроизведем систему насилия»
Петров: Это никого абсолютно не впечатляет. 1612 год, кто про это помнит?
Прохорова: Это мертворожденные милитаристские образы, которые вколачиваются силой. Однако если говорить об интеллектуальном сословии, перед ним стоят определенные задачи. Сейчас снова идет «битва за историю», но это еще и битва за способы исторического видения. У нас нет истории свободы, она не написана. Она была дискредитирована большевиками, по- настоящему благородные люди были вписаны в большевистский канон, который рухнул вместе с падением советской власти. И нам не на кого опереться в попытке объединения. У нас есть герои — реформаторы разных эпох, великие ученые, просто достойные граждане. Они могли бы заменить для общества героев милитаристского толка. Но пока это поле совершенно не исследованное. Интеллектуальное сословие должно объяснять, что не бывает одного тренда, не бывает одной модели развития, всегда есть разные модели и разные образцы. А у нас у самих в головах до сих пор централизованная история, вот мы и скачем вокруг одних и тех же душегубов.
Петров: У нас царит этакий государство-центризм, когда вся история крутится вокруг людей, которые, собственно говоря, и были олицетворением государства. Но в нашей-то истории на самом деле прав оказался, исторически прав, тот, кто боролся против советского государства. Сахаров и Солженицын — они правы. Правозащитники — они правы. Но не советская власть, которая их гнобила, выгоняла, ссылала. Пока у нас нет этого понимания на уровне преподавания истории, на уровне исторической науки, у нас всегда будет то, что называется «государство в центре всего». «Государственник — хорошо, борющийся против государства — плохо». И естественно, это отражается в традиции празднования.
Советский Первомай: демонстрация лояльности, Москва, 1976 год
Прохорова: Здесь не только борьба против государства. История свободы — это сложная идея, это эволюционные процессы и это революционные процессы. Но этой истории действительно просто нет в сознании. В такой большой стране, как наша, существовало очень много разных социокультурных образцов. Все знают про Новгород, представлявший другую модель развития, который утопили в крови. Есть еще история Казани, где сосуществуют в течение большого количества лет без столкновений разные конфессии. Существует модель Нижнего Новгорода. Сибирь — территория свободы, где не было крепостного права. Нам все время рассказывают, что единственный способ существования России — деспотия. Что это и есть русское изобретение. Неправда, изобретений было очень много, их просто не считают равноценными моделями развития, их нет в традиции и культурной памяти.
Петров: Отсюда же отношение к Хрущеву и Горбачеву. Как относятся к тем, кто пытался что-то менять? Кто попытался не в государстве, а в человеке увидеть высшую ценность? Над ними в лучшем случае смеются. И это тоже наша традиция. Кстати, есть ведь праздник, который сам народ мог бы устроить, и он, может быть, даже и прижился бы.
NT: Это какой же?
Петров: Гагарин день.
Прохорова: День космонавтики. Гагарин — безусловная фигура, которая объединяла ничуть не меньшее, чем даже 9 Мая. Однако для государства этот праздник всегда был второстепенным. Казалось бы, ну какая логика? Мы действительно первыми вышли в космос. Это достижение, которое отрицать невозможно. Но это произошло в эпоху Хрущева, а Хрущев был реформатором, который раздолбал, простите, Сталина хотя бы частично.
Петров: Никто не решится сказать: Хрущев отправил человека в космос. Все готовы говорить, что Сталин победил в войне, но никто не признает, что Хрущев отправил человека в космос.
NT: «Человека в космос отправил Советский Союз», конечно.
Петров: Да, а вот здесь Советский Союз.
Прохорова: Уже при Брежневе дата как-то тихо-тихо уходила. Конечно, это была борьба с хрущевской эпохой, но еще, возможно, это была удивительная ревность самого государства к выдающемуся гражданину. Гагарин — белозубый, обаятельный, настоящий герой и народный любимец. Это был последний герой, заставивший людей выйти на улицы городов стихийным образом, а не по принуждению.
Петров: Никита Сергеевич отправил его в поездку чуть ли не по всей земле — вот он, посол мира. Знай наших! Прохорова: Я думаю, есть много подобных фигур, которые не приняты в официальный пантеон и никогда не будут приняты. Но удивительно, что люди, для которых свобода — главная ценность, для которых свобода — выше сытости, что мы сами — ленивые, нелюбопытные и не замечаем целый ряд исторических фигур, которые могли бы стать основой символического представления наших взглядов. Стоит поразмыслить над тем, что творится в головах образованного сословия. Насколько мы все разделяем тоталитарную матрицу, сами того не подозревая? Мы остаемся в положении критиков: президент сказал, а мы забубнили. И это заведомо проигрышная ситуация.
Мнение
Политолог Алексей Макаркин отмечает милитаризацию новых российских праздников и памятных дат: «Учреждение праздника 4 ноября положило начало появлению в системе российских праздников событий, имеющих внешнеполитические основания… Сполна использовалась возможность расширить реестр памятных дней. Например, после того как в 2009 году японский парламент объявил Южные Курилы «исконными территориями», российский список памятных дат в 2010 году обогатился 2 сентября — Днем окончания Второй мировой войны, совпадающим с капитуляцией Японии… А в январе 2015 года депутаты Государственной думы Михаил Дегтярев и Андрей Красов предложили внести в календарь воинских праздников и памятных дат 31 марта — день взятия Парижа русскими войсками — в качестве Дня воинской славы России».
Источник: «Неприкосновенный запас» № 3 за 2015 год.
NT: Вокруг истории с первым полетом в космос многое было построено на лжи.
Прохорова: Но это не повод выбрасывать героя из пантеона. И правозащитники не были святыми людьми. Можно найти массу всего неприятного про них, и людьми они могли быть не очень сим- патичными, не всегда на допросах достойно вели себя. Это не отменяет героической сути действий людей, которые просто пытались говорить, что надо уважать законы. И они остаются героями, потому что правовое сознание в нашем обществе очень низкое, они все равно впереди, они в авангарде до сих пор. Но хорошо, давайте Гагарина оставим в покое. А вот что произошло с Сахаровым? Безусловно, достойная фигура.
Петров: Дело в том, что народное сознание на самом деле не сформировало образ Сахарова. Ему не помогли его сформировать.
Прохорова: Кто не помог?
Петров: Включилось государственное сознание, которое сформировало образ критика со стороны, разрушителя. Подумаешь — академик.
Прохорова: Причем здесь государство? Давайте не будем на государство все спихивать. В 1990-е система медиа стопроцентно не подчинялась государству. А коридор возможностей пропагандировать любую личность был невероятно широк. Я не могу себе представить, чтобы ельцинское государство запрещало говорить о Сахарове. Это вопрос о людях, создающих общественное мнение. Почему Сахаров оказался непригоден для новых времен? Почему Жириновский, которому недавно трехметровый памятник поставили при жизни, может говорить, что Сахаров негодяй?
Владимир Жириновский открывает памятник Владимиру Жириновскому работы Зураба Церетели, Москва, 11 апреля 2016 года
Петров: Он что, это изобрел? Он повторил то, что до него говорило государство. Он повторил то, что изобрел Андропов, когда они травили Сахарова в 1970-е годы. А в 1990-е годы кто занимал ведущие позиции в СМИ? Да те же самые советские начальники, избежавшие люстрации. Или дети советских начальников.
Ирина Прохорова: «Почему Жириновский, которому недавно трехметровый памятник поставили при жизни, может говорить, что Сахаров негодяй?»
Прохорова: Как-то очень легко мы с себя скидываем ответственность…
Петров: Не, не скидываем, мы виноваты. Прохорова: …и перекидываем на какое- то там государство и на каких-то детей начальников. Никто не мешал нам делать правильные вещи. Не было внутренней потребности, не было понимания важнейшей символической ценности таких людей, как Сахаров.
Петров: Дело не в заговоре, я не говорю о том, что какие-то люди сознательно его дискредитировали или мешали возрождению правильного понимания значимости фигуры Сахарова. Просто это инстинкт. Это инстинкт тех людей, которые составляли основу поздней ельцинской власти.
NT: Это ценности, которые они усвоили в своих семьях.
Прохорова: Но и Джефферсон был, простите, плантатором.
Петров: Это не мешало ему написать хорошую конституцию. Дело-то не в том, кто из каких семей произошел. Из разных семей происходили прекрасные люди. Но они были воспитаны в определенном ценностном круге. Выпускники МГИМО не могли по определению, если это только не исключение из правила, стать людьми, демократически мыслящими. Это и есть те люди, которые кичатся тем, что называют себя государственниками.
Прохорова: Если не предлагается какая-то альтернативная привлекательная модель — свято место пусто не бывает. И люди возвращаются к привычной системе координат. Потому что другой системы координат просто нет. Я уверена, что большое количество людей, называющих себя государственниками, с удовольствием примкнули бы к вполне гуманистической концепции истории. Но ее нет, она не освящена ни системой праздников, ни набором персонажей. К свободе, как сказали умные люди, надо готовиться. Мы первый раз были не подготовлены, второй раз это непростительно.
Петров: Мы тогда показали, что мы не доросли. Не доросли.
Прохорова: Этот опыт был все равно бесценен, его невозможно вытравить. Его надо осмыслить и сформулировать новые идеи для нового старта. Все-таки мы много чего сделали. Мы сейчас живем на остатках того, что было сделано в 1990-х годах.
Петров: Хорошо, давайте тогда под- держим лозунг: «Товарищ, верь, девяностые вернутся».
Прохорова: Не будем забывать, что в российском обществе есть тоталитарная привычка — страшный разрыв между риторикой и жизненными практиками. Если посмотреть на жизненные практики очень разных людей разных социальных страт, они вполне хотят демократии. Потому что, когда они пекутся о будущности своих детей, об их благополучии, они хотят иметь правовое государство, они хотят, чтобы дети их были защищены от произвола, чтобы у них были социальные лифты и возможности. А раз существуют нормальные жизненные практики, то есть надежда показать людям, где происходит подмена. Показать, что идея свободы — это не про безвременье, а про торжество права над беззаконием и царской мило- стью. Но это надо суметь сформулиро- вать на том языке, который обществу понятен. А для этого и существует сим- волическая система праздников, героев, исторических примеров.
Украденная победа
NT: Даже День Победы стал в новой России милитаристским и реваншистским праздником, днем бряцания оружием. Даже 9 Мая мы каким- то образом умудрились отдать этому левиафану.
Петров: Нет, не «умудрились». Левиафан захватил, а население не возражало. Наполнение этой даты из трагического перешло в милитаристски-помпезное. А население-то, которое у нас сейчас есть, практически войны не помнит.
Прохорова: В советское время, несмотря ни на какую цензуру, индивидуальная память о страшной трагедии прорывалась. Например, в кинематографе — «Отец солдата», «Судьба чело- века». Это фильмы о человеке на войне.
Петров: Это хрущевский поворот кинематографа лицом к человеку.
Прохорова: Пока были живы носители реальной памяти, ее было тяжело вытравливать, и она просто утапливалась. Сейчас, когда живых фронтовиков почти не осталось, можно под видом памяти о войне конструировать бог знает что, что всегда и делается с войнами, кстати говоря. Глорификация начинается как раз через поколение, когда личной памяти об ужасах нет. Ушло главное, то, что даже советская власть не могла задавить: то, что это была народная война и главный герой — народ. Героями сделались какие-то спецназовцы, смершевцы, власть, а люди… Люди растворились. Человека вообще на войне нет, непонятно, кто там воевал. Народ лишили награды за главный подвиг. И к сожалению, люди и не очень-то чувствуют разницу, не понимают, что у них отняли Победу.
Ирина Прохорова: «Народ лишили награды за главный подвиг. И к сожалению, люди и не очень-то чувствуют разницу, не понимают, что у них отняли победу»
Петров: Но и есть еще то, что разъединяет нас с Европой. Разговора о послевоенных проблемах Европы вообще не приемлют ни Кремль, ни, кстати говоря, наш народ. Они не победу отнимают, они навязывают ложное понимание трагичности этой даты и славы этой даты. Надо объяснять про эту дату гораздо больше и глубже, иначе мы держимся за конфронтационный характер этой даты, за тот характер, который ссорит нас со всеми ближайшими соседями. Если мы хотим выстраивать барьеры, мы действительно можем бездумно восхвалять 9 Мая только как величайшую победу. Но если мы хотим ломать эти барьеры, если мы хотим, чтобы взаимопонимание росло, мы должны объяснять и трагичные аспекты этой даты, не только для нашего на- рода, который понес гигантские потери, но и для соседних народов, которые были ввергнуты в пучину сталинизации и советизации.
Виды на будущее
NT: Что будут праздновать в России через 25 лет?
Петров: 4 ноября не будет. Праздником, скорее всего, станет Рождество. Думаю, оно будет отмечаться 25 декабря.
NT: Православная церковь примет западный календарь?
Петров: Примет, примет. Перейдет на григорианский календарь. Конечно, не будет ни 23 февраля, ни 8 Марта. Вероятнее всего, с иным наполнением останется 1 Мая как давняя народная традиция. Пасха тоже будет государственным праздником. И я верю, останется праздник 12 июня и будет праздником 21 августа. Потому что как бы ни конструировался нынешний режим, он рухнет неизбежно.
Прохорова: Новый год точно будет праздником. В том или ином виде Рождество точно будет праздником. Не знаю, совпадет ли оно с католическим Рождеством. Мне как российскому человеку всегда по душе удвоение праздников.
NT: 9 Мая сохранится?
Прохорова: Может быть, оно и сохранится в каком-то другом виде. Возможно, это будет день поминовения, день памяти. Люди будут приходить на могилы родителей. В целом, я думаю, все зависит от того, насколько серьезными будут трансформации режима. В случае резких сломов появятся праздники, о сути которых сейчас невозможно судить, но они будут символизировать наступление нового порядка.
NT: Но будет ли какой-то общенациональный праздник? Наш день взятия Бастилии, наше 14 июля?
Петров: 12 июня.
Прохорова: Не знаю, не уверена. 12 июня вообще не считывается. Скорее праздник в память о событиях августа 1991 года. А главное — креатив снизу будет увеличиваться. Если обществу дать хоть какую-то волю — система праздников сложится сама.
Анализ
В своей книге «Обряды правителей: ритуал в индустриальном обществе. Советский случай» британский социолог, профессор Кембриджского университета Кристел Лейн так описывала становление традиции празднования Дня Победы
в конце 1960-х — начале 1970 годов: «Если годовщина октябрьской революции и 1 Мая — главные ритуальные манифестации революционной и трудовой традиций, то День Победы — основной праздник, посвященный утверждению традиции военно-патриотической. День Победы отличается от вышеназванных политических праздников в двух отношениях. Формальная сторона праздника и публичные ритуалы более децентрализованы и организованы в гораздо более скромных масштабах, нежели в двух других, и в сравнении с ними кажутся почти что подавленными. Неформальная активность — например, приватное посещение советскими семьями могил павших героев — сильно развита, и часто можно наблюдать спонтанное выражение подлинных глубоких чувств в отношении войны».
Источник: «Неприкосновенный запас» № 3 за 2015 год.
Фото: Алексей Антоненко, Алексей Стужин/Фотохроника ТАСС, Сергей Савостьянов/ТАСС
