Кланы vs корпорации
Многие социально-экономические явления, наблюдаемые нами в современности, — например, обязательная пенсионная система — кажутся естественными, соответствующими порядку вещей. Но многие столетия человечество существовало иначе. Государство стало основным социальным институтом относительно недавно. В средневековой Европе базовую социальную идентификацию людям давала принадлежность к корпорации, а в Китае — к клану. Стэнфордский экономический историк Авнер Грейф и Гвидо Табеллини из Университета Боккони показали, что это имело огромное влияние на последующее экономическое развитие западного и восточного миров.
Клан — это сообщество семей, возводящих свое происхождение к одному мужскому предку. Нередко у клана была общая собственность, кроме кровных уз члены клана часто были связаны территориальным соседством. Корпорация, напротив, — свободная ассоциация индивидов, связанных друг с другом только общим интересом. Так были устроены независимые города, гильдии, коммуны, бизнес-ассоциации. И клан, и корпорация регулировали транзакции между своими членами, обеспечивая им постоянную кооперацию, а также определяли их взаимодействие с внешним миром. При этом внутри клана поведенческие нормы были связаны с моральными обязательствами и лично-родственными отношениями. Корпорации были устроены иначе — там все определялось безличными нормами и процедурами принуждения к соблюдению правил игры. Китайские элиты удерживали свое господство в Средние века через поддержание клановой, а в Европе — корпоративной структуры.
Восстание боксеров, Китай, 1898—1901 годы
Знать севера Италии в своих интересах сохранила республиканские институты, 1580-е годы. Фото: East News, AKG/North Wind Picture Archives/East News
Еще в XVIII–XIX веках китайские кланы выполняли множество «государственных» функций — от содержания школ до поддержки бедноты. При этом китайские кланы, в отличие от европейских корпораций-городов, не собирали налогов — их доходы зависели от добровольных взносов. Также китайские кланы нередко образовывали трасты (коллективная собственность клана), в которые богатейшие члены клана вносили свою собственность. Города, напротив, жили за счет налогов и получали доходы от выданных ими разрешений на монопольные виды деятельности.
Культурные различия между Китаем и Европой, восходящие к доминированию клана или корпорации, остаются в силе и по сей день
Доминирование клана или корпорации определялось, по Грейфу и Табеллини, культурными традициями конца первого тысячелетия нашей эры — религиозными, правовыми и так далее. В Китае моральные нормы больше регулировали взаимодействие с родственниками, и отдельные люди самоидентифицировались в первую очередь по принадлежности к родственной группе. В Европе нормы были более «обезличенными», отделенными от родственных связей, — это дало толчок к возникновению верховенства права и независимых городов.
Культурные различия между Китаем и Европой, восходящие к доминированию клана или корпорации, остаются в силе и по сей день. Хотя кланы в Китае были запрещены коммунистами в 1949-м, они пережили период строительства коммунизма, были реабилитированы 30 лет спустя и заметно повлияли на облик китайского капитализма. Огромная значимость личных контактов для заключения деловых соглашений, партийно-хозяйственные деловые связи, массив «плохих» кредитов, выданных госбанками фирмам, которыми владеют региональные элиты, стремление по возможности «обмануть» чужаков и помочь «своим» — все это наследие клановой экономики. Своеобразный облик китайского капитализма определяется простым фактом: как показывает World Values Survey, большинство людей исходит из того, что семье, друзьям и знакомым можно абсолютно доверять, а вот чего ожидать от всех остальных — совершенно неизвестно.
Республиканские традиции
Не только средневековые социальные структуры до сих пор оказывают влияние на экономическое развитие. Различия между южной и северной частью Италии во многом обусловлены тем, что в Средние века на севере страны сохранялись республиканские институты, тогда как юг стал автократическим. Эрик Чейни из Гарварда исследовал долгосрочное влияние республиканских институтов, существовавших тысячелетие назад в Стране Басков, ныне разделенной между северной Испанией и юго-западной Францией. Вплоть до XVIII века в Стране Басков существовали своеобразные местные парламенты, в которых каждый глава домохозяйства обладал одним голосом. Эти парламенты кроме решения локальных вопросов делегировали представителей в региональные парламенты.
Республиканские традиции, уверен Чейни, оказали долгосрочное влияние на экономическое развитие. До сих пор испанская часть Страны Басков с ее среднегодовым душевым доходом евро 32 600 ближе к Антверпену, Дюссельдорфу и богатейшим частям северной Италии, чем к южной Европе: доход здесь примерно на треть выше, чем в соседних испанских провинциях. Может быть, дело в культуре и предпринимательских традициях басков? Едва ли: на французской территории они «не работают». Французские земли басков до сих пор беднее испанских.
До XV века французские и испанские части Страны Басков развивались как единое целое. С XVII века во Франции средневековые институции оказались под ударом, а во время Великой французской революции они были окончательно ликвидированы, а в испанской части сохранились до настоящего времени. Автономия испанской части Страны Басков была весьма велика: еще в XVIII веке она имела право вето на испанские законы, не совпадающие с местными установлениями, и до сих пор обладает значительной фискальной автономией. Относительно высокое качество институтов и политическая конкуренция объясняют успешное экономическое развитие Страны Басков лучше, чем «культурные особенности».
Инквизиция и крепостничество
Долгосрочные последствия имела и испанская инквизиция, считает Джорди Видал-Роберт из Университета Сиднея. Чем сильнее была в том или ином испанском регионе активность инквизиторов, тем медленнее там шли урбанизация и рост населения. Приостанавливалось и экономическое развитие: религиозные репрессии замедляли накопление человеческого капитала и предпринимательских навыков, сдерживалось и распространение новых технологий. Этот эффект, показывает Видал-Роберт, продлился три с половиной столетия.
Пытка на колесе, испанская инквизиция XV-XVIII веков. Фото: EAST NEWS/MAXIMILIAN STOCK, vsdn.ru
Инквизиционные процессы церковь начала в 1478 году, но ко второй половине XVI века она уже не контролировала их. Испанская монархия превратила инквизицию в машину политических репрессий: за 300 лет в стране прошло более 100 тыс. процессов. Видал-Роберт собрал данные о процессах в Каталонии, разделив их по провинциям и муниципалитетам. В то время темпы экономического роста коррелировали с темпом роста населения, который в затронутых инквизицией районах отставал от среднего. Этот эффект был особенно сильным вначале, потом постепенно снижался, но он сохранялся вплоть до середины XIX века. По сути, инквизиция ввергла Испанию в двухвековую трансформацию — в основном за счет дестимулирования инноваций. Этот эффект не преодолен до сих пор — страх перед инквизицией, страх нового передается из поколения в поколение. Используя данные World Values Survey 2000–2007 годов, Видал-Роберт показывает, что в тех районах Испании, где инквизиция была более активна, жители по сию пору труднее привыкают к новому. Этот же эффект виден из анализа патентной активности в испанских регионах за последние 160 лет.
Важные позитивные исторические события тоже имеют долгосрочный эффект, свидетельствует исследование Андрея Маркевича (РЭШ) и Екатерины Журавской (Парижская школа экономики). Отмена крепостного права в России привела к взрывному росту производительности труда в аграрном секторе (на 11–19%), ускоренной урбанизации и индустриализации, снижению смертности и улучшению питания крестьянских детей. Эмансипация крестьян и отмена крепостничества в 1861 году обеспечили к 1913 году рост благосостояния подданных Российской империи вдвое. Промышленный выпуск вырос на 61%, а занятость в индустрии — в 2,2 раза.
В другой работе Журавская вместе с Иреной Гросфельд из Парижской школы экономики показывают на примере Польши, как сохраняется долгосрочное влияние трех империй — Российской, Австро-Венгерской и Прусской, в состав которых входили регионы страны. От легалистской Пруссии польским провинциям досталась индустриализация, доверие правительству, полиции и судам; на экс-российских территориях хуже всего с образованием. В некогда австро-венгерской части Польши больше всего приверженцев демократии и здесь же, так же как в бывшей Пруссии, люди наиболее религиозны.
Доверие и рабство
Исследование длинных рядов (исторических волн) — новая мода современной политэкономии. Например, гарвардский профессор Натан Нанн вместе с коллегой из калифорнийского UCLA Паолой Джулиано на обширных данных со всего мира в своей работе показали, как традиция демократического самоуправления на уровне деревни через века и поколения сказывается на качестве демократических институтов уже на уровне страны: традиция консенсусного выбора лидера местного сообщества может определять устойчивость общегосударственных демократических институтов. Опыт «демократии на местах» влияет на отношение людей к демократическим институтам в принципе, в странах с опытом локальной демократии современные политические институты работают лучше, отметил Нанн в разговоре с автором этих строк. Там же, где люди привыкли видеть в местных лидерах лишь начальников, назначенных сверху, они не верят в демократические процедуры и на уровне страны — причем это отношение передается из поколения в поколение.
Чтение манифеста 1861 года Александром II, Алексей Кившенко, 1880 год
Там же, где люди привыкли видеть в местных лидерах лишь начальников, назначенных сверху, они не верят в демократические процедуры и на уровне страны
В другой работе, написанной вместе с Леонардом Уонтченконом (NYU), профессор Нанн выяснил, что низкий уровень доверия в странах Африки, мешающий их переходу к капитализму, вызван наряду с прочим влиянием периода работорговли. Чем сильнее была развита в тех или иных районах Африки работорговля 400 и более лет назад, тем ниже у потомков уровень доверия, показывает Нанн: практика работорговли определила культурные нормы, ценности и привычки, сохранившиеся по сей день. Мало того: чем больше рабов экспортировала та или иная страна Африки, тем ниже ее нынешний уровень развития.
Все ли в настоящем определяется прошлым? Конечно, не все, но многое, считают адепты исторической экономики. Особенно серьезно, считает Нанн, прошлое повлияло на развитие институтов, норм, ценностей, правовых механизмов. Так прошлое перестает быть «мертвым» — отчужденной от современности картинкой. Очевидно, в ближайшие годы эта отрасль экономического знания продолжит бурно развиваться.
