Август в нынешнем году вполне оправдал свою репутацию: просто экономические катастрофы вопреки ожиданиям обычно совершенно незрелищны.
В середине сентября 2015 года правительство России должно завершить работу над федеральным бюджетом на 2016–2018 годы и внести его в Госдуму (то же самое примерно в те же сроки произойдет со всеми региональными бюджетами и законодательными собраниями). Нет сомнений в том, что играющие роль законодательной власти органы без больших проблем примут законы о бюджетах в октябре и они начнут действовать. В январе 2016 года бюджет начнет исполняться.
Собственно, это и есть сама по себе катастрофа.
Бюджет рассчитывался, исходя из предположения, что экспортируемая нефть в ближайшие три года будет стоить $60 за баррель, и пока нет никаких свидетельств, что он будет скорректирован под цену $43 за баррель. И дело не в том, что команде главы Минфина Антона Силуанова не хватило профессионализма: бюджет — продукт чрезвычайного напряжения всех политических сил российской государственности. Так, например, глава МВД Владимир Колокольцев жаловался — как рассказывают, — что деньги, выделенные его ведомству на следующий год, потребуют увольнения 300 тыс. сотрудников ведомства (в нем работают сейчас чуть более 1 млн человек). Это было в июне, когда нефть была по $60 за баррель. При августовской цене нефти — если ничего не менять — МВД, вероятно, придется сократиться вдвое или втрое?
Этого никто не знает.
Цена вопроса
При цене $40 за баррель перед российской властью возникает задача, которая сравнима по трудности с задачами, стоявшими перед правительством Егора Гайдара в 1992 году в сфере государственного устройства. Тогда начался переход от советского дизайна госструктур, бюджетных приоритетов и защищаемых государством секторов к постсоветскому. Сейчас необходим новый переход — от государства относительного изобилия к государству, все институты которого существуют только по необходимости. Антон Силуанов уже летом совершил почти невозможное — сократил госпрограммы, из которых состоит почти весь бюджет, не меняя принципиально их целей, на 15–20%. Сокращение их еще на 25–30% (а именно это и требуется) в теории возможно, но на практике не имеет смысла. Например, единый программно-аппаратный комплекс «электронного бюджета» Министерства финансов невозможно построить наполовину: он нужен или целиком, или не нужен вообще, а на «электронный бюджет» завязано и развитие ФНС, и система госзакупок, и многое другое. Это — особенность проектного финансирования, на которой основан бюджет. Бюджетное недофинансирование проектов в 1990-х годах вызывало волну «долгостроев» в регионах: большая часть из них так и не была востребована, когда деньги появились. Фармпредприятие не имеет смысла строить 10 лет вместо 5: за лишние 5 лет меняются и потребности отрасли, и спрос, и логистика.
Это же касается примерно половины государственных программ. Часть их можно выполнить в режиме экстренной экономии — но только отказавшись (полностью) от других крупных госпрограмм. Но это не так просто: требуется другое государство.
Другое государство
Автор уже писал в The New Times (см. № 1 от 19.01.2015 года), что управляемого сценария развития событий в российском государстве при $40 за баррель (это аналог $25 за баррель в середине 2000-х) нет.
Закономерный вопрос «Но как же мы тогда жили и при $40, и при $20 за баррель?» имеет простой ответ: мы жили иначе. В последние восемь лет государство создало множество институтов, которые могут существовать только при избытке госдоходов, то есть в условиях высоких и очень высоких цен на нефть. Главный из этих институтов — госбанки, с середины 2000-х осуществлявшие планомерную экспансию в экономику. Впрочем, в 2007 году в нынешнем виде не было ни службы судебных приставов, ни страхования депозитов населения на сумму 1 млн руб., ни проекта Новой Москвы, ни космодромов, ни массированной поддержки ВПК, ни хорошо оплачиваемых лейтенантов в армии, ни Общественной палаты, ни индустрии патриотического кино, ни «Аэроэкспрессов» на бюджетные деньги, ни спартакиад в Казани и Олимпиады в Сочи, ни новых мостов во Владивостоке, ни системы отслеживания цепочек НДС в налоговой службе, ни ремонта фонтанов на ВДНХ, ни Сколково, ни грантов для НКО. Государство при дорогой нефти развивалось экстенсивно — увеличивая свое присутствие во всех без исключения секторах жизни.
«Переучреждение государства» необходимо, потому что государство теперь физически не может существовать в прежнем объеме, когда денег было с лихвой. Теперь либо сохраняем основные институты социального государства, но тогда отказываемся от госпрограммы вооружений, либо — наоборот.
Бюджет на 2016–2018 годы, разумеется, никакого «переучреждения» государства не предполагает. Попытка его исполнения при $40 за баррель означает, что уже к середине 2016-го придется ускоренными темпами расходовать Резервный фонд и Фонд национального благосостояния (в этом сценарии они исчерпываются за год) или просто не исполнять бюджетных обязательств — задерживать зарплаты, выплаты по госконтрактам и т.д. Ведь у России, в отличие от других государств, нет варианта покрытия стремительно растущего фактического дефицита бюджета увеличением внешнего долга: санкции не позволяют занять за рубежом.
Выбор
Все, что мы знаем о команде Владимира Путина, говорит нам: она не будет решать задачу переучреждения государства, она предпочтет дать делам идти своим чередом.
Владимир Путин — игрок, поэтому стране придется сыграть в 2016 году в азартную игру «а вдруг нефть будет не $40 за баррель, а больше».
Что может сделать правительство? В принципе — перебросить капиталы из секторов, в которые инвестировать стало невыгодно, в те, что выиграли от девальвации национальной валюты, предлагают аналитики ЦБ. Это потребует ликвидации уже сделанных инвестиций в так называемые неторгуемые сектора экономики (ориентированные только на внутреннее потребление — это в первую очередь услуги и строительство, электроэнергетика) и вложений в торгуемые сектора (с открытой перспективой экспорта — любая отрасль переработки, металлургия, сельское хозяйство). Из-за того, что рубль стал очень дешевым — а это и дешевая в сравнении с другими странами электроэнергия, и дешевая рабочая сила, и дешевые местные комплектующие, — из России становится крайне выгодным экспортировать. Проблема только в том, что из-за политических ограничений на инвестиции в Россию, всю перестройку экономики придется делать на внутрироссийские деньги. А с внутрироссийскими капиталами тоже есть проблемы: кампания по «деофшоризации» 2015 года привела к тому, что большинство крупных российских собственников, использовавших офшорные схемы (это не менее 20% экономики; напомним, в 2013 году правительство выяснило, что офшорные схемы используются в трети инвестиций в ЖКХ, отрасли сугубо локальной и отсталой) просто не инвестируют в новые проекты в России в принципе, и именно это — основная причина глубокого инвестспада в первом полугодии 2015 года.
Таким образом, вся адаптация экономики к $40 за баррель должна производиться в основном госсектором или окологосударственными компаниями. Они, в принципе, это и делают — и небезуспешно, но совсем не так, как это происходило бы в открытой экономике.
Шумные отставки
Отставка главы Российских железных дорог Владимира Якунина породила множество толков о том, что за ней стоит: газетная перепалка источников во властных структурах, то обвиняющих главу РЖД в неэффективности и неспособности приспосабливаться к новым условиям, то опровергающих эту неэффективность, была впечатляющей. Грядущая отставка главы «РусГидро» Евгения Дода породила существенно меньше слухов. Тем не менее обе они были достаточно предсказуемы и связаны, по всей видимости, именно с летним снижением цен на нефть. Мало того, вряд ли к Якунину и Доду у российской власти появились претензии как таковые. Объяснения наших собеседников в правительстве сводятся к тому, что обе компании являются госбизнесом, на котором в 2011–2014 годах зарабатывали сразу несколько групп, приближенных к власти: «сокращение кормовой базы» из-за падения цен на нефть требовало, по этой версии, переформатирования компаний.
В случае с Владимиром Якуниным, утверждают собеседники NT, речь шла буквально о Боливаре, который не вынесет двоих: собственные интересы Якунина и его команды-клиентеллы в РЖД можно было учесть исключительно в том случае, если от проектов РЖД «будут отстранены братья Ротенберги» — или наоборот. Задача Олега Белозерова, нового главы РЖД, — договориться со всеми интересантами по новой, учитывая, что команда Якунина будет задействована в этом процессе на правах рядового участника, не имеющего преференций, а ранее она их явно имела. В случае с Додом, предполагает собеседник, речь также идет о том, что назревшую по схожим с РЖД причинами «переторговку» оставшихся после сокращения госинвестиций в компанию строительных контрактов «РусГидро» должен вести руководитель, не связанный обязательствами с существующими игроками. Околовластный бизнес строится на обещаниях — смена власти в компании, раздающей подряды, является разумным способом обнулить все ранее данные обещания.
Эта версия, отметим, хорошо ложится на крайне необычный слух — о том, что одним из кандидатов на пост главы РЖД рассматривался действующий руководитель Сбербанка Герман Греф. В целом спрос на «менеджеров-технократов», не имеющих собственной бизнес-империи и поэтому способных «справедливо» делить оставшееся, не отъедая при этом кусок себе, в этой логике должен вырасти. «Менеджеры-владельцы» госкомпаний в этом смысле явно проигрывают, торг за подряды «Газпрома», «Роснефти», «Транснефти» должен обеспечивать все приближенные к власти бизнес-группы «справедливо», то есть без перетягивания одеяла на себя лично.
Все эти процессы запустила уже июльская цена на нефть — $50, а не $40 за баррель. Ожидаемые краткосрочные последствия снижения цен на нефть в августе уже успело оценить Минэкономики. Теперь предполагается, что равновесным курсом доллара для цены нефти $40 за баррель является 75 руб. за $1. Ведомство также ожидает теперь восстановления роста ВВП лишь в 2016 году (ранее подчиненные Алексея Улюкаева ожидали роста в 2015 году), дополнительного всплеска инфляции в сентябре-октябре и ряда других неприятностей, впрочем, вполне переживаемых. Но на самом деле разница принципиальна. Если движение нефти к $40 за баррель означает опасение инвесторов общеэкономического кризиса, вызванного возможной неспособностью властей Китая поддерживать ожидания экономического роста на уровне 5–7% ВВП в год (а реакция властей КНР на мало что значащий обвал Шанхайской фондовой биржи была довольно хаотической), то $40 — это промежуточная остановка: равновесная цена на нефть определится после того, как станет известно, вызовут ли китайские проблемы снижение и без того невысоких темпов роста в США.
Впрочем, «переучреждение государства» в России при $20 за баррель еще более неизбежно.
Фото: SHUTTERSTOCK.COM
